Неточные совпадения
— Катерина Ивановна в чахотке, в
злой; она скоро умрет, — сказал Раскольников, помолчав и
не ответив на вопрос.
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты
на той неделе надулся и
не был два дня — помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась, стала
злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе
не жаль ее.
Не отвечаю ma tante,
не слышу, что она говорит, ничего
не делаю, никуда
не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье…
А он думал часто, сидя как убитый, в
злом молчании, около нее,
не слушая ее простодушного лепета,
не отвечая на кроткие ласки: «Нет — это
не та женщина, которая, как сильная река, ворвется в жизнь, унесет все преграды, разольется по полям.
Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому
не отвечал злым чувством
на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб
не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем конец этим покушениям.
В этом глубокая антиномия христианства: христианство
не может
отвечать на зло злом, противиться
злу насилием, и христианство есть война, разделение мира, изживание до конца искупления креста в тьме и
зле.
За чаем стали опять говорить о привидениях и
злых духах. Захаров все домогался, какой черт у гольдов. Дерсу сказал, что черт
не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку», а
на вопрос, дерется ли черт с добрым богом Эндури, гольд пресерьезно
ответил...
Скоро он убедился в том, что мы
не хотим причинить ему
зла, и стал охотно
отвечать на вопросы.
Катерина Васильевна ничего
не отвечает на это, только в глазах ее сверкает
злое выражение. «Какая ты горячая, Катя; ты хуже меня, — говорит Вера Павловна.
— Еще бы! —
отвечает Марья Ивановна, и голос ее дрожит и переходит в декламацию, а нос, от душевного волнения, наполняется кровью, независимо от всего лица, как пузырек, стоящий
на столе, наполняется красными чернилами, — еще бы! вы знаете, Анфиса Петровна, что я никому
не желаю
зла — что мне? Я так счастлива в своем семействе! но это уж превосходит всякую меру! Представьте себе…
— Нет, —
отвечала Аграфена Васильевна, отрицательно мотнув головой, — очень я
зла на этого Калмыка, так бы, кажись, и вцепилась ему в волосы; прошел тут мимо, еле башкой мотнул мне… Я когда-нибудь, матерь божия, наплюю ему в глаза;
не побоюсь, что он барин; он хуже всякого нашего брата цыгана, которые вон
на Живодерке лошадьми господ обманывают!
Пришел и батюшка и сказал несколько прочувствованных слов
на тему: где корень
зла? — а в заключение обратился ко мне с вопросом: богом вас заклинаю, господин пришлец!
ответьте, вы — потомок отцов ваших или
не вы?
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении
злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего
ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или
не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении
злу насилием, и
отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а
ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или
не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или
не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или
не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Сын его человек робкий был, но тайно
злой и жену тиранил, отцу же поперёк дороги
не становился, наедет
на него старичок и давай сверлить, а Кирилло, опустя глаза,
на всё
отвечает: слушаю, тятенька!
—
Не то что
зла, — взбалмошна! —
отвечал Тюменев и, встав, притворил дверь с террасы
на дачу.
Тот, помня золотой аксельбант генерала,
ответил ей суровым взглядом. Актриса поняла его и
не повторила более своего желания, а чтобы занять себя чем-нибудь, она начала разговаривать с критиком, хоть и
зла была
на него до невероятности, так как он недавно обругал в газете ее бенефис — за пьесу и за исполнение.
— Пусть за меня никому
зла не будет! —
отвечала матери
на ухо дочь, хороня
на плече ее свое личико.
— Нет.
Зла я
на нее
не питаю, но
не хожу к ней. Бог с нею совсем! Раз как-то
на Морской нынче по осени выхожу от одной дамы, а она
на крыльцо всходит. Я таки дала ей дорогу и говорю: «Здравствуйте, Леканида Петровна!» — а она вдруг, зеленая вся, наклонилась ко мне, с крылечка-то, да этак к самому к моему лицу, и с ласковой такой миной
отвечает: «Здравствуй, мерзавка!»
Прошла беда, прошло то время
злое,
Когда любовь казалась мне грехом.
Теперь пора веселая настала,
В миру пожить охота, и любовью
Готова я
ответить на любовь.
Послушай, мой желанный! Я по правде
Скажу тебе: ты люб мне, я другого
Хозяина себе и
не желаю.
Она быстро и прямо посмотрела мне в глаза, но
не ответила. И в эту минуту я забыл, что когда-то давно она засмеялась, и
не было у меня
зла на нее и то, что я делаю, показалось мне ненужным и странным. Это была усталость, естественная после сильного подъема нервов, и длилась она всего одно мгновение.
Черногорцев я себе, конечно, представляла совершенно черными: неграми — представляла, Пушкиными — представляла, и горы,
на которых живет это племя
злое, — совершенно черные: черные люди в черных горах:
на каждом зубце горы — по крохотному
злому черному черногорчику (просто — чертику). А Бонапарте, наверное, красный. И страшный. И один
на одной горе. (Что Бонапарте — тот же Наполеон, который в воздухе носится, я и
не подозревала, потому что мать, потрясенная возможностью такого вопроса,
ответить — забыла).
— Поговорю, Карпушенька, беспременно поговорю… —
отвечала на те речи Паранька. — И спасибо ж тебе, соколик мой!.. А и что это у нас за тятенька!
Не родитель детям, а
злой лиходей… Ровно я ему
не родная дочь, ровно я ему наемная работница!..
Не жалеет он меня ни
на́сколько! И за что это он невзлюбил тебя?
На вопрос о том, как разрешить постоянные между людьми споры о том, чтò добро и чтò
зло, учение Христа
отвечает тем, что так как человек
не может несомненно определить
зло, то он и
не должен стараться
злом насилия побеждать то, что он считает
злом.
— Сам понимаю это, —
отвечал Самоквасов. — Да ведь невест
на базаре
не продают, а где ее, хорошую-то, сыщешь? Девушки ведь все ангелы Божьи, откуда же
злые жены берутся? Жену выбирать — что жеребей метать, — какая попадется. Хорош жеребей вынется — век проживешь в веселье и радости, плохой вынется — пожалуй,
на другой же день после свадьбы придется от жены давиться либо топиться.
— Кто же ее неволит? — с ясной улыбкой
ответил Марко Данилыч. — Сказано ей: кто придется по сердцу, за того и выходи, наперед только со мной посоветуйся, отец
зла детищу
не пожелает, а молоденький умок старым умом крепится. Бывали у нас и женишки, сударыня, люди все хорошие, с достатками. Так нет — и глядеть ни
на кого
не хочет.
Трагедия постоянно ставит вопрос: откуда
зло в мире? И неуверенно
отвечает: от самого человека, от его «гордости», от небрежения божескими законами. Но то и дело сама же опровергает себя. Ни Эдип, ни Филоктет, ни Антигона
не заслужили обрушившихся
на них бедствий. И повторяется вековечная история библейского Иова. Человек «ко Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с богом». Ведомая
на казнь Антигона спрашивает...
И тот готтентот, который
на вопрос, что такое добро и что такое
зло,
ответил: «Добро, когда я украду чужую жену,
зло же, когда у меня украдут жену», совсем
не находился по ту сторону добра и
зла, по ту сторону различения и оценки.
Андрей Иванович лежал
на кровати
злой и молчаливый: Александра Михайловна подала к обеду только три ломтика вчерашней солонины; когда Андрей Иванович спросил еще чего-нибудь, она вызывающе
ответила, что больше ничего нет, так как нигде
не верят в долг; эта была чистейшая выдумка, — при желании всегда можно было достать. Андрей Иванович ничего
не сказал, но запомнил себе дерзость Александры Михайловны.
Я часто получаю письма от этого разряда людей, преимущественно ссыльных. Они знают, что я что-то такое писал о том, что
не надо противиться
злу насилием, и большею частью, хоть и безграмотно, но с большим жаром возражают мне, говоря, что
на все то, что делают с народом власти и богатые, можно и нужно
отвечать только одним: мстить, мстить и мстить.
— Глупцы,
злые люди, тут же и посол,
не знают, что говорят, или говорят по ненависти! —
отвечал Антон. — Когда я пришел к больному, он лежал в беспамятстве. От моей перевязки и лекарства очнулся: слава богу, в нем пробудилась жизнь! Покричит и перестанет. Если же
не станут его лечить или отдадут
на руки знахарям татарским или русским, так
не ручаюсь, чтобы он завтра или послезавтра
не умер.
— Своя
злая воля, Лука Иваныч, —
отвечала Елена Ильинишна раздраженнее. — Ничто иное!.. Как смеет она говорить про тоску и скуку, когда она в жизни своей
не знала, ни одного часа, что такое труд, что такое долг, что такое идеал?.. Скука!.. вот это прекрасно! А
не хочет ли она сесть
на пустые щи и просиживать по шестнадцати часов в день… С иголкой в руках…
— И ты можешь думать, что я
на это способна? — вопросом
ответила Наталья Федоровна. — У меня нет в душе против тебя ни малейшего
зла. Ты,
на самом деле, несчастна… и мне искренне жаль тебя. Но, быть может, Бог даст, все это никогда
не обнаружится. У меня же твоя тайна, как в могиле.
«А если владыка скажет, — продолжал в письме Суворов, — что впредь того
не будет, то
отвечай: «Ожегшись
на молоке, станешь и
на воду дуть». Если он заметит: «Могут жить в одном доме розно», ты скажи: «
Злой ее нрав всем известен, а он
не придворный человек».
Говорил очень долго. По всему залу шли разговоры. Председатель несколько раз давал предупредительный звонок. Докладчик глядел
на часы в браслете,
отвечал: «Я сейчас!» и все сыпал в аудиторию сухие, лишенные одушевления слова. Самодовольно-длинные и зевотно-скучные доклады были привычным
злом всех торжеств, и их терпеливо выносили, как выносят длинную очередь в кино с интересной фильмой: ничего
не поделаешь, без этого нельзя.
— Новгородцы! Приступаю к суду над крамольниками…
не кладу опалы
на невинных… Горе тем, кто вздумает запираться и
не отвечать по совести
на то, о чем спросят его… Я сам выслушаю все…
Не попущу крамолы; казню нечестие…
Не обманет меня упорное отрицание или молчание!.. Толикое
зло вызовет злейшую кару…
— Все, что могу, сделаю для вас, —
отвечала Даша, несколько смущенная таинственностью предложения, — если вы удостаиваете меня доверия, так я, конечно,
не употреблю его во
зло. Я привыкла хранить секреты по делам, которые
на руках у брата моего, а я переписываю; да, считаю за очень дурной поступок передавать другим то, что мне
не принадлежит.
— Хотя он таков; но
не был никогда
зол до того, чтобы смеяться над несчастием, особенно тех, кого любит больше всех после своей чести. Что говорит Рейнгольд Паткуль, то он и сделает. Я обязан тебя в этом удостоверить. Вольдемар
не лишний в нашей беседе. Слушай же меня и
отвечай на мои вопросы.
Он ничего
не ответил, но в глазах его вспыхнула демоническая искра, отнимавшая у них всю красоту, а
на крепко сжатых губах появилось лукавое,
злое выражение.
У Луки, гл. VI, с 37 по 49, слова эти сказаны тотчас после учения о непротивлении
злу и о воздаянии добром за
зло. Тотчас после слов: «будьте милосерды, как отец ваш
на небе», сказано: «
не судите, и
не будете судимы,
не осуждайте, и
не будете осуждены».
Не значит ли это, кроме осуждения ближнего, и то, чтобы
не учреждать судов и
не судить в них ближних? спросил я себя теперь. И стоило мне только поставить себе этот вопрос, чтобы и сердце и здравый смысл тотчас же
ответили мне утвердительно.
И вполне понятно, почему я был таким чужим: ведь я, в надменности моего собственного горя, и слез ее
не замечал,
на ласковое слово
отвечал злым рычанием дворового пса, у которого отняли кость.
Эта четвертая заповедь была первая заповедь, которую я понял и которая открыла мне смысл всех остальных. Четвертая простая, ясная, исполнимая заповедь говорит: никогда силой
не противься
злому, насилием
не отвечай на насилие: бьют тебя — терпи, отнимают — отдай, заставляют работать — работай, хотят взять у тебя то, что ты считаешь своим — отдавай.
Кутузов,
не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал
на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил
злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант
не был виноват в том, что́ делалось. И,
не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому...