Неточные совпадения
— Я — знаю, ты меня презираешь. За что? За то, что я недоучка? Врешь, я знаю самое настоящее —
пакости мелких чертей, подлинную, неодолимую жизнь. И черт вас всех возьми со всеми вашими революциями, со всем этим маскарадом самомнения, ничего вы
не знаете,
не можете,
не сделаете — вы, такие вот сухари с миндалем!..
Именно тем-то и мучился всю жизнь, что жаждал благородства, был, так сказать, страдальцем благородства и искателем его с фонарем, с Диогеновым фонарем, а между тем всю жизнь
делал одни только
пакости, как и все мы, господа… то есть, как я один, господа,
не все, а я один, я ошибся, один, один!..
«За что вы такого-то так ненавидите?» И он ответил тогда, в припадке своего шутовского бесстыдства: «А вот за что: он, правда, мне ничего
не сделал, но зато я
сделал ему одну бессовестнейшую
пакость, и только что
сделал, тотчас же за то и возненавидел его».
— Встанут с утра, да только о том и думают, какую бы родному брату
пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение
сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой ли,
не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
Здесь все в ответе за какую-то чужую несправедливость, все
делают мне
пакости за то, в чем я вовсе
не виноват, и от всех я должен отбиваться, даже вовсе
не имея желания побить кого-нибудь.
Помню судью, лихого малого, который никогда
не затруднялся"для своего брата дворянина одолжение
сделать", но всегда как-то так устроивал, что, вместо одолжения, выходила
пакость.
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин,
не слушая и продолжая свою мысль, — вы там, положим,
сделали все эти смешные
пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет,
не правда ли?
— Много, конечно,
не сделают, а что
напакостят — так это наверно. Потребуют деньги за молчание и за помощь: я того и жду… Только я много
не могу им дать, и
не дам — я уж решился; больше трех тысяч ассигнациями невозможно. Рассудите сами: три тысячи сюда, пятьсот серебром свадьба, потому что дяде все сполна нужно отдать; потом старые долги; ну, сестре хоть что-нибудь, так, хоть что-нибудь. Много ль из ста-то тысяч останется? Ведь это разоренье!.. Обноскины, впрочем, уехали.
Я вот и думал, что ты приедешь,
сделаешь предложение; они и уверятся, что я
не имею видов на нее, и перестанут все эти
пакости распускать.
Образование отняло у него силу
делать пакости, — правда; но оно
не дало ему силы противиться
пакостям, которые
делают другие; оно
не развило в нем даже способности так вести себя, чтобы оставаться чуждым всему гадкому, что кишит вокруг него.
— Эге, хотел-таки! Так то ж он рассердился, зачем я в окно на него смотрю, вот оно что. А если в его дела носа
не совать, так и он такому человеку никакой
пакости не сделает. Вот он какой, лесовик!.. А знаешь, в лесу от людей страшнее дела бывали… Эге, ей-богу!
— От него-с! — отвечал Миклаков. — Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть
пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое
делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и
не стали иметь никаких друг от друга тайн.
— Да-с, вот тоже у нашего молодца скандал один вышел. Тоже рассудить слишком трудно. Тоже попалась такая женщина, что распутевая. И пошла чертить. А малый степенный и с развитием. Сначала с конторщиком. Уговаривал он тоже добром.
Не унялась. Всякие
пакости делала. Его деньги стала красть. И бил он ее. Что ж, всё хужела. С некрещеным, с евреем, с позволенья сказать, свела шашни. Что ж ему
делать? Бросил ее совсем. Так и живет холостой, а она слоняется.
Тревожила мысль о хладнокровном поручике, он
не похож на соломинку, он обозлился и, вероятно, будет
делать пакости. Но поручика должны отправить на войну. И даже о Носкове Якову Артамонову думалось спокойнее, хотя он, подозрительно оглядываясь, чутко прислушивался и сжимал в кармане ручку револьвера, — чаще всего Носков ловил Якова именно в эти часы.
О, скажите, кто это первый объявил, кто первый провозгласил, что человек потому только
делает пакости, что
не знает настоящих своих интересов; а что если б его просветить, открыть ему глаза на его настоящие, нормальные интересы, то человек тотчас же перестал бы
делать пакости, тотчас же стал бы добрым и благородным, потому что, будучи просвещенным и понимая настоящие свои выгоды, именно увидел бы в добре собственную свою выгоду, а известно, что ни один человек
не может действовать зазнамо против собственных своих выгод, следственно, так сказать, по необходимости стал бы
делать добро?
— Я продаю дешевле, чем двое других лавочников села, конечно — это им
не нравится.
Делают мне
пакости, собираются избить. Живу я здесь
не потому, что мне приятно или выгодно торговать, а — по другим причинам. Это — затея вроде вашей булочной…
— Ну, вот, вот… всегда так! — Иван Платоныч краснел, пыхтел, останавливался и снова начинал говорить. — Но все-таки он
не зверь. У кого люди лучше всех накормлены? У Венцеля. У кого лучше выучены? У Венцеля. У кого почти нет штрафованных? Кто никогда
не отдаст под суд — разве уж очень крупную
пакость солдат
сделает? Все он же. Право, если бы
не эта несчастная слабость, его солдаты на руках бы носили.
Федя. Нет, самая простая. Всем ведь нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора — только три: служить, наживать деньги, увеличивать ту
пакость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть,
не умел, но, главное, было противно. Второй — разрушать эту
пакость; для этого надо быть героем, а я
не герой. Или третье: забыться — пить, гулять, петь. Это самое я и
делал. И вот допелся. (Пьет.)
«Ну,
делай, мол, как знаешь; тебя, видно, милая,
не научишь. Дивлюсь только, — говорю, — одному, что какой это из вас такой новый завод пошел, что на грех идете, вы тогда с мужьями
не спрашиваетесь, а промолчать, прости господи, о
пакостях о своих — греха боитесь. Гляди, — говорю, — бабочка,
не кусать бы тебе локтя!»
«Ну, душечка, — говорю, — нынче ты благодарности в людях лучше и
не ищи. Нынче, чем ты кому больше добра
делай, тем он только готов тебе за это больше
напакостить. Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль».
Ананий Яковлев. Э, полноте, пожалуйста, хороши уж и вы! Говорить-то только неохота, а, может,
не менее ее имели в голове своей фанаберию, что вот-де экая честь выпала — барин дочку к себе приблизил, — то забываючи, что, коли на экой
пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит!.. Али и в самотка век станут ублажать и барыней
сделают; может, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и прогонят, как овцу паршивую! Ходи по миру на людском поруганье и посмеянье.
Анна Петровна. И вам здесь нет дела! Можете… убираться! Нахальство! Нагадить,
напакостить, наподличать, а потом прийти и на муки свои жаловаться! Дипломат! Впрочем… извините меня! Если
не хотите выслушать еще что-нибудь, то уходите!
Сделайте милость!
После венчанья у попа Сушилы из прежних друзей-приятелей никто к дому близко его
не подпустит, и всяк будет радехонек какую-нибудь
пакость ему
сделать.
Пуще всего того я опасался, чтобы Хлябина речи
не дошли до Онисима Самойлыча,
пакости бы он из того какой
не сделал.
— Тут иначе нельзя. От косоглазого справедливости разве дождешься? Всякую
пакость сделает, особенно нам с вами, что мы его презираем,
не уступаем ему. Вы знаете, как к нему в комнату ни зайдешь, — сейчас начинает: пойди с ним на любовь… С боровом этим жирным! Такой дурак! Думает,
не обернемся без него. Как же!
Вслед за родителями и мне представлялось совершенно бесспорным: кто в бога
не верит, у того, конечно, никакой нравственности быть
не может, и тогда обязательно человек должен начать развратничать, красть, убивать,
делать всякие
пакости.
И везде-то всплывал перед ним купец. В истории его квартирной хозяйки француженки опять он, опять Гордей Парамоныч. А вот сам он — дворянское дитя — состоит в каких-то приспешниках и сочувственниках, никому он
не может помочь как следует, бессилен
сделать и
пакость и фактическое добро, никто за ним
не охотится,
не вожделеет к его мошне, потому что"мошны"-то нет. Даже Тася и та написала:"Тряпочка вы, Иван Алексеич!"
— Я ничего
не знаю. Я могу что-либо отпускать из аптеки только по требованию. — И в его голосе звучало холодное злорадство русского чиновника, чувствующего за собой право
сделать пакость.