Неточные совпадения
— Ах, знаю, знаю! — торопливо и радостно перебила его Шурочка. — Но только это теперь
не так легко делать, а вот
раньше, в детстве, — ах как это было забавно!..
У него было такое впечатление, как будто Николаев с удовольствием выгоняет его из дому. Но тем
не менее, прощаясь с ним нарочно
раньше, чем с Шурочкой, он думал с наслаждением, что вот сию минуту он почувствует крепкое и ласкающее пожатие милой женской руки. Об этом он думал каждый раз уходя. И когда этот момент наступил, то он до такой степени весь ушел душой в это очаровательное пожатие, что
не слышал, как Шурочка сказала ему...
Тотчас же ему припомнился весь сегодняшний вечер, и в разных словах, в тоне фраз, во взглядах, которыми обменивались хозяева, он сразу увидел много
не замеченных им
раньше мелочей, которые, как ему теперь казалось, свидетельствовали о небрежности и о насмешке, о нетерпеливом раздражении против надоедливого гостя.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло
не в собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто
не знал
раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это
не боясь,
не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
Этот — грамотный, расторопный и жуликоватый с быстрым складным говорком —
не был ли он
раньше в половых?» И видно было также, что их действительно пригнали, что еще несколько дней тому назад их с воем и причитаниями провожали бабы и дети и что они сами молодечествовали и крепились, чтобы
не заплакать сквозь пьяный рекрутский угар…
Он взял ее протянутую через окно маленькую руку, крепко облитую коричневой перчаткой, и смело поцеловал ее сначала сверху, а потом снизу, в сгибе, в кругленькую дырочку над пуговицами. Он никогда
не делал этого
раньше, но она бессознательно, точно подчиняясь той волне восторженной отваги, которая так внезапно взмыла в нем,
не противилась его поцелуям и только глядела на него со смущенным удивлением и улыбаясь.
Ромашов вдруг заметил у него в ухе серебряную серьгу в виде полумесяца с крестом и подумал: «А ведь я этой серьги
раньше не видал».
Но
раньше, за рыбой, он
не утерпел и закричал на Ромашова начальническим тоном...
Все было кончено, но Ромашов
не чувствовал ожидаемого удовлетворения, и с души его
не спала внезапно, как он
раньше представлял себе, грязная и грубая тяжесть. Нет, теперь он чувствовал, что поступил нехорошо, трусливо и неискренно, свалив всю нравственную вину на ограниченную и жалкую женщину, и воображал себе ее горечь, растерянность и бессильную злобу, воображал ее горькие слезы и распухшие красные глаза там, в уборной.
Он чувствовал, что случилось это
не вдруг,
не сейчас, а когда-то гораздо
раньше; очевидно, тревога нарастала в его душе постепенно и незаметно, начиная с какого-то ускользнувшего момента.
У крыльца долго и шумно рассаживались. Ромашов поместился с двумя барышнями Михиными. Между экипажами топтался с обычным угнетенным, безнадежно-унылым видом штабс-капитан Лещенко, которого
раньше Ромашов
не заметил и которого никто
не хотел брать с собою в фаэтон. Ромашов окликнул его и предложил ему место рядом с собою на передней скамейке. Лещенко поглядел на подпоручика собачьими, преданными, добрыми глазами и со вздохом полез в экипаж.
С проникновенной и веселой ясностью он сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и золотой свет солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень дальнего поля, — точно он
не замечал их
раньше, — и вдруг почувствовал себя молодым, сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к этой стройной, неподвижной могучей массе людей, таинственно скованных одной незримой волей…
Эта новая внутренняя жизнь поражала его своей многообразностью.
Раньше он
не смел и подозревать, какие радости, какая мощь и какой глубокий интерес скрываются в такой простой, обыкновенной вещи, как человеческая мысль.
Худенькая красивая женщина — ее
раньше Ромашов
не заметил — с распущенными черными волосами и с торчащими ключицами на открытой шее обнимала голыми руками печального Лещенку за шею и, стараясь перекричать музыку и гомон, визгливо пела ему в самое ухо...
Это кричала та самая простоволосая женщина с голыми руками, которая только что обнимала Лещенку. Ромашов
раньше не видел ее. Она стояла в нише за печкой и, упираясь кулаками в бедра, вся наклоняясь вперед, кричала без перерыва криком обсчитанной рыночной торговки...
— Убирайся к дьяволу! — заорал вдруг Золотухин. — Нет, стой, брат! Куда?
Раньше выпейте с порядочными господами. Не-ет,
не перехитришь, брат. Держите его, штабс-капитан, а я запру дверь.
— Хе-хе-хе, это уже мы слыхали, о вашей нетрезвости, — опять прервал его Петерсон, — но я хочу только спросить,
не было ли у вас с ним
раньше этакого какого-нибудь столкновения? Нет,
не ссоры, поймите вы меня, а просто этакого недоразумения, натянутости, что ли, на какой-нибудь частной почве. Ну, скажем, несогласие в убеждениях или там какая-нибудь интрижка. А?
— Вы правы. Я уйду в запас.
Не знаю сам, как это сделаю, но об этом я и
раньше думал.
— Нет, нет, нет, нет, — говорила она горячим, поспешным, умоляющим шепотом. — Ты меня
не понял. Иди ко мне ближе… как
раньше… Иди же!..
Неточные совпадения
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав
раньше обыкновенного,
не пив чаю, пришел в восемь часов утра в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и
не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем
раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый,
раньше обыкновенного вошел к ней.
Что клевер сеяли только на шесть, а
не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан как можно
раньше, почти по снегу. И никогда Левин
не мог добиться этого.
— Сейчас посмотрю, — отвечал швейцар и, взглянув на конторке, достал и подал ей квадратный тонкий конверт телеграммы. «Я
не могу приехать
раньше десяти часов. Вронский», прочла она.
— Да особенного ничего нет, а только то, что Михаил Алексеевич (так звали живописца) прежде хотел ехать
раньше, а теперь
не хочет уезжать, — улыбаясь сказала Варенька.