Неточные совпадения
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав
раньше обыкновенного,
не пив чаю, пришел в восемь часов утра в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и
не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем
раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый,
раньше обыкновенного вошел к ней.
Что клевер сеяли только на шесть, а
не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан как можно
раньше, почти по снегу. И никогда Левин
не мог добиться этого.
— Сейчас посмотрю, — отвечал швейцар и, взглянув на конторке, достал и подал ей квадратный тонкий конверт телеграммы. «Я
не могу приехать
раньше десяти часов. Вронский», прочла она.
— Да особенного ничего нет, а только то, что Михаил Алексеевич (так звали живописца) прежде хотел ехать
раньше, а теперь
не хочет уезжать, — улыбаясь сказала Варенька.
— Когда ехать? Да чем
раньше, тем лучше. Завтра
не успеем. Послезавтра.
Возку навоза начать
раньше, чтобы до раннего покоса всё было кончено. А плугами пахать без отрыву дальнее поле, так чтобы продержать его черным паром. Покосы убрать все
не исполу, а работниками.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал
раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается
не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж
не имею известия, а запастись женой
не догадался
раньше, — так теперь уж, знаете, и
не к лицу; я и рад был, что нашел кого баловать.
То и другое было причиною, что они
не могли выбраться из проселков
раньше полудня.
Гости слышали, как он заказывал повару обед; сообразив это, Чичиков, начинавший уже несколько чувствовать аппетит, увидел, что
раньше пяти часов они
не сядут за стол.
На это обыкновенно замечали другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом
раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма в неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую
не следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
У города она немного развлеклась шумом, летевшим с его огромного круга, но он был
не властен над ней, как
раньше, когда, пугая и забивая, делал ее молчаливой трусихой.
У них
не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным,
раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути!
Так
не все ли тебе равно —
раньше или позже?
— Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка, обнимая и целуя мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, я и
не воображала, чтоб это был такой недостойный человек! Если б я разглядела его
раньше, я бы ни на что
не польстилась!
Не вини меня, брат!
— Жалею весьма и весьма, что нахожу вас в таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б знал о вашем нездоровье, зашел бы
раньше. Но, знаете, хлопоты!.. Имею к тому же весьма важное дело по моей адвокатской части в сенате.
Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
Наконец, пришло ему в голову, что
не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого
не мог
раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
— Ах, Родя, ведь это все только до двух часов было. Мы с Дуней и дома-то
раньше двух никогда
не ложились.
— Это бы
раньше надо сделать; а теперь, по-настоящему, и адский камень
не нужен. Если я заразился, так уж теперь поздно.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто
раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок
не довез своего брата до дома: он так и умер в телеге.
Он встал из-за стола и долго ходил по комнатам клуба, останавливаясь, как вкопанный, близ карточных игроков, но
не вернулся домой
раньше обыкновенного.
Митрофанов являлся
не так часто и свободно, как
раньше. Он входил виновато, с вопрошающей улыбкой на лице, как бы молча осведомляясь...
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое:
раньше революция на испанский роман с приключениями похожа была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно, есть пророчество, однако
не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности
не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и
раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже
не было места брезгливости.
— Умереть, — докончил Юрин. — Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и смерть — мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда
не принесет. А вот вы — вредное… лицо. Как вспомнишь, что вы — профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов… — Юрин подумал и сказал просительно, с юмором: — Очень хочется, чтоб вы померли
раньше меня, сегодня бы! Сейчас…
— Для меня лично корень вопроса этого, смысл его лежит в противоречии интернационализма и национализма. Вы знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще
раньше поведение таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как, в то же время, печально гибка этика социалистов.
Не выяснено: эта гибкость — свойство людей или учения?
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как
раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал
не так внимательно, и все, что люди делали, говорили, отражалось в нем, как на поверхности зеркала.
Клим
не помнил, спрашивала ли его мама об этом
раньше.
Алина
не пела, а только расстилала густой свой голос под слова Дуняшиной песни, — наивные, корявенькие слова.
Раньше Самгин
не считал нужным, да и
не умел слушать слова этих сомнительно «народных» песен, но Дуняша выговаривала их с раздражающей ясностью...
— Тоську в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто
раньше и
не ссылали, черт его знает что за город, жителя в нем две тысячи триста человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего,
не скучает, книг просит. Послал все новинки —
не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась в политику…
Раза два, вечерами, Самгин выходил подышать на улицу, и ему показалось, что знакомые обыватели раскланиваются с ним
не все,
не так почтительно, как
раньше, и смотрят на него с такой неприязнью, как будто он жестоко обыграл их в преферанс.
Клим был уверен, что в доме нет ничего незнакомого ему, но вдруг являлось что-то новое,
не замеченное
раньше.
Огонь в коридоре был погашен, и Самгин скорее почувствовал, а
не увидел в темноте пятно руки с револьвером в ней.
Раньше чем он успел сделать что-нибудь, сквозь неплотно прикрытую занавеску ворвалась полоска света, ослепив его, и раздался изумленный шепот...
Наблюдая за его действиями, Самгин подумал, что
раньше все это показалось бы ему смешным и
не достойным человека, которому, вероятно,
не менее пятидесяти лет, а теперь вот, вспомнив полковника Васильева, он невольно и сочувственно улыбнулся дяде Мише.
Каждый раз, когда ему было плохо, он уверял себя, что так плохо он еще никогда
раньше не чувствовал.
Как будто они впервые услыхали эту весть, и Самгин
не мог
не подумать, что
раньше радость о Христе принималась им как смешное лицемерие, а вот сейчас он почему-то
не чувствует ничего смешного и лицемерного, а даже и сам небывало растроган, обрадован.
Климу показалось, что
раньше она говорила о женщинах
не так злостно, а как о дальних родственницах, от которых она
не ждет ничего, ни хорошего, ни дурного; они
не интересны ей, полузабыты ею.
«По глупости и со скуки», — объяснил себе Самгин. Он и
раньше не считал себя хозяином в доме, хотя держался, как хозяин;
не считал себя вправе и делать замечания Анфимьевне, но, забывая об этом, — делал. В это утро он был плохо настроен.
Самгин пил чай, незаметно рассматривая знакомое, но очень потемневшее лицо, с черной эспаньолкой и небольшими усами. В этом лице явилось что-то аскетическое и еврейское, но глаза
не изменились, в них, как
раньше, светился неприятно острый огонек.
Вообще —
не хватало людей, даже тех, которые
раньше казались неприятными, лишними.
Самгину тоже хотелось уйти, его тревожила возможность встречи с Бердниковым, но Елена мешала ему.
Раньше чем он успел изложить ей причины, почему
не может ехать на острова, — к соседнему столу торопливо подошел светлокудрый, румянощекий юноша и вполголоса сказал что-то.
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои, чего
раньше не делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как будто отец забыл что-то и
не может вспомнить.
«Как это
раньше не пришло мне в голову? С матерью повидаюсь».
Раньше чем Самгин успел сказать, что
не понимает ее слов, Лидия спросила, заглянув под его очки...
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже
не так властно, как
раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
— Злой работник, а? — спросил Косарев, подходя к Самгину. — Еще теперь его чахотка ест, а
раньше он был —
не ходи мимо! Баба, сестра его, дурочкой родилась.
Клим сообразил, что командует медник, — он лудил кастрюли, самовары и дважды являлся жаловаться на Анфимьевну, которая обсчитывала его. Он — тощий, костлявый, с кусочками черных зубов во рту под седыми усами. Болтлив и глуп. А Лаврушка — его ученик и приемыш. Он жил на побегушках у акушерки, квартировавшей
раньше в доме Варвары. Озорной мальчишка. Любил петь: «Что ты, суженец,
не весел». А надо было петь — сундженец, сундженский казак.
Мне казалось, что отец играет только на басовых струнах и уже
не так хорошо, как играл
раньше.
Клим заметил, что с матерью его она стала говорить
не так сухо и отчужденно, как
раньше, а мать тоже — мягче с нею.