Неточные совпадения
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники,
А про себя подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом?..»
«Зато, скажу
не хвастая,
Любил меня
мужик!
Сергей Иванович говорил, что он
любит и знает народ и часто беседовал с
мужиками, что̀ он умел делать хорошо,
не притворяясь и
не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что знал этот народ.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к
мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (
мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он
не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос,
любит ли он народ.
Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному
мужику, с которым он
любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором
не может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая,
мужик ленив, работать
не любит, думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь на старости лет по миру!
— Народ у нас смиренный, он сам бунтовать
не любит, — внушительно сказал Козлов. — Это разные господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому
мужику пристрастие к «политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш народ казаки вовлекали в бунты. Казак Москву
не терпит. Мазепа двадцать лет служил Петру Великому, а все-таки изменил.
— Я
не понимаю политики,
не люблю. Но надо же что-нибудь делать с
мужиками, если они такие…
—
Мужик попа
не любит,
не верит ему, поп — тот же мироед, и — вдруг?
— Давно
не слыхал хорошей музыки. У Туробоева поиграем, попоем. Комическое учреждение это поместье Туробоева.
Мужики изгрызли его, точно крысы. Вы, Самгин, рыбу удить
любите? Вы прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы» — заразитесь! Удивительная книга, так, знаете, написана — Брем позавидовал бы!
—
Не люблю я эту народную мудрость. Мне иногда кажется, что
мужику отлично знакомы все жалобные писания о нем наших литераторов и что он, надеясь на помощь со стороны, сам ничего
не делает, чтоб жить лучше.
— Вы оттого и
не знаете жизни,
не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем
мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы
не любили! А
любить,
не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык,
не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
Только пьяниц, как бабушка же,
не любила и однажды даже замахнулась зонтиком на
мужика, когда он, пьяный, хотел ударить при ней жену.
— Видишь, Смуров,
не люблю я, когда переспрашивают, если
не понимают с первого слова. Иного и растолковать нельзя. По идее
мужика, школьника порют и должны пороть: что, дескать, за школьник, если его
не порют? И вдруг я скажу ему, что у нас
не порют, ведь он этим огорчится. А впрочем, ты этого
не понимаешь. С народом надо умеючи говорить.
— А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я
люблю расшевелить дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот
мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего нет глупее глупого француза», но и русская физиономия выдает себя. Ну
не написано ль у этого на лице, что он дурак, вот у этого
мужика, а?
Перед Ильиным днем поп Макар устраивал «помочь». На покос выходило до полуторых сот косцов.
Мужики любили попа Макара и
не отказывались поработать денек. Да и как было
не поработать, когда поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен был похоронить? За глаза говорили про попа то и се, а на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
Гаев. Сейчас, сейчас. Ты уходи, Фирс. Я уж, так и быть, сам разденусь. Ну, детки, бай-бай… Подробности завтра, а теперь идите спать. (Целует Аню и Варю.) Я человек восьмидесятых годов…
Не хвалят это время, но все же могу сказать, за убеждения мне доставалось немало в жизни. Недаром меня
мужик любит.
Мужика надо знать! Надо знать, с какой…
— А ты читай, ленивый
мужик! — ворчливо говорил он, точно проснувшись, протирая пальцами глаза. — Побасенки
любишь, а Псалтырь
не любишь…
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей на тракту, как называли дорогу в город. Было еще раннее утро, но Мыльников стоял за воротами и смотрел, как ехал Яша. Это был среднего роста
мужик с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми» глазами. Яша
не любил встречаться с зятем, который обыкновенно поднимал его на смех, но теперь неловко было проехать мимо.
Феня, например,
не любила ездить с Агафоном, потому что стеснялась перед своим братом-мужиком своей сомнительной роли полубарыни, затем она
любила ходить в конюшню и кормить из рук вот этих вяток и даже заплетала им гривы.
— Да ведь это, батюшка, мало ли что:
не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, — возразил
мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и
не любил женщин давать в обиду.
—
Не люблю я этих извозчиков!.. Прах его знает — какой чужой
мужик, поезжай с ним по всем улицам! — отшутилась Анна Гавриловна, но в самом деле она
не ездила никогда на извозчиках, потому что это казалось ей очень разорительным, а она обыкновенно каждую копейку Еспера Иваныча, особенно когда ей приходилось тратить для самой себя, берегла, как бог знает что.
— Он ведь только на блины, да на кутью выть-то
любит, а без этого
не станет! — объяснил про Григорья Федосеева другой
мужик.
Мужик придет к нему за требой — непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит,
не меня, а сан мой почитать должен!» Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним
не снимет, он сейчас его в церковь — и на колени: у нас народ этого
не любит!
Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел
не любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и
мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, —
не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга
не обижаясь.
От этого-то я и
не люблю ничего такого, что может меня расстроить или помешать моему пищеварению. А между тем — что прикажете делать! — беспрестанно встречаются такие случаи. Вот хоть бы сегодня. Пришел ко мне утром
мужик, у него там рекрута, что ли, взяли, ну, а они в самовольном разделе…"
— Во-первых, это меня нисколько
не удивляет, — перебила Марья Николаевна, — предрассудков и у меня нет. Я сама дочь
мужика. А? что, взяли? Меня удивляет и радует то, что вот человек
не боится
любить. Ведь вы ее
любите?
Он
мужику дал много льгот
И выпить сам
любил;
Да — если счастлив весь народ,
С чего бы царь
не пил?
А
мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить на земле этой; бог —
не любит, начальство —
не уважает, попы — ничему
не учат, самим учиться — охоты нет, и никак невозможно понять, на что мы родились и какое удовольствие в Тупом Углу жить?
— Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а
не мне… Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку… ну и там все… Знаешь, — сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли
мужики, и как-то сияя от радости, —
любит мужичок доброе слово, да и подарочек
не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, — а? как ты думаешь? Для твоего приезда… Подарить или нет?
— Извините меня. Я
не могу говорить об этом хладнокровно. Но вы сейчас спрашивали меня,
люблю ли я свою родину? Что же другое можно
любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя
не верить после Бога? И когда эта родина нуждается в тебе… Заметьте: последний
мужик, последний нищий в Болгарии и я — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!
— Господин мой юнкер, значит, еще
не офицер. А звание — то имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что
не только наш полковник, а сам царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы
не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ
мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и
любят. А то пожалуй и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
— А оттого, — отвечает, — что
мужик не вы, он
не пойдет к лекарю, пока ему только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, эти охотники пачкаться, а
мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про свои болезни докучать
не любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока смерть придет, а тогда уж
любит, чтоб ему
не мешали умирать и даже готов за это деньги платить.
— Здесь все друг другу чужие, пока
не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого…
Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь,
любит летом волю, а зимой нору…
Рыбак был человек деятельный, расторопный — крепкий был
мужик, пустыми делами
не занимался,
любил работать,
любил также, чтоб и люди
не тормозили рук.
Не любил покойник
мужикам повадку давать; а нами после вашего дедушки заведывал Андрей Ильич —
не тем будь помянут — человек был пьяный, необстоятельный.
Природу я
любил нежно,
любил и поле, и луга, и огороды, но
мужик, поднимающий сохой землю, понукающий свою жалкую лошадь, оборванный, мокрый, с вытянутою шеей, был для меня выражением грубой, дикой, некрасивой силы, и, глядя на его неуклюжие движения, я всякий раз невольно начинал думать о давно прошедшей, легендарной жизни, когда люди
не знали еще употребления огня.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты
не любишь, ты
не понимаешь ненависти: ты
не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но
не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть
не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни…
мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Так барин отказался от своих реформ и
не только сам привык звать
мужиков либо Васильичами да Ивановичами либо Данилками, но даже сам пристально смотрел вслед девкам, когда они летом проходили мимо окон в белоснежных рубахах с красными прошвами. Однако на хуторе очень
любили, когда барин был в отъезде, и еще более
любили, если с ним в отъезде была и барыня. На хуторе тогда был праздник; все ничего
не делали: все ходили друг к другу в гости и совсем забывали свои ссоры и ябеды.
Но ведь я
не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я
люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и прочее и прочее, и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как
мужик, опоздавший на поезд, и в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей.
Одним словом, всеми он был
любим, для всех желателен.
Мужик он был
не то чтобы молодой, но в поре, статный, широкоплечий, лицо имел русское, круглое, румяное, глаза веселые, бороду пушистую, светлорусую. И жена у него была такая же русская; круглолицая, белотелая, полногрудая, румяная, с веселыми, слегка бесстыжими глазами навыкате.
—
Мужики меня
не любят, особенно — богатые! Нелюбовь эту придется и вам испытать на себе.
— Вот, приглядись к
мужику, — хорошей души этот!
Не любят его, ну — напрасно! Болтун, конечно, так ведь — у всякого скота своя пестрота.
Он кипел и вздрагивал от оскорбления, нанесенного ему этим молоденьким теленком, которого он во время разговора с ним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистые голубые глаза, здоровое загорелое лицо, короткие крепкие руки, за то, что он имеет где-то там деревню, дом в ней, за то, что его приглашает в зятья зажиточный
мужик, — за всю его жизнь прошлую и будущую, а больше всего за то, что он, этот ребенок по сравнению с ним, Челкашом, смеет
любить свободу, которой
не знает цены и которая ему
не нужна.
Он бодро посматривал кругом своими медвежьими глазенками, окликал громовым голосом всех встречных
мужиков, мещан, купцов; попам, которых очень
не любил, посылал крепкие посулы и однажды, поравнявшись со мною (я вышел прогуляться с ружьем), так заатукал на лежавшего возле дороги зайца, что стон и звон стояли у меня в ушах до самого вечера.
Его провожали жена и невестка, и в это время, когда на нем был хороший, чистый сюртук и в дрожки был запряжен громадный вороной жеребец, стоивший триста рублей, старик
не любил, чтобы к нему подходили
мужики со своими просьбами и жалобами; он ненавидел
мужиков и брезговал ими, и если видел, что какой-нибудь
мужик дожидается у ворот, то кричал гневно...
У старика всегда была склонность к семейной жизни, и он
любил свое семейство больше всего на свете, особенно старшего сына-сыщика и невестку. Аксинья, едва вышла за глухого, как обнаружила необыкновенную деловитость и уже знала, кому можно отпустить в долг, кому нельзя, держала при себе ключи,
не доверяя их даже мужу, щелкала на счетах, заглядывала лошадям в зубы, как
мужик, и всё смеялась или покрикивала; и, что бы она ни делала, ни говорила, старик только умилялся и бормотал...
Никита Федорыч
не любил отпускать часто
мужиков из деревни; особенно строго держался он этого правила с теми из них, с которыми находился в неприязненных отношениях.
— А так-то
любил, что и сказать мудрено… у них, вишь, дочка была… она и теперь у матери, да только в загоне больно: отец, Никита-то, ее добре
не любит… Ну, как остался он у нас так-то старшим после смерти барина, и пошел тяготить нас всех… и такая-то жисть стала, что, кажись, бежал бы лучше: при барине было нам так-то хорошо, знамо, попривыкли, а тут пошли побранки да побои, только и знаешь… а как разлютуется… беда! Бьет, колотит, бывало, и баб и
мужиков, обижательство всякое творит…
— У нас, — говорит, — кто ест свой хлеб, тот и голоден. Вон
мужики весь век хлеб сеют, а есть его —
не смеют. А что я работать
не люблю — верно! Но ведь я вижу: от работы устанешь, а богат
не станешь, но кто много спит, слава богу — сыт! Ты бы, Матвей, принимал вора за брата, ведь и тобой чужое взято!
Знал я, что
мужики на селе — да и во всей округе —
не любят его, а года два назад, в деревеньке Малининой, даже колом ударили.