Неточные совпадения
Но Левин невольно думал и вспоминал слова Кити, когда она
отпускала его: «смотрите,
не застрелите
друг друга».
Не знают, чем и накормить его в то утро, напекут ему булочек и крендельков,
отпустят с ним соленья, печенья, варенья, пастил разных и
других всяких сухих и мокрых лакомств и даже съестных припасов. Все это отпускалось в тех видах, что у немца нежирно кормят.
Он
не преследовал, конечно, потому, что под рукой
не случилось
другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и
отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я
не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив сил, была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли в голове.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на
другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой —
не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его
отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
На
другой день я рано поутру велел заложить свою коляску, но он
не хотел меня
отпустить без завтрака на английский манер и повел к себе в кабинет.
Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то
не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они
друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином,
отпустив усы на всякий случай.
— Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны! Ты смотри у меня! чтоб во дворе было спокойно! по очереди «гулять»
отпускай: сперва одну очередь, потом
другую, а наконец и остальных. Будет с них и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные
не возвращались!
— Ах-ах-ах! да, никак, ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и
не думай уезжать —
не пущу! ведь я, мой
друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли
не отпущу, и
не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
Но матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к себе. Тщетно молил он
отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь поставить за себя
другого живописца; тщетно уверял, что жена у него хворая, к работе непривычная, — матушка слышать ничего
не хотела.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему
не по пути, но он уговорил меня и,
отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому
другу художнику Павлику Яковлеву.
Дамы обыкновенно толпились у выставки фруктов, где седой, высокий, важный приказчик Алексей Ильич у одного прилавка, а у
другого его помощник, молодой и красивый Александр Иванович, знали своих покупательниц и умели так
отпустить им товар, что ни одного яблока
не попадет с пятнышком, ни одной обмякшей ягодки винограда.
А
другой, у которого протекции нет и взятку дать
не на что, никаких указов дождаться
не может — разве смотритель из человечности сжалится да к семье на денек
отпустит.
— Уж это вы кого
другого не отпускайте, Прасковья Ивановна, а я-то в таких делах ни при чем.
— Вот ты сердишься, когда тебя дедушко высекет, — утешительно говорил он. — Сердиться тут, сударик, никак
не надобно, это тебя для науки секут, и это сеченье — детское! А вот госпожа моя Татьян Лексевна — ну, она секла знаменито! У нее для того нарочный человек был, Христофором звали, такой мастак в деле своем, что его, бывало, соседи из
других усадеб к себе просят у барыни-графини:
отпустите, сударыня Татьян Лексевна, Христофора дворню посечь! И
отпускала.
Один просит, чтобы его
отпустили, и клянется, что уж больше
не будет бегать;
другой просит, чтобы сняли с него кандалы; третий жалуется, что ему дают мало хлеба.
— Но я
не могу,
не могу же
отпустить вас от себя, молодой
друг мой! — вскинулся генерал.
Англичане попросили, чтобы им серебром
отпустили, потому что в бумажках они толку
не знают; а потом сейчас и
другую свою хитрость показали: блоху в дар подали, а футляра на нее
не принесли: без футляра же ни ее, ни ключика держать нельзя, потому что затеряются и в сору их так и выбросят.
Верно, мысли паши встретились при известии о смерти доброго нашего Суворочки. Горько мне было убедиться, что его нет с нами, горько подумать о жене и детях. Непостижимо, зачем один сменен, а
другой не видит смены? — Кажется, меня прежде его следовало бы
отпустить в дальнюю, бессрочную командировку.
Из рассказов их и разговоров с
другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт
не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел
другие важные болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее
отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Мать опять
отпустила меня на короткое время, и, одевшись еще теплее, я вышел и увидел новую, тоже
не виданную мною картину: лед трескался, ломался на отдельные глыбы; вода всплескивалась между ними; они набегали одна на
другую, большая и крепкая затопляла слабейшую, а если встречала сильный упор, то поднималась одним краем вверх, иногда долго плыла в таком положении, иногда обе глыбы разрушались на мелкие куски и с треском погружались в воду.
Папа станет просить меня, но я махну рукой, скажу ему: „Нет, мой
друг, мой благодетель, мы
не можем жить вместе, а
отпусти меня“, — и я обниму его и скажу ему, почему-то по-французски: „Oh mon père, oh mon bienfaiteur, donne moi pour la dernière fois ta bénédiction et que la volonté de dieu soit faite“!
И тотчас же потом закричал: «Ты еще кто, ты еще кто?» — нащупав какую-то
другую женщину. Та тоже притихла. Он и ее, передав солдату, приказал ему
не отпускать.
— Как
не вздор!.. И на волю-то вас
отпущу, и Кирюшка какой-нибудь —
друг мой, а я уж и батькой вторым стал; разве барину следует так говорить; мы ведь
не дорого возьмем и рыло, пожалуй, после того очень поднимем.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и вела только что
не за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был в церковь, она
отпустила его и велела приезжать ему на
другой день часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
— Я бы ее, проклятую, — отвечал Симонов, — никогда и
не отпустил: терпеть
не могу этой мочалки; да бритву-то, дурак этакой, где-то затерял, а
другую купить здесь, пожалуй, и
не у кого.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов,
отпустил извозчика и, воротившись назад в Шестую линию, быстро перебежал на
другую сторону улицы. Я увидел ее; она
не успела еще много отойти, хотя шла очень скоро и все оглядывалась; даже остановилась было на минутку, чтоб лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился в попавшихся мне воротах, и она меня
не заметила. Она пошла далее, я за ней, все по
другой стороне улицы.
—
Отпустите мальчика, — повторил Тыбурций, и его широкая ладонь любовно погладила мою опущенную голову. — Вы ничего
не добьетесь от него угрозами, а между тем я охотно расскажу вам все, что вы желаете знать… Выйдем, пан судья, в
другую комнату.
На
другой день он исповедывал ее и,
не продолжая вчерашний разговор,
отпустил ее, коротко отказавшись взять на себя распоряжение ее имуществом.
И
отпустишь через полчаса. Оно, конечно, дела немного, всего на несколько минут, да вы посудите, сколько тут вытерпишь: сутки двое-трое сложа руки сидишь, кислый хлеб жуешь…
другой бы и жизнь-то всю проклял — ну, ничего таким манером и
не добудет.
Пробовали мы его в свою компанию залучить, однако пользы
не оказалось никакой; первое дело, что отец
отпускал ему самую малую сумму, всего тысяч десять на серебро в год, и, следовательно, денег у него в наличности
не бывало; второе дело, что хотя он заемные письма и с охотою давал, но уплаты по ним приходилось ждать до смерти отца, а это в нашем быту
не расчет; третье дело, чести в нем совсем
не было никакой:
другой, если ткнуть ему кулаком в рожу или назвать при всех подлецом, так из кожи вылезет, чтобы достать деньги и заплатить, а этот ничего, только смеется.
Я
отпустил ее и между тем поспешно отворил дверь в соседнюю комнату, из которой вышла
другая женщина, высокая, бледная, но очень еще красивая. Я поставил ее в угол комнаты, так чтобы Кузьмовна
не могла ее с первого раза заметить. В то же самое время я перенес с окна чернильницу и все нужные по делу бумаги.
Сусанна Николаевна, впрочем,
не оставила своей мысли ехать похоронить мать и на
другой же день опять-таки приступила к Егору Егорычу с просьбой
отпустить ее в Кузьмищево. Напрасно он почти с запальчивостью ей возражал...
Разумеется, приказчики и нам любезно предложили пробу. Некоторые из нас выпили и
не могли вместить, но"корреспондент"и Очищенный попросили по
другой, сказавши: было бы мокро да в горле першило! И им
не только
не отказали в повторении, но
отпустили по бутылке высших сортов на дорогу.
Иван Иваныч.
Не знаете?.. ну, так я и знал! Потревожили вас только… А впрочем, это
не я, а вот он… (Указывает на Шестакова.)
Других перебивать любит, а сам… Много за вами блох, господин Шестаков! ах, как много! (К головастикам.) Вы свободны, господа! (Смотрит на прокурора.) Кажется, я могу…
отпустить?
— Да, боярин, кабы
не ты, то висеть бы мне вместо их! А все-таки послушай мово слова,
отпусти их; жалеть
не будешь, как приедешь на Москву. Там, боярин,
не то, что прежде,
не те времена! Кабы всех их перевешать, я бы
не прочь, зачем бы
не повесить! А то и без этих довольно их на Руси останется; а тут еще человек десять ихних ускакало; так если этот дьявол, Хомяк,
не воротится на Москву, они
не на кого
другого, а прямо на тебя покажут!
Долго еще разговаривали за столом, а когда кончился обед, Годунов и тут никого
не отпустил домой, но пригласил каждого сперва отдохнуть, а потом провести с ним весь день. Угощения следовали одно за
другим, беседа сменяла беседу, и только поздним вечером, когда объезжие головы уже несколько раз проехались по улицам, крича, чтобы гасили кормы и огни, гости разошлись, очарованные радушием Бориса Федоровича.
— Чтоб ему хорошо там было!
не как-нибудь, а настоящим бы манером! Да билетец, билетец-то выправь.
Не забудь! По билету мы его после везде отыщем! А на расходы я тебе две двадцатипятирублевеньких
отпущу. Знаю ведь я, все знаю! И там сунуть придется, и в
другом месте барашка в бумажке подарить… Ахти, грехи наши, грехи! Все мы люди, все человеки, все сладенького да хорошенького хотим! Вот и Володька наш! Кажется, велик ли, и всего с ноготок, а поди-ка, сколько уж денег стоит!
Из сумасшедшего дома доктора выпускают отказавшегося, и тогда начинаются всякие тайные, хитрые меры, чтобы и
не отпустить отказавшегося, поощрив тем
других отказываться так же, как и он, и вместе с тем
не оставить его среди солдат, чтобы и солдаты
не узнали от него того, что призвание их к военной службе совершается совсем
не по закону бога, как их уверяют, а против него.
Далматов и Давыдов мечтали о будущем и в порыве дружбы говорили мне, что всегда будем служить вместе, что меня они от себя
не отпустят, что вечно будем
друзьями.
Ему хотелось отдохнуть от
друга, уйти от него, спрятаться, а
друг считал своим долгом
не отпускать его ни на шаг от себя и доставлять ему возможно больше развлечений.
— Нет, Васька дома останется взамен Гришки.
Отпущу я его на заработки! А самому небось батрака нанимать, нет, жирно будет! Они и без того денег почитай что
не несут… Довольно и того, коли один Петрушка пойдет в «рыбацкие слободы»… Ну, да
не об этом толк совсем! Пойдут, стало быть, Васькины рубахи; а я от себя целковика два приложу: дело ихнее — походное, понадобится — сапожишки купить либо
другое что, в чем нужда встренется.
Григорий Иванович решил поместить Соню под Тамбовом, в имении своего
друга доктора, но без себя
не решался
отпустить дочь в дорогу, а отъезд его срывал весь репертуар, державшийся отчасти и на нем.
Он подал мне письмо от князя и прибавил, что княжна тоже хотела писать ко мне, до последней минуты уверяла, что письмо будет непременно написано, но
отпустила его с пустыми руками и с просьбою передать мне, что писать ей ко мне решительно нечего, что в письме ничего
не напишешь, что она испортила целых пять листов и потом изорвала всё в клочки, что, наконец, нужно вновь подружиться, чтоб писать
друг к
другу.
Между сестрами завязалась живая переписка: Аня заочно пристрастилась к Дорушке; та ей взаимно, из своей степной глуши, платила самой горячей любовью. Преобладающим стремлением девочек стало страстное желание увидаться
друг с
другом. Княгиня и слышать
не хотела о том, чтобы
отпустить шестнадцатилетнюю Аню из Парижа в какую-то глухую степную деревню.
Несмотря на страшный характер моей болезни, ни ученье мое, ни деревенские удовольствия
не прекращались во все время ее продолжения; только и тем и
другим, когда припадки ожесточались, я занимался умереннее и мать следила за мной с большим вниманием и
не отпускала от себя надолго и далеко.
Несмотря на то, что доктор нашел мой пульс также расстроенным, он
отпустил меня без всяких медицинских пособий, уверяя, что дело поправятся и что натура преодолеет болезненное начало; но на
другой день оказалось, что дело
не поправилось, а только изменилось; часу в девятом утра, сидя в арифметическом классе, вдруг я почувствовал, совершенно неожиданно, сильное стеснение в груди, через несколько минут зарыдал, упал и впал в беспамятство.
— Отчего? Ну, батюшка,
не хитрите, мы вас
не сегодня знаем! Нет, Бертинька, нет, мой
друг, как ты хочешь, а я тебя с ним на необитаемый остров
не отпущу.
«Он
не хотел, чтобы она была моей женою, — промелькнуло в уме Плодомасова, — так я же ее в
другой чин сделаю. Чем, да и вправду, она лучше моих девок, что я так смотрю на нее? Когда уж и этот подьячий
не сомневается, что она, побывши в моем доме, теперь неправильная, а я
отпущу ее так! а я дам посмеяться надо мною!»
— А теперь по этому слову вас
отпустят, — так уговарил меня г. писарь и сказал: — Оно хоть и одинаково слово, да умей только наш брат, писака, кстати его включить, так и покажет за
другое.
Не в слове сила, а в уменье к месту вклеить его; а это наше дело, мы на этом стоим.
Не бойся же, брат, ничего и подписывай смело. — Такими умными и учеными доказательствами убедил он меня, наконец, и я, недолго думая, подмахнул и руку приложил.
Господин полковник — а еще назывался
другом батенькиным! — слышать ничего
не захотел, еще рассмеялся и с тем
отпустил посланного.