Неточные совпадения
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок!
Врет,
врет — и нигде
не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили
заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь
не спишь, стараешься для отечества,
не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Как-то в жарком разговоре, а может быть, несколько и выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем, а тот, хотя действительно был попович, неизвестно почему обиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именно вот как: «Нет,
врешь, я статский советник, а
не попович, а вот ты так попович!» И потом еще прибавил ему в пику для большей досады: «Да вот,
мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им же приданное название, и хотя выражение «вот,
мол, что!» могло быть сильно, но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос.
А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я только в скобках
замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке
вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит… как родной!
—
Врешь ты, чертов сын! — сказал Бульба. — Сам ты собака! — Как ты
смеешь говорить, что нашу веру
не уважают? Это вашу еретическую веру
не уважают!
—
Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?» — «
Врешь, Максимыч, — сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники.
Тужите, знай, со стороны нет мочи,
Сюда ваш батюшка зашел, я обмерла;
Вертелась перед ним,
не помню что
врала;
Ну что же стали вы? поклон, сударь, отвесьте.
Подите, сердце
не на месте;
Смотрите на часы, взгляните-ка в окно:
Валит народ по улицам давно;
А в доме стук, ходьба,
метут и убирают.
Матрена. Вот тут есть одна: об пропаже гадает. Коли что пропадет у кого, так сказывает. Да и то по именам
не называет, а больше всё обиняком. Спросят у нее: «Кто,
мол, украл?» А она поворожит, да и скажет: «Думай, говорит, на черного или на рябого». Больше от нее и слов нет. Да и то, говорят, от старости, что ли, все
врет больше.
— Что ты
врешь, поганец! —
заметила она со страхом, —
ври, да
не смей трогать барышень! Вот узнает барыня… Пойдемте прочь!
— А при матери низко об этом
замечать, с твоей стороны, — так и вспыхнула Татьяна Павловна, — и
врешь ты, вовсе
не пренебрегли.
«А мне
не поверили, думаете, что
вру:
врать нехорошо! —
заметила она.
— Уж
не ври, пожалуйста, — с улыбкой
заметила старушка и посмотрела на Привалова прищуренными глазами; она хотела по выражению его лица угадать произведенное на него Антонидой Ивановной впечатление. «
Врет», — решила она про себя, когда Привалов улыбнулся.
— Тот ему как доброму человеку привез: «Сохрани, брат, у меня назавтра обыск». А тот и сохранил. «Ты ведь на церковь, говорит, пожертвовал». Я ему говорю: подлец ты, говорю. Нет, говорит,
не подлец, а я широк… А впрочем, это
не он… Это другой. Я про другого сбился… и
не замечаю. Ну, вот еще рюмочку, и довольно; убери бутылку, Иван. Я
врал, отчего ты
не остановил меня, Иван… и
не сказал, что
вру?
— Ведь
врешь, поди, разбойник,
не спишь? — тихонько говорит она. —
Не спишь,
мол, голуба́ душа? Ну-ко, давай одеяло!
Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал
врать все, что только мне приходило в голову. Учитель молчал,
сметая со стола пыль перышком, которое он у меня отнял, пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: «Хорошо-с, очень хорошо-с». Я чувствовал, что ничего
не знаю, выражаюсь совсем
не так, как следует, и мне страшно больно было видеть, что учитель
не останавливает и
не поправляет меня.
— Да
не врет ли она, пожалуй! —
заметил он с некоторой долей сомнения.
— Ну, вот видишь! — подхватил как бы даже с удовольствием полковник. — Мне, братец, главное, то понравилось, что ты ему во многом
не уступал: нет,
мол, ваше превосходительство,
не врите!
«
Не смей, братец, больше на себя этого
врать: это ты как через Койсу плыл, так ты от холодной воды да от страху в уме немножко помешался, и я, — говорит, — очень за тебя рад, что это все неправда, что ты наговорил на себя. Теперь офицером будешь; это, брат, помилуй бог как хорошо».
— Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту
не повиснет… Я людей
не убивала, в карты и на разные плутни
не обыгрывала, а что насчет баломута ты говоришь, так это ты, душенька,
не ври, ты его подкладывал Лябьеву: это еще и прежде
замечали за тобой. Аркаша, я знаю, что
не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты
не играл с ним в половине, одно скажи!
— Ой,
врешь, говорю, боишься! — А чего! сам головы из-под пистолета пошевелить
не смеет; так и сидит.
—
Вру! А отчего же вон у него «жезл расцвел»? А небось ничего про то, что в руку дано,
не обозначено? Почему? Потому что это сделано для превозвышения, а вам это для унижения черкнуто, что,
мол, дана палка в лапу.
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька,
не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе с собою лгать подрядили: тот всякий день приходит и
врет, что «ищут,
мол, ее, да
не находят».
— Я как привёл его тогда к ней — по глазам её, по усмешке понял, что дурака играю. Ожгло. После она спрашивает меня, как ты: «
Не боишься?» — «Нет»,
мол. «А
не жалеешь?» Как сознаться, что и жалею и боюсь? Она будто рассердилась: «Никогда, говорит, ты меня честно
не любил! Да». Конечно —
врала, глаза прикрыть мне старалась!
Прогони его!» Опять она посоловела, трясёт меня, испугалась, шепчет, точно кипятком обдавая: «Что тебе привиделось, что ты,
не смей, забудь!» Я — пуще плачу: «
Не ври, знаю я всё!» Ну, и она заплакала тогда, жмёт меня так, что едва дышу, и — плачет!
«Уж если, — говорит он, — часто поминаемый Тришин чести своей родной племянницы
не мог уберечь, — а та с офицером прошлого года сбежала, — так где же, говорит, было ему уберечь казенные вещи?» Это он в бумаге своей так и
поместил — ей-богу,
не вру-с.
Актер.
Врешь! Дед! Скажи ему, что он —
врет! Я — иду! Я сегодня — работал,
мел улицу… а водки —
не пил! Каково? Вот они — два пятиалтынных, а я — трезв!
—
Врете вы обе! Послушай поди, что мелют-то! Сеть, вишь, всему причиной!.. Эх ты, глупая, глупая! Мне нешто с ней, с сетью-то, впервой возиться?.. Слава те господи, пятьдесят лет таскаю — лиха
не чаял; и тут бы вот потащил ноне, да с ног смотался!
— Так что же за беда? Я спрашиваю: где истина? Даже философы
не знают, что она такое. Кант говорит, вот она,
мол, что; а Гегель — нет,
врешь, она вот что.
— Но каким образом, — тоже поскорей перебил и возвысил голос генерал, постаравшись
не заметить этого «
врешь», — каким образом вы, однако, решились на такую поездку? Согласитесь сами, что в ваших летах и при вашем здоровье… по крайней мере все это так неожиданно, что понятно наше удивление. Но я так рад… и мы все (он начал умильно и восторженно улыбаться) постараемся изо всех сил сделать вам здешний сезон наиприятнейшим препровождением…
Ясно, оттого, что в прежние времена
врать не смели, а паче письменно, без опасения».
—
Врёшь! —
мол. — Никогда
не поставлю человека рядом с богом!
—
Врешь, обольститель, я
не пойду!
Не смеешь тронуть, извини: сама плеваться умею! — закричала она звонким и резким голосом; но Хозаров, схватив ее за плечи, начал толкать из комнаты.
Эти себе подобные, если они хоть немного знали Антона Федотыча,
не говоря уже о семейных, эти себе подобные обрезывали его на первом слове: «Полно, брат,
врать, Антон Федотыч», «
Замололи вы, Антон Федотыч».
— Нет, ты это уж
врешь… Разве у меня глаз
не было?.. Да я… да как ты
смеешь мне так говорить?.. С кем ты разговариваешь-то?
— Ну, пошел
врать, дурак. Эка
мелет мелево!.. Уходи,
не хочу слушать.
— Перестаньте, Леонид,
врать, — начала мать строгим голосом. — Я тебе давно приказывала, чтобы ты
не смел так говорить о человеке, которого я давно знаю и уважаю.
—
Врёшь! — твёрдо и громко сказала Матрёна. —
Врёшь ты!
Не смей ты мне этих подлых твоих слов говорить… слышишь?
Не смей! Пьёшь ты — так себе, из баловства, потому что сдержать себя
не можешь, а бездетство моё ни при чём тут;
врёшь!
Ксения. И —
не ворчи,
не смей…
Врёшь всё, обманщик,
врёшь. (Грозит пальцем.)
И вещал он властям предержащим:
«Многолетний сей труд рассмотри
И
мечом правосудья разящим
Буесловия гидру сотри!..»
Суд отказом его
не обидел,
Но старик уже слишком
наврал:
Демагога в Булгарине видел,
Робеспьером Сенковского звал.
— И стелет и
метет, и
врет и плетет, а сам глазом
не смигнет, ровно нет и людей перед ним…
— Я наперед это знал, — молвил Смолокуров. — И чего ты
не наплел! И у самого-то царя в доме жил, и жены-то царские в ситцевых платьишках ходят, и стряпка-то царем ворочает, и министров-то скалкой по лбу колотит!.. Ну, кто поверит тебе? Хоша хивинский царь и басурманин, а все же таки царь, — стать ли ему из-за пирогов со стряпкой дружбу водить. Да и как бы она
посмела министров скалкой колотить?
Ври, братец, на здоровье, да
не завирайся. Нехорошо, любезный!
— Да полно тебе врать-то, непутевая… — сердится Варвара, — им и без того боязно, а ты еще пугаешь, бессовестная!
Не верьте ей, девоньки! Ишь язык-то у нее без костей
Мели Емеля — твоя неделя! Нет того греха, чтоб
не простился господом, батюшкой нашим милосердным. Только проститься надо.
Покраснел я весь, глаза стал чесать,
соврал, что голова трещит… Ну как ему сказать, что его стихи никуда
не годятся? Он
заметил мое смущение и надулся, как индюк.
Настоял. Стали играть. Но и самому было скучно говорить Мише «
врешь» и от сестры Юли слышать «Витечка, ты». Совсем оказалась неинтересная игра. Как же я этого сразу
не заметил? Очень я был сконфужен.
— Или ты
врешь… или ты глуп… Последнего я, однако,
не замечал за тобою… Почему же?.. Издали?.. — опять с громким хохотом спросил Иван Сергеевич.
—
Врете, вы оба пьяны, стало быть,
не разглядите, —
заметил один из рейтаров, сам насилу держась на ногах. — Это
не колода и
не зарезанный человек, а зверь. Дайте-ка я попробую его копьем; коли подаст голос, мы узнаем, что это такое.
— Ни теперь, ни недавно
не видал, но утром, когда мы только что выехали дозорить русских, он попался мне навстречу, и когда я спросил его о причине его удаления из замка, он сказал, что это делается им по приказанию нашего господина, поэтому я и
не посмел остановить его, — без запинки
соврал Гримм.
— Ладно, коли
не врет! —
заметила Дарья Николаевна.
—
Не врешь?.. Потому у меня теперь денег нет, подождать попросить пришел недельки с две до жалованья… —
заметил чиновник.
Я,
не долго думая, возьми да и
соври ему, что,
мол, прошел спектакль с успехом, только Бабочкин провалил свою роль.
— Ей богу-с. Я бы
не посмела вам
врать… Вот та старушка, что по понедельникам приходит…