Неточные совпадения
Не слушая тещу, отец говорил сквозь ее
слова...
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он
не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем
слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем
слушает чтение, но отец никогда
не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что
слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
Клим шагал к дому, плечо в плечо с Дроновым, внимательно
слушая, но
не удивляясь,
не сочувствуя, а Дронов все бормотал, с трудом находя
слова, выцарапывая их.
Клим
слушал,
не говоря ни
слова. Мать говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу...
Беседы с нею всегда утверждали Клима в самом себе, утверждали
не столько
словами, как ее непоколебимо уверенным тоном.
Послушав ее, он находил, что все, в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Мать живет только собою и —
не плохо живет. Она ничего
не выдумывает.
Клим посмотрел на Кутузова с недоумением: неужели этот мужик, нарядившийся студентом, — марксист? Красивый голос Кутузова
не гармонировал с читающим тоном, которым он произносил скучные
слова и цифры. Дмитрий помешал Климу
слушать...
Клим начал рассказывать
не торопясь, осторожно выбирая
слова, о музеях, театрах, о литературных вечерах и артистах, но скоро и с досадой заметил, что говорит неинтересно,
слушают его невнимательно.
Прислонясь к стене, Клим уже
не понимал
слов, а
слушал только ритмические колебания голоса и прикованно смотрел на Лидию; она, покачиваясь, сидела на стуле, глядя в одном направлении с Алиной.
Слушая, как рычит, приближаясь, гром, Клим задумался о чем-то беспредметном, что
не укладывалось ни в
слова, ни в образы.
Клим
не ответил. Он
слушал,
не думая о том, что говорит девушка, и подчинялся грустному чувству. Ее
слова «мы все несчастны» мягко толкнули его, заставив вспомнить, что он тоже несчастен — одинок и никто
не хочет понять его.
Клим перестал
слушать его ворчливую речь, думая о молодом человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой силы
слова он мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил —
не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
Самгину казалось, что редактор говорит умно, но все-таки его словесность похожа на упрямый дождь осени и вызывает желание прикрыться зонтиком. Редактора
слушали не очень почтительно, и он находил только одного единомышленника — Томилина, который, с мужеством пожарного, заливал пламень споров струею холодных
слов.
Самгин понимал, что Козлов рассуждает наивно, но
слушал почтительно и молча,
не чувствуя желания возражать, наслаждаясь песней,
слова которой хотя и глупы, но мелодия хороша.
— Пора, — сказала Спивак, вставая; ее
слово прозвучало для Самгина двусмысленно, но по лицу ее он увидел, что она, кажется,
не слушала регента.
Самгин наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.
Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте в водевиле, а
не в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие в драме, несколько тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он
не сумел выразить чувство, взволновавшее его, а два последние
слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
В
словах он
не стеснялся, марксизм назвал «еврейско-немецким учением о барышах», Дмитрий
слушал его нахмурясь, вопросительно посматривая на брата, как бы ожидая его возражений и
не решаясь возражать сам.
Самгин
слушал и утверждался в подозрениях своих: этот человек, столь обыкновенный внешне, манерой речи выдавал себя; он
не так прост, каким хочет казаться. У него были какие-то свои
слова, и он обнаруживал склонность к едкости.
Самгин
слушал, улыбаясь и
не находя нужным возражать Кумову. Он — пробовал и убедился, что это бесполезно: выслушав его доводы, Кумов продолжал говорить свое, как человек, несокрушимо верующий, что его истина — единственная. Он
не сердился,
не обижался, но иногда
слова так опьяняли его, что он начинал говорить как-то судорожно и уже совершенно непонятно; указывая рукой в окно, привстав, он говорил с восторгом, похожим на страх...
В ее изумлении Самгин
не нашел ничего лестного для себя, и она мешала ему
слушать. Человек с напудренным лицом клоуна, длинной шеей и неподвижно вытаращенными глазами, оглядывая людей, напиравших на него, говорил негромко, но так, что
слов его
не заглушал ни шум отодвигаемых стульев, ни возбужденные голоса людей, уже разбившихся на маленькие группки.
Алина
не пела, а только расстилала густой свой голос под
слова Дуняшиной песни, — наивные, корявенькие
слова. Раньше Самгин
не считал нужным, да и
не умел
слушать слова этих сомнительно «народных» песен, но Дуняша выговаривала их с раздражающей ясностью...
На дворе, на улице шумели, таскали тяжести. Это —
не мешало. Самгин, усмехаясь, подумал, что, наверное, тысячи Варвар с ужасом
слушают такой шум, — тысячи, на разных улицах Москвы, в больших и маленьких уютных гнездах. Вспомнились
слова Макарова о
не тяжелом, но пагубном владычестве женщин.
Самгин
слушал ее тяжелые
слова, и в нем росло, вскипало, грея его, чувство уважения, благодарности к этому человеку; наслаждаясь этим чувством, он даже
не находил
слов выразить его.
Она вспотела от возбуждения, бросилась на диван и, обмахивая лицо платком, закрыла глаза. Пошловатость ее
слов Самгин понимал, в искренность ее возмущения
не верил, но
слушал внимательно.
Самгин ожидал
не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию,
не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Самгин
слушал, недоумевая,
не веря, но ожидая каких-то очень простых, серьезных
слов, и думал, что к ее красивой, стройной фигуре
не идет скромное, темненькое платье торговки.
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым
словом удивляя его, она деловито предложила:
не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут
словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, —
слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего
не могут!
Послушав минуты две давно знакомые, плоские фразы, Самгин невольно произнес
слова, которые
не хотел бы говорить вслух...
Самгин видел, что пальцы Таисьи побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно все уснули, и
не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой женщины, хотя
слушать ее рассказ было противно, свистящие
слова возбуждали чувство брезгливости.
Так она говорила минуты две, три. Самгин
слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески. В медленном потоке ее речи он искал каких-нибудь лишних
слов, очень хотел найти их,
не находил и видел, что она своими
словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам
не мог бы выразить их так просто и веско.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее
слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее
слов —
не хочется, вероятно, потому, что
слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.
—
Послушай, — прервал ее Самгин и заговорил тихо, поспешно и очень заботливо выбирая
слова: — Ты женщина исключительно интересная, необыкновенная, — ты знаешь это. Я еще
не встречал человека, который возбуждал бы у меня такое напряженное желание понять его…
Не сердись, но…
Заговорили все сразу,
не слушая друг друга, но как бы стремясь ворваться в прорыв скучной речи, дружно желая засыпать ее и память о ней своими
словами. Рыженькая заявила...
Клим Иванович тоже
слушал чтение с приятным чувством, но ему
не хотелось совпадать с Дроновым в оценке этой книги. Он слышал, как вкусно торопливый голосок произносит необычные фразы, обсасывает отдельные
слова, смакует их. Но замечания, которыми Дронов все чаще и обильнее перебивал текст книги, скептические восклицания и мимика Дронова казались Самгину пошлыми, неуместными, раздражали его.
Клим Иванович Самгин
слушал ее веселую болтовню с удовольствием, но он
не любил анекдотов, в которых легко можно найти смысл аллегорический. И поэтому он заставил женщину перейти от
слов к делу, которое для нее, так же как для него, было всегда приятно.
Елена что-то говорила вполголоса, но он
не слушал ее и, только поймав
слова: «Каждый привык защищать что-нибудь», — искоса взглянул на нее. Она стояла под руку с ним, и ее подкрашенное лицо было озабочено, покрыто тенью печали, как будто на нем осела серая пыль, поднятая толпой, колебавшаяся над нею прозрачным облаком.
— Иной раз соберутся они, молодежь, да и начнут козырять! Сидишь,
слушаешь, и — верно! Все
слова — русские, а смысел —
не поймать!
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб,
послушав Тагильского, в любой момент незаметно уйти. Но Тагильский
не успел сказать ни
слова, ибо толстая дама возгласила...
Самгин,
слушая, сообразил: он дал офицерам
слово не разглашать обстоятельств убийства, но вот это уже известно, и офицера могут подумать, что разглашает он.
Он замолчал, посмотрел —
слушают ли?
Слушали. Выступая редко, он говорил негромко, суховато, избегая цитат, ссылок на чужие мысли, он подавал эти мысли в других
словах и был уверен, что всем этим заставляет слушателей признавать своеобразие его взглядов и мнений. Кажется, так это и было: Клима Ивановича Самгина
слушали внимательно и почти
не возражая.