Неточные совпадения
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть
ноги; я и постою. Зачем мне
ваша кровать?
Кутейкин. Из ученых,
ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут его
ногами».
Ну, он это взглянул на меня этак сыскоса:"Ты, говорит, колченогий (а у меня,
ваше высокородие, точно что под Очаковом
ногу унесло), в полиции, видно, служишь?" — взял шапку и вышел из кабака вон.
— У нас,
ваше высокородие, при предместнике
вашем, кокотки завелись, так у них в народном театре как есть настоящий ток устроен-с. Каждый вечер собираются-с, свищут-с,
ногами перебирают-с…
А вы что, мои голубчики? — продолжал он, переводя глаза на бумажку, где были помечены беглые души Плюшкина, — вы хоть и в живых еще, а что в вас толку! то же, что и мертвые, и где-то носят вас теперь
ваши быстрые
ноги?
—
Ваше сиятельство! не сойду с места, покуда не получу милости! — говорил <Чичиков>, не выпуская сапог князя и проехавшись, вместе с
ногой, по полу в фраке наваринского пламени и дыма.
Я плачу… если
вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость
вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим
ногамВас привело? какая малость!
Как с
вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Желать обнять у вас колени
И, зарыдав, у
ваших ногИзлить мольбы, признанья, пени,
Всё, всё, что выразить бы мог,
А между тем притворным хладом
Вооружать и речь и взор,
Вести спокойный разговор,
Глядеть на вас веселым взглядом!..
Паратов. О блаженстве быть рабом
вашим, быть у
ваших ног.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к
ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить
ваше состояние».
Вот в чем, однако, случай весь:
Как давече вы с Лизой были здесь,
Перепугал меня
ваш голос чрезвычайно,
И бросилась сюда я со всех
ног.
Чуть свет — уж на
ногах! и я у
ваших ног.
— О прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте я вам перевяжу теперь
ногу; рана
ваша — не опасная, а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.
— Проверка документов, — вежливо и тихо ответил жандарм. — Поезд был остановлен автоматическим тормозом из этого вагона. Сосед
ваш думали, что уже вокзал, спрыгнули, ушибли
ногу и — сердятся.
Если б не мешало нездоровье, —
ноги болят, ходить не могу, — так я сам, лично явился бы на квартиру
вашу для этой беседы.
— Поздно. Вы дали мне право думать, что
ваше поведение — это обычное поведение штатских либералов, социалистов и вообще этих, которые прячутся в Земском и Городском союзах, путаясь у нас в
ногах…
— Целые дни, — ворчал Обломов, надевая халат, — не снимаешь сапог:
ноги так и зудят! Не нравится мне эта
ваша петербургская жизнь! — продолжал он, ложась на диван.
— А Тит Никоныч так и увивается около вас, чуть на вас не молится — всегда у
ваших ног! Только подайте знак — и он будет счастливейший смертный!
— А я послушаюсь — и без ее согласия не сделаю ни шагу, как без согласия бабушки. И если не будет этого согласия,
ваша нога не будет в доме здесь, помните это, monsieur Викентьев, — вот что!
— Мы уж познакомились, — сказал, кланяясь, Тушин, — на дороге подобрали
вашего внука и вместе приехали. Благодарю покорно, мне ничего не нужно. А вот вы, Борис Павлыч, переоделись бы: у вас
ноги мокрые!
— Точно так,
ваше превосходительство! — проворно отвечал один, выставив
ногу вперед и заложив руки назад, — меня однажды…
— Крафт мне рассказал его содержание и даже показал мне его… Прощайте! Когда я бывал у вас в кабинете, то робел при вас, а когда вы уходили, я готов был броситься и целовать то место на полу, где стояла
ваша нога… — проговорил я вдруг безотчетно, сам не зная как и для чего, и, не взглянув на нее, быстро вышел.
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в бумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так к кому ж они теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я
вашего совета прибежала спросить.
— Чего вам? вам дико, что я так говорю? — улыбнулся он бледной улыбкой. — Я думаю, что если б только это могло вас прельстить, то я бы простоял где-нибудь тридцать лет столпником на одной
ноге… Я вижу: вам меня жаль;
ваше лицо говорит: «Я бы полюбила тебя, если б могла, но я не могу»… Да? Ничего, у меня нет гордости. Я готов, как нищий, принять от вас всякую милостыню — слышите, всякую… У нищего какая же гордость?
Вы едете вблизи деревьев, третесь о них
ногами, ветви хлещут в лицо, лошадь
ваша то прыгает в яму и выскакивает стремительно на кочку, то останавливается в недоумении перед лежащим по дороге бревном, наконец перескочит и через него и очутится опять в топкой яме.
Зато никто не запоет, не засвистит около вас, не положит
ногу на
вашу скамью или стул.
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня
вашего Тэку или Батыря без всех четырех
ног сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это лошадь есть, Игнатий Львович? Одно слово — разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней
ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
— Хорошо, пусть будет по-вашему, доктор… Я не буду делать особенных приглашений
вашему философу, но готова держать пари, что он будет на нашем бале… Слышите — непременно! Идет пари? Я вам вышью феску, а вы мне… позвольте, вы мне подарите ту статуэтку из терракоты, помните, — ребенка, который снимает с
ноги чулок и падает. Согласны?
Конечно, всякий может увлекаться, всякий — неизбежная жертва ошибок, но когда почва уходит из-под
ваших ног, когда все кругом начинает колебаться, человека спасает вера.
— Да полноте вы, наконец, паясничать,
ваши выверты глупые показывать, которые ни к чему никогда не ведут!.. — совсем уже озлившись, крикнула все из того угла Варвара Николаевна, даже
ногой топнула.
А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их
ногами брыкать: „Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не
ваша“.
— Спасибо! Мне только
ваших слез надо. А все остальные пусть казнят меня и раздавят
ногой, все, все, не исключая никого! Потому что я не люблю никого. Слышите, ни-ко-го! Напротив, ненавижу! Ступайте, Алеша, вам пора к брату! — оторвалась она от него вдруг.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня, только что взятого барином от сохи, но уже успевшего в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной
вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
Зеленой чертой ложится след
ваших ног по росистой, побелевшей траве.
Матушка
ваша за мною в город посылали; мы вам кровь пустили, сударыня; теперь извольте почивать, а дня этак через два мы вас, даст Бог, на
ноги поставим».
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее
нога?
Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных
ног.
— Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его
ногам: представьте ему весь ужас будущего,
вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте.
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки
вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть к
вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
— Вы выражаете
ваши мысли, как лошади,
ногами, — заметил Малов, воображавший, вероятно, что лошади думают галопом и рысью, и буря поднялась — свист, шиканье, крик: «Вон его, вон его, pereat» [да сгинет! (лат.).]
— Боже ты мой, что за украшение! — вскрикнул он радостно, ухватив башмаки. —
Ваше царское величество! Что ж, когда башмаки такие на
ногах и в них, чаятельно,
ваше благородие, ходите и на лед ковзаться, [Ковзаться — кататься на льду, скользить.] какие ж должны быть самые ножки? думаю, по малой мере из чистого сахара.
— А ничего,
ваше степенство. Слава богу, живем,
нога за
ногу не задеваем.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить в одной комнате с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о,
ваше высокоблагородие, по человечности!» В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась
ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала, в больнице, то и он тоже заговорил о человечности.
Будьте опрятны в одежде
вашей; тело содержите в чистоте; ибо чистота служит ко здравию, а неопрятность и смрадность тела нередко отверзает неприметную стезю к гнусным порокам. Но не будьте и в сем неумеренны. Не гнушайтесь пособить, поднимая погрязшую во рве телегу, и тем облегчить упадшего; вымараете руки,
ноги и тело, но просветите сердце. Ходите в хижины уничижения; утешайте томящегося нищетою; вкусите его брашна, и сердце
ваше усладится, дав отраду скорбящему.
— Потому что вы дрянь, полчаса мучили людей, думая испугать их, что застрелитесь
вашим незаряженным пистолетом, с которым вы так постыдно сбрендили, манкированный самоубийца, разлившаяся желчь… на двух
ногах. Я вам гостеприимство дал, вы потолстели, кашлять перестали, и вы же платите…
— Милостивый государь! — закричал он громовым голосом Птицыну, — если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом
вашим, то есть по крайней мере отцом жены
вашей, заслуженным у государя своего, то
нога моя, с сего же часу, перестанет быть в доме
вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это — винт! Потому что он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения… винтом!
Если бы было можно, я бы целовала следы
ваших ног.
— Ах, сестричка Анна Родивоновна: волка
ноги кормят. А что касаемо того, что мы испиваем малость, так ведь и свинье бывает праздник. В кои-то годы Господь счастья послал… А вы, любезная сестричка, выпейте лучше с нами за конпанию стаканчик сладкой водочки. Все
ваше горе как рукой снимет… Эй, Яша, сдействуй насчет мадеры!..
— Ну, там еще по тропам-то успеем все
ноги оттоптать, — утешала Таисья. — Оно, пожалуй, и лучше, потому как
ваше дело непривычное.
На этих днях я получил листок от Ивана Дмитриевича (с ялуторовскими друзьями я в еженедельной переписке). Он меня порадовал
вашим верным воспоминанием, добрая Надежда Николаевна. Вы от него будете знать об дальнейших моих похождениях. Надобно только благодарить вас за
ваше участие: будем надеяться, что вперед все пойдет хорошо; здесь я починил инвалидную мою
ногу и дорогой буду брать все предосторожности.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле
ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».