Неточные совпадения
Его
послушать надо бы,
Однако вахлаки
Так обозлились,
не дали
Игнатью
слова вымолвить,
Особенно Клим Яковлев
Куражился: «Дурак же ты!..»
— А ты бы прежде выслушал… —
«Дурак же ты…»
— И все-то вы,
Я вижу, дураки!
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети
слушали эти
слова матери. Они только были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и
не верили ни
слову из того, что говорила мать. Они и
не могли верить, потому что
не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому
не могли представить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и
не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити
слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но
не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Вронский
слушал внимательно, но
не столько самое содержание
слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром
слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
Но это было неправда; она совсем почти
не понимала
слов службы и даже
не слушала их во время обручения.
Левин говорил теперь совсем уже
не с тем ремесленным отношением к делу, с которым он разговаривал в это утро. Всякое
слово в разговоре с нею получало особенное значение. И говорить с ней было приятно, еще приятнее было
слушать ее.
Он
не верил ни одному
слову Степана Аркадьича, на каждое
слово его имел тысячи опровержений, но он
слушал его, чувствуя, что его
словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
Он начал говорить, желал найти те
слова, которые могли бы
не то что разубедить, но только успокоить ее. Но она
не слушала его и ни с чем
не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
Алексей Александрович
слушал, но
слова ее уже
не действовали на него. В душе его опять поднялась вся злоба того дня, когда он решился на развод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом...
Теперь же в первый раз он
слушал ее
слова с удовольствием и внутренно
не возражал им.
«Всё это было прекрасно, — думала Кити,
слушая эти
слова, — всё это и
не может быть иначе», и улыбка радости, сообщавшаяся невольно всем смотревшим на нее, сияла на ее просветлевшем лице.
Был промежуток между скачками, и потому ничто
не мешало разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна
слушала его тонкий, ровный голос,
не пропуская ни одного
слова, и каждое
слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же
слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь
не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал,
не слушая и
не вникая, думать о своем.
— Ну,
слушайте же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких
словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти
не сидя и
не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
«Гость, кажется, очень неглупый человек, — думал хозяин, — степенен в
словах и
не щелкопер». И, подумавши так, стал он еще веселее, точно как бы сам разогрелся от своего разговора и как бы празднуя, что нашел человека, готового
слушать умные советы.
Ноздрев был так оттолкнут с своими безе, что чуть
не полетел на землю: от него все отступились и
не слушали больше; но все же
слова его о покупке мертвых душ были произнесены во всю глотку и сопровождены таким громким смехом, что привлекли внимание даже тех, которые находились в самых дальних углах комнаты.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови,
слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак
не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои
слова...
Сказав с Карлом Иванычем еще несколько
слов о понижении барометра и приказав Якову
не кормить собак, с тем чтобы на прощанье выехать после обеда
послушать молодых гончих, папа, против моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять на охоту.
С возрастающим изумлением, вся превратившись в слух,
не проронив ни одного
слова,
слушала дева открытую сердечную речь, в которой, как в зеркале, отражалась молодая, полная сил душа.
Раскольников сел, дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно
слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он
не верил ни единому его
слову, хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные
слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же это, он, стало быть, знает про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и сам же мне и рассказывает!»
Дух у него захватило, и он
не докончил. Он
слушал в невыразимом волнении, как человек, насквозь его раскусивший, от самого себя отрекался. Он боялся поверить и
не верил. В двусмысленных еще
словах он жадно искал и ловил чего-нибудь более точного и окончательного.
Не слушая слов всадниковых боле,
Он мчит его во весь опор
Черезо всё широко поле.
Послушайте, ужли
слова мои все колки?
И клонятся к чьему-нибудь вреду?
Но если так: ум с сердцем
не в ладу.
Я в чудаках иному чуду
Раз посмеюсь, потом забуду.
Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.
—
Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек
не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? я хочу сказать — какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе?
словом, кто вы, что вы?
Самгин
слушал ее тяжелые
слова, и в нем росло, вскипало, грея его, чувство уважения, благодарности к этому человеку; наслаждаясь этим чувством, он даже
не находил
слов выразить его.
Клим Иванович тоже
слушал чтение с приятным чувством, но ему
не хотелось совпадать с Дроновым в оценке этой книги. Он слышал, как вкусно торопливый голосок произносит необычные фразы, обсасывает отдельные
слова, смакует их. Но замечания, которыми Дронов все чаще и обильнее перебивал текст книги, скептические восклицания и мимика Дронова казались Самгину пошлыми, неуместными, раздражали его.
Клим начал рассказывать
не торопясь, осторожно выбирая
слова, о музеях, театрах, о литературных вечерах и артистах, но скоро и с досадой заметил, что говорит неинтересно,
слушают его невнимательно.
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он
не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем
слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем
слушает чтение, но отец никогда
не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что
слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
— Иной раз соберутся они, молодежь, да и начнут козырять! Сидишь,
слушаешь, и — верно! Все
слова — русские, а смысел —
не поймать!
Клим шагал к дому, плечо в плечо с Дроновым, внимательно
слушая, но
не удивляясь,
не сочувствуя, а Дронов все бормотал, с трудом находя
слова, выцарапывая их.
Алина
не пела, а только расстилала густой свой голос под
слова Дуняшиной песни, — наивные, корявенькие
слова. Раньше Самгин
не считал нужным, да и
не умел
слушать слова этих сомнительно «народных» песен, но Дуняша выговаривала их с раздражающей ясностью...
В
словах он
не стеснялся, марксизм назвал «еврейско-немецким учением о барышах», Дмитрий
слушал его нахмурясь, вопросительно посматривая на брата, как бы ожидая его возражений и
не решаясь возражать сам.
В ее изумлении Самгин
не нашел ничего лестного для себя, и она мешала ему
слушать. Человек с напудренным лицом клоуна, длинной шеей и неподвижно вытаращенными глазами, оглядывая людей, напиравших на него, говорил негромко, но так, что
слов его
не заглушал ни шум отодвигаемых стульев, ни возбужденные голоса людей, уже разбившихся на маленькие группки.
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым
словом удивляя его, она деловито предложила:
не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…
Послушав минуты две давно знакомые, плоские фразы, Самгин невольно произнес
слова, которые
не хотел бы говорить вслух...
Клим посмотрел на Кутузова с недоумением: неужели этот мужик, нарядившийся студентом, — марксист? Красивый голос Кутузова
не гармонировал с читающим тоном, которым он произносил скучные
слова и цифры. Дмитрий помешал Климу
слушать...
На дворе, на улице шумели, таскали тяжести. Это —
не мешало. Самгин, усмехаясь, подумал, что, наверное, тысячи Варвар с ужасом
слушают такой шум, — тысячи, на разных улицах Москвы, в больших и маленьких уютных гнездах. Вспомнились
слова Макарова о
не тяжелом, но пагубном владычестве женщин.
Клим Иванович Самгин
слушал ее веселую болтовню с удовольствием, но он
не любил анекдотов, в которых легко можно найти смысл аллегорический. И поэтому он заставил женщину перейти от
слов к делу, которое для нее, так же как для него, было всегда приятно.
Клим
слушал,
не говоря ни
слова. Мать говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу...
Самгин
слушал и утверждался в подозрениях своих: этот человек, столь обыкновенный внешне, манерой речи выдавал себя; он
не так прост, каким хочет казаться. У него были какие-то свои
слова, и он обнаруживал склонность к едкости.
Елена что-то говорила вполголоса, но он
не слушал ее и, только поймав
слова: «Каждый привык защищать что-нибудь», — искоса взглянул на нее. Она стояла под руку с ним, и ее подкрашенное лицо было озабочено, покрыто тенью печали, как будто на нем осела серая пыль, поднятая толпой, колебавшаяся над нею прозрачным облаком.
Слушая, как рычит, приближаясь, гром, Клим задумался о чем-то беспредметном, что
не укладывалось ни в
слова, ни в образы.
Он замолчал, посмотрел —
слушают ли?
Слушали. Выступая редко, он говорил негромко, суховато, избегая цитат, ссылок на чужие мысли, он подавал эти мысли в других
словах и был уверен, что всем этим заставляет слушателей признавать своеобразие его взглядов и мнений. Кажется, так это и было: Клима Ивановича Самгина
слушали внимательно и почти
не возражая.
Самгин понимал, что Козлов рассуждает наивно, но
слушал почтительно и молча,
не чувствуя желания возражать, наслаждаясь песней,
слова которой хотя и глупы, но мелодия хороша.
Самгин ожидал
не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию,
не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Самгин
слушал, недоумевая,
не веря, но ожидая каких-то очень простых, серьезных
слов, и думал, что к ее красивой, стройной фигуре
не идет скромное, темненькое платье торговки.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее
слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее
слов —
не хочется, вероятно, потому, что
слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.
Беседы с нею всегда утверждали Клима в самом себе, утверждали
не столько
словами, как ее непоколебимо уверенным тоном.
Послушав ее, он находил, что все, в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Мать живет только собою и —
не плохо живет. Она ничего
не выдумывает.
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут
словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, —
слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего
не могут!
Самгин,
слушая, сообразил: он дал офицерам
слово не разглашать обстоятельств убийства, но вот это уже известно, и офицера могут подумать, что разглашает он.