Неточные совпадения
Молиться в ночь морозную
Под звездным небом Божиим
Люблю я с той поры.
Беда пристигнет — вспомните
И женам посоветуйте:
Усердней
не помолишься
Нигде и никогда.
Чем больше я молилася,
Тем легче становилося,
И
силы прибавлялося,
Чем чаще я касалася
До белой, снежной скатерти
Горящей головой…
—
Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю,
не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты,
сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами,
под палками
По мелочам ушла!
Но он
не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных
сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи
под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
И он беспрестанно
под разными предлогами выходил и опять входил,
не в
силах будучи оставаться одним.
Как ни страшно было Левину обнять руками это страшное тело, взяться за те места
под одеялом, про которые он хотел
не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал свое решительное лицо, какое знала его жена, и, запустив руки, взялся, но, несмотря на свою
силу, был поражен странною тяжестью этих изможденных членов.
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные руки, как будто напрягая все
силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем
не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни
под колеса, когда лошади выбивались из
сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел
под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское,
не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне:
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох,
силы нет… устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда
не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало
сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже
не от злости, а от любви и стыда.
Как я ни боялся щекотки, я
не вскочил с постели и
не отвечал ему, а только глубже запрятал голову
под подушки, изо всех
сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха.
— Да ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже
не отвечал, а может быть, и
не в
силах был отвечать. Он лег на диван и отвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул
под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
Пастух
под тенью спал, надеяся на псов,
Приметя то, змея из-под кустов
Ползёт к нему, вон высунувши жало;
И Пастуха на свете бы
не стало:
Но сжаляся над ним, Комар, что было
сил,
Сонливца укусил.
Проснувшися, Пастух змею убил;
Но прежде Комара спросонья так хватил,
Что бедного его как
не бывало.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а
не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой
силой веяло от ее лица.
— Нет, я ведь сказал:
под кожею. Можете себе представить радость сына моего? Он же весьма нуждается в духовных радостях, ибо
силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и ноги у него
не действуют. Арестован был по Астыревскому делу и в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
«Он делает
не то, что все, а против всех. Ты делаешь,
не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения.
Под всею путаницей твоих размышлений скрыто живет страх пред жизнью, детский страх темноты, которую ты
не можешь,
не в
силах осветить. Да и мысли твои —
не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя
не выражена?»
— С горя, батюшка, Андрей Иваныч, ей-богу, с горя, — засипел Захар, сморщившись горько. — Пробовал тоже извозчиком ездить. Нанялся к хозяину, да ноги ознобил: сил-то мало, стар стал! Лошадь попалась злющая; однажды
под карету бросилась, чуть
не изломала меня; в другой раз старуху смял, в часть взяли…
Оттого она
не снесла бы понижения ни на волос признанных ею достоинств; всякая фальшивая нота в его характере или уме произвела бы потрясающий диссонанс. Разрушенное здание счастья погребло бы ее
под развалинами, или, если б еще уцелели ее
силы, она бы искала…
Он и среди увлечения чувствовал землю
под ногой и довольно
силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он
не ослеплялся красотой и потому
не забывал,
не унижал достоинства мужчины,
не был рабом, «
не лежал у ног» красавиц, хотя
не испытывал огненных радостей.
— Ты молода и
не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек
не властен в себе; в него вселяется какая-то адская
сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь; человек
не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда
под ногами открывается бездна.
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех
сил,
не спрашивая себя только, что кроется
под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
В ожидании какого-нибудь серьезного труда, какой могла дать ей жизнь со временем, по ее уму и
силам, она положила
не избегать никакого дела, какое представится около нее, как бы оно просто и мелко ни было, — находя, что,
под презрением к мелкому, обыденному делу и
под мнимым ожиданием или изобретением какого-то нового, еще небывалого труда и дела, кроется у большей части просто лень или неспособность, или, наконец, больное и смешное самолюбие — ставить самих себя выше своего ума и
сил.
Но когда Райский пригляделся попристальнее, то увидел, что в тех случаях, которые
не могли почему-нибудь подойти
под готовые правила, у бабушки вдруг выступали собственные
силы, и она действовала своеобразно.
Он
не преследовал, конечно, потому, что
под рукой
не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я
не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив
сил, была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли в голове.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором
не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что
под ногами его сжата
сила, равная
силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Не советую прибегать к такому способу: это значит портить свежесть желудка усиленным раздражением, учетверить
силу жара и изнемочь
под бременем его.
Вершина рушится, почва из-под нее уходит, никакая существенная
сила уже
не поддерживает ее.
Однако как я в
силах наблюдать за собой, — подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума схожу!» Дойдя до своего дома, он вдруг остановился
под внезапным вопросом: «А
не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и все объявить?» Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в один миг.
Но Дубровский уже ее
не слышал, боль раны и сильные волнения души лишили его
силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь
под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но
не разграбя ничего и
не пролив ни единой капли крови в отмщение за кровь своего атамана.
И мы идем возле, торопясь и
не видя этих страшных повестей, совершающихся
под нашими ногами, отделываясь важным недосугом, несколькими рублями и ласковым словом. А тут вдруг, изумленные, слышим страшный стон, которым дает о себе весть на веки веков сломившаяся душа, и, как спросонья, спрашиваем, откуда взялась эта душа, эта
сила?
Разумеется, мой отец
не ставил его ни в грош, он был тих, добр, неловок, литератор и бедный человек, — стало, по всем условиям стоял за цензом; но его судорожную смешливость он очень хорошо заметил. В
силу чего он заставлял его смеяться до того, что все остальные начинали,
под его влиянием, тоже как-то неестественно хохотать. Виновник глумления, немного улыбаясь, глядел тогда на нас, как человек смотрит на возню щенят.
Русские крестьяне неохотно сажали картофель, как некогда крестьяне всей Европы, как будто инстинкт говорил народу, что это дрянная пища,
не дающая ни
сил, ни здоровья. Впрочем, у порядочных помещиков и во многих казенных деревнях «земляные яблоки» саживались гораздо прежде картофельного террора. Но русскому правительству то-то и противно, что делается само собою. Все надобно, чтоб делалось из-под палки, по флигельману, по темпам.
Это основы нашего быта —
не воспоминания, это — живые стихии, существующие
не в летописях, а в настоящем; но они только уцелели
под трудным историческим вырабатыванием государственного единства и
под государственным гнетом только сохранились, но
не развились. Я даже сомневаюсь, нашлись ли бы внутренние
силы для их развития без петровского периода, без периода европейского образования.
В ней было изображено, что государь, рассмотрев доклад комиссии и взяв в особенное внимание молодые лета преступников, повелел
под суд нас
не отдавать, а объявить нам, что по закону следовало бы нас, как людей, уличенных в оскорблении величества пением возмутительных песен, — лишить живота; а в
силу других законов сослать на вечную каторжную работу.
Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его
не имело на земле счастья! чтобы последний в роде был такой злодей, какого еще и
не бывало на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его
не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую на свете, подымались бы из могил! А иуда Петро чтобы
не в
силах был подняться и оттого терпел бы муку еще горшую; и ел бы, как бешеный, землю, и корчился бы
под землею!
Так вот как морочит нечистая
сила человека! Я знаю хорошо эту землю: после того нанимали ее у батька
под баштан соседние козаки. Земля славная! и урожай всегда бывал на диво; но на заколдованном месте никогда
не было ничего доброго. Засеют как следует, а взойдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз
не арбуз, тыква
не тыква, огурец
не огурец… черт знает что такое!
То снилось ему, что вокруг него все шумит, вертится, а он бежит, бежит,
не чувствует
под собою ног… вот уже выбивается из
сил…
Те, что живут
под исключительной властью мировых
сил, для кого существует лишь принудительное и кто принимает лишь доказанное, те знают, что Христос умер, и
не знают, что Христос воскрес.
Исключительная тяжесть рудничных работ заключается
не в том, что приходится работать
под землей в темных и сырых коридорах, то ползком, то согнувшись; строительные и дорожные работы
под дождем и на ветре требуют от работника большего напряжения физических
сил.
Но это уже была
не просьба о милостыне и
не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда
под ее влиянием лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано,
не в
силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Она неизбежно придет к падению, —
не к тому падению,
под которым, на пошлом языке нашей искусственной морали, разумеется полное наслаждение любовью, — а к действительному падению, к потере нравственной чистоты и
силы.
Пришлось Макару задержать Терешку
силой, причем сумасшедший полез драться. Возы было остановились, но Тит махнул шапкой, чтобы
не зевали. Макар держал ругавшегося Терешку за руки и, пропустив возы,
под руку повел его обратно в завод. Терешка упирался, плевал на Макара и все порывался убежать за обозом.
— Ишь быстроногая… — любовно повторяла Таисья, улепетывая за Нюрочкой. Таисье было
под сорок лет, но ее восковое лицо все еще было красиво тою раскольничьею красотой, которая
не знает износа. Неслышные, мягкие движения и полумонашеский костюм придавали строгую женственность всей фигуре. Яркокрасные, строго сложенные губы говорили о неизжитом запасе застывших в этой начетчице
сил.
— Да. Надо ждать; все же теперь
не то, что было. «
Сила есть и в терпенье». Надо испытать все мирные средства, а
не подводить народ
под страдания.
Бежит Помада
под гору, по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе. Бежит он сколько есть
силы и то попадет в снежистый перебой, что пурга здесь позабыла, то раскатится по наглаженному полозному следу, на котором
не удержались пушистые снежинки. Дух занимается у Помады. Злобствует он, и увязая в переносах, и падая на голых раскатах, а впереди, за Рыбницей, в ряду давно темных окон, два окна смотрят, словно волчьи глаза в овраге.
Это была русская женщина, поэтически восполняющая прелестные типы женщин Бертольда Ауэрбаха. Она
не была второю Женни, и здесь
не место говорить о ней много; но автор, находясь
под неотразимым влиянием этого типа, будет очень жалеть, если у него
не достанет
сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
«Умереть тебе смертью безвременною!» У честного купца от страха зуб на зуб
не приходил; он оглянулся кругом и видит, что со всех сторон, из-под каждого дерева и кустика, из воды, из земли лезет к нему
сила нечистая и несметная, все страшилища безобразные.
В молодости все
силы души направлены на будущее, и будущее это принимает такие разнообразные, живые и обворожительные формы
под влиянием надежды, основанной
не на опытности прошедшего, а на воображаемой возможности счастия, что одни понятые и разделенные мечты о будущем счастии составляют уже истинное счастие этого возраста.
— Справедливое слово, Михайло Поликарпыч, — дворовые — дармоеды! — продолжал он и там бунчать, выправляя свой нос и рот из-под подушки с явною целью, чтобы ему ловчее было храпеть, что и принялся он делать сейчас же и с замечательной
силой. Ванька между тем, потихоньку и, видимо, опасаясь разбудить Макара Григорьева, прибрал все платье барина в чемодан, аккуратно постлал ему постель на диване и сам сел дожидаться его; когда же Павел возвратился, Ванька
не утерпел и излил на него отчасти гнев свой.
Но зато действующие лица драмы были настолько патриоты, что
не только
не изнемогали
под бременем лежавших на них обязанностей, но даже как бы почерпали в них новые
силы.
А между тем пока ее ветхое тело еще упорствовало, пока грудь еще мучительно вздымалась
под налегшей на нее леденящей рукою, пока ее
не покинули последние
силы, — старушка все крестилась и все шептала: «Господи, отпусти мне грехи мои», — и только с последней искрой сознания исчезло в ее глазах выражение страха и ужаса кончины.