Неточные совпадения
Хотя же и дальше терпеть согласны, однако опасаемся: ежели все помрем, то как бы бригадир со своей Аленкой
нас не оклеветал и перед начальством в сумненье
не ввел.
Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Иль с академиком в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи
не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит
нас;
Стихи
введут в употребленье;
Но я… какое дело мне?
Я верен буду старине.
Не то чтоб новизны
вводили, — никогда,
Спаси
нас боже!
— Вы заметили, что
мы вводим в старый текст кое-что от современности? Это очень нравится публике. Я тоже начинаю немного сочинять, куплеты Калхаса — мои. — Говорил он стоя, прижимал перчатку к сердцу и почтительно кланялся кому-то в одну из лож. — Вообще —
мы стремимся дать публике веселый отдых, но —
не отвлекая ее от злобы дня. Вот — высмеиваем Витте и других, это, я думаю, полезнее, чем бомбы, — тихонько сказал он.
— Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает? О, боже! Впрочем, я так и думала, что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым кажется, что это Германия, опасаясь роста нашей промышленности,
ввозит к
нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович
не писал мне…
—
Мы, народные социалисты, чистейшие демократы,
не мыслим рост культуры без участия деревни.
Мы —
не слепы и приветствуем развитие металлургии, ибо деревне нужны сельскохозяйственные машины. Лично я приветствую разрешение правительства
ввозить чугун из-за границы по тарифу пониженному, дабы преодолеть чугунный голод…
— Любаша Сомова
ввела ее к
нам, когда организовалась группа содействия рабочему движению… или —
не помню — может быть, в «Красный Крест».
— Откуда вы, Обломов?
Не знает Дашеньки! Весь город без ума, как она танцует! Сегодня
мы с ним в балете; он бросит букет. Надо его
ввести: он робок, еще новичок… Ах! ведь нужно ехать камелий достать…
Им объявили, что
мы не прочь
ввести и фрегат в проход, если только они снимут цепь лодок, заграждающих вход туда.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и
не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю,
мы сами себя в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
Мы богаты лесами, но богатство
вводит нас в мотовство, а с ним недалеко до бедности: срубить дерево без всякой причины у
нас ничего
не значит.
Но автор комедии
вводит нас в самый домашний быт этих людей, раскрывает перед
нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и
мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё люди очень обыкновенные, как все люди, и что преступления, поразившие
нас, суть вовсе
не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь людей, обвиняемых
нами.
Но Островский
вводит нас в самую глубину этого семейства, заставляет присутствовать при самых интимных сценах, и
мы не только понимаем,
мы скорбно чувствуем сердцем, что тут
не может быть иных отношений, как основанных на обмане и хитрости, с одной стороны, при диком и бессовестном деспотизме, с другой.
— Ах, друг мой,
не придавай такого смыслу… впрочем, ведь как тебе угодно; я имел в виду обласкать его и
ввести к
нам, потому что это почти доброе дело.
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной женщины и молодого человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину
введут в дом, где моя дочь и где моя жена! Но покамест я дышу, она
не войдет! Я лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!.. С Ганей я теперь почти
не говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете жить у
нас, всё равно и без того станете свидетелем. Но вы сын моего друга, и я вправе надеяться…
Евсеич отдал
нас с рук на руки Матвею Васильичу, который взял меня за руку и
ввел в большую неопрятную комнату, из которой несся шум и крик, мгновенно утихнувший при нашем появлении, — комнату, всю установленную рядами столов со скамейками, каких я никогда
не видывал; перед первым столом стояла, утвержденная на каких-то подставках, большая черная четвероугольная доска; у доски стоял мальчик с обвостренным мелом в одной руке и с грязной тряпицей в другой.
— Отчего у
нас не введут присяжных?.. Кому они могут помешать? — произнес Павел.
— Конечно-с,
мы с ним ездили на лодке, с хозяином-с; это я перед вашим высокоблагородием как перед богом-с… А только каким манером они утонули, этого ни я, ни товарищ мой объясниться
не можем-с, почему что как на это их собственное желание было, или как они против меня озлобление имели, так, может, через эвто самое хотели меня под сумнение
ввести, а я в эвтом деле
не причастен.
— Чего еще вернее! От Котильона я отправился к одному приятелю — в контроле старшим ревизором служит."У
нас, говорит, сегодня экстренное заседание: хотят в Болгарии единство касс
вводить". Оттуда — к начальнику отделения, в министерстве внутренних дел служит. Он тоже:"
Не знаете ли вы, говорит, человечка такого, которого можно было бы в Журжево исправником послать?"
—
Не ожидала я, чтоб ты была такая злая, — сказала Любочка, совершенно разнюнившись, уходя от
нас, — в такую минуту, и нарочно, целый век, все
вводит в грех. Я к тебе
не пристаю с твоими чувствами и страданиями.
С тех пор я
не видал его года два, слышал только, что по какому-то делу он находился под следствием, и вдруг его
ввели к
нам в палату как сумасшедшего.
—
Не хотите? — взвизгнула Анфиса Петровна, задыхаясь от злости. —
Не хотите? Приехали, да и
не хотите? В таком случае как же вы смели обманывать
нас? В таком случае как же вы смели обещать ему, бежали с ним ночью, сами навязывались,
ввели нас в недоумение, в расходы? Мой сын, может быть, благородную партию потерял из-за вас! Он, может быть, десятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы заплатите, вы должны теперь заплатить;
мы доказательства имеем; вы ночью бежали…
— Нет, мой дорогой, ничего я
не боюсь, если понадобится. Только зачем же людей в грех
вводить? Ты, может быть,
не знаешь… Ведь я там… в Переброде… погрозилась со зла да со стыда… А теперь чуть что случится, сейчас на
нас скажут: скот ли начнет падать, или хата у кого загорится, — все
мы будем виноваты. Бабушка, — обратилась она к Мануйлихе, возвышая голос, — правду ведь я говорю?
Так наступила зима и прошли святки. В нашей жизни никаких особенных перемен
не случилось, и
мы так же скучали. Я опять писал повесть для толстого журнала и опять мучился. Раз вечером сижу, работаю, вдруг отворяется дверь, и Пепко
вводит какого-то низенького старичка с окладистой седой бородой.
— Ну, как знаешь; только послушай же меня: повремени,
не докучай никому и
не серьезничай. Самое главное —
не серьезничай, а то, брат… надоешь всем так, — извини, — тогда и я от тебя отрекусь. Поживи, посмотри на
нас: с кем тут серьезничать-то станешь? А я меж тем губернаторше скажу, что способный человек приехал и в аппетит их
введу на тебя посмотреть, — вот тогда ты и поезжай.
Двое конвойных с ружьями
ввели в середину каре Орлова. Он шел, потупившись. Его широкое, сухое, загорелое лицо, слегка тронутое оспой, было бледно. Несколько минут чтения приговора
нам казались бесконечными. И майор, и офицеры старались
не глядеть ни на Орлова, ни на
нас. Только ротный капитан Ярилов, дослужившийся из кантонистов и помнивший еще «сквозь строй» и шпицрутены на своей спине, хладнокровно, без суеты, распоряжался приготовлениями.
Поклонимся Той, которая, неутомимо родит
нам великих! Аристотель сын Ее, и Фирдуси, и сладкий, как мед, Саади, и Омар Хайям, подобный вину, смешанному с ядом, Искандер [Искандер — арабизированное имя Александра Македонского.] и слепой Гомер — это всё Ее дети, все они пили Ее молоко, и каждого Она
ввела в мир за руку, когда они были ростом
не выше тюльпана, — вся гордость мира — от Матерей!
В видах недопущения болезней, прежде чем кадет
вводили в классы, Зеленский проходил все классные комнаты, где в каждой был термометр. Он требовал, чтобы в классах было
не меньше 13° и
не больше 15°. Истопники и сторожа должны были находиться тут же, и если температура
не выдержана — сейчас врачебная зубочистка. Когда
мы садились за классные занятия, он точно так же обходил роты, и там опять происходило то же самое.
Мы ехали что-то очень долго (шутники, очевидно, колесили с намерением). Несмотря на то что
мы сидели в карете одни — провожатый наш сел на козлы рядом с извозчиком, — никто из
нас и
не думал снять повязку с глаз. Только Прокоп, однажды приподняв украдкой краешек, сказал:"Кажется, через Троицкий мост сейчас переезжать станем", — и опять привел все в порядок. Наконец карета остановилась,
нас куда-то
ввели и развязали глаза.
«Я могу вам услужить этой суммою, — сказал он, — но знаю, что вы
не будете спокойны, пока со мною
не расплатитесь, а я бы
не желал
вводить вас в новые хлопоты. Есть другое средство: вы можете отыграться». — «Но, любезный граф, — отвечала бабушка, — я говорю вам, что у
нас денег вовсе нет». — «Деньги тут
не нужны, — возразил Сен-Жермен: — извольте меня выслушать». Тут он открыл ей тайну, за которую всякий из
нас дорого бы дал…
— Здесь помещаюсь я, — сказал Поп, указывая одну дверь и, открыв другую, прибавил: — А вот ваша комната.
Не робейте, Санди,
мы все люди серьезные и никогда
не шутим в делах, — сказал он, видя, что я, смущенный, отстал. — Вы ожидаете, может быть, что я
введу вас в позолоченные чертоги (а я как раз так и думал)? Далеко нет. Хотя жить вам будет здесь хорошо.
Иногда я замечал огромный венок мраморного камина, воздушную даль картины или драгоценную мебель в тени китайских чудовищ. Видя все, я
не улавливал почти ничего. Я
не помнил, как
мы поворачивали, где шли. Взглянув под ноги, я увидел мраморную резьбу лент и цветов. Наконец Паркер остановился, расправил плечи и, подав грудь вперед,
ввел меня за пределы огромной двери. Он сказал...
В последнее время моего пребывания в Петербурге
мы с Идой Ивановной ничего
не говорили о Мане, и я, признаюсь,
не замечал в Мане никакой перемены; я и сам склонен был думать, что Ида Ивановна все преувеличивает и что опасения ее совершенно напрасны, но когда я пришел к ним, чтобы проститься перед отъездом, Ида Ивановна сама
ввела меня во все свои опасения.
— Давал на пять лет, а вытянул назад через полтора года. Такая-то твоя помочь
не то что вызволила
нас, а в разор
ввела.
Русский, говоря по-французски, в каждом звуке изобличает, что для органов его неуловима полная чистота французского выговора, беспрестанно изобличает свое иностранное происхождение в выборе слов, в построении фразы, во всем складе речи, — и
мы прощаем ему все эти недостатки,
мы даже
не замечаем их, и объявляем, что он превосходно, несравненно говорит по-французски, наконец,
мы объявляем, что «этот русский говорит по-французски лучше самих французов», хотя в сущности
мы и
не думаем сравнивать его с настоящими французами, сравнивая его только с другими русскими, также усиливающимися говорить по-французски, — он действительно говорит несравненно лучше их, но несравненно хуже французов, — это подразумевается каждым, имеющим понятие о деле; но многих гиперболическая фраза может
вводить в заблуждение.
Я сообщил Кокошкину и другим роковой приговор Высоцкого. Все были глубоко огорчены. Подумав вместе,
мы решились, однако, собрать консилиум. Я поехал к Высоцкому и сообщил ему наше желание. Он был очень доволен и сказал, что он сам желал консилиума,
не для больного, а для себя, но
не хотел
вводить его в бесполезные издержки. Григорий Яковлевич, по моему желанию, пригласил на консилиум Мудрова и Маркуса.
До десяти тысяч рублей, милостивые государи, доторговались за
нас, а все дело
не подвигалось, потому что моя госпожа за ту дает десять тысяч, а та за меня одиннадцать. До самой весны, государи мои, так тянулось, и доложу вам, госпожа Вихиорова ужасно переломили Марфы Андревны весь характер. Скучают, страшно скучают! И на меня всё начинают гневаться: «Это ты, — изволят говорить, — сякой-такой пентюх, что девку в воображение
ввести не можешь, чтобы сама за тебя просилась».
Судя по заметной кривизне потолка и покатости щелистого пола, флигелек, в который
мы ввели читателя, существовал давным-давно; в нем никто постоянно
не жил, он служил для господского приезда.
Пан Тимофтей, встретив
нас,
ввел в школу, где несколько учеников, из тутошних казацких семейств, твердили свои «стихи» (уроки). Кроме
нас, панычей, в тот же день, на Наума, вступило также несколько учеников. Пан Кнышевский, сделав
нам какое-то наставление, чего
мы, как еще неученые,
не могли понять, потому что он говорил свысока, усадил
нас и преподал
нам корень, основание и фундамент человеческой мудрости. Аз, буки, веди приказано было выучить до обеда.
Пан Кнышевский охотно давал себя связывать, и
мы уверены были, что он без ворожбы с места
не подвинется, а потому день ото дня беспечнее были насчет его: слабо связывали ему руки и почти
не запирали школы,
введя его туда.
Читатель может спросить
нас: «Зачем
мы ввели это пространное, утомительное и крайне
не новое рассуждение — в статью, которая должна трактовать о литературных мелочах прошлого года?» Затем, — ответим
мы читателю, — что
нам нужно было несколько общих положений для вывода, представляемого
нами несколько строк ниже.
Мы, разумеется,
не можем вполне согласиться с таким требованием, потому что из него может вытекать, например, вопрос: зачем мужику грамота, которой он
не может
ввести в круг своих практических занятий? или вопрос: зачем дворянину учиться географии, когда извозчики есть?.. и т. п.
Вводя нас, так сказать, во владение, Бергер очень много суетился и кричал.
Мы его усиленно благодарили. Наконец он, по-видимому, устал и, обтирая лицо огромным красным платком, спросил:
не нужно ли
нам еще чего-нибудь?
Мы, конечно, поспешили его уверить, что
нам и так всего более чем достаточно. Уходя, Бергер сказал...
Да, если мне позволил ваш родитель,
То я готов неопытность
ввестиНа лучший путь. — Там нет цветов,
Там терния, но цель, к которой
мыПриходим, веселит
нас — а былое
Печально или весело, смотря по тем
Мгновениям, когда о нем воспоминаешь.
Итак, всего важней последствие;
Коль к доброму концу деянья наши,
То способы всегда уж хороши,
Какие б
не были — страшись Фернанда!
Он льстит тебе, обманет — или,
Положим, на тебе он женится —
Но это для того, чтоб быть богаче.
И чуть он
ввел нас в маленькую какую-то хибарочку и зажег воску желтого свечу, я сейчас догадался, что
мы действительно в лесном ските, и,
не стерпев дальше, говорю...
Мы не хотели
вводить этих подробностей в статью нашу потому, что они слишком увеличили бы объём статьи, а между тем всё-таки
не могли бы дать читателям, незнакомым с анатомией и физиологией, совершенно ясного понятия о строении всего нашего организма: такое понятие может быть почерпнуто
не иначе, как из книги, специально посвященной этому предмету.
Женя думала, что я, как художник, знаю очень многое и могу верно угадывать то, чего
не знаю. Ей хотелось, чтобы я
ввел ее в область вечного и прекрасного, в этот высший свет, в котором, по ее мнению, я был своим человеком, и она говорила со мной о Боге, о вечной жизни, о чудесном. И я,
не допускавший, что я и мое воображение после смерти погибнем навеки, отвечал: «Да, люди бессмертны», «Да,
нас ожидает вечная жизнь». А она слушала, верила и
не требовала доказательств.
Правда, что с первого взгляда они несколько похожи друг на друга; но
не сходство этих бабочек, а профессор Фукс
ввел нас в это заблуждение.
Не спрашивая о хозяине, Казначеев
ввел меня из прихожей в столовую и остановился у дверей кабинета, поглядел в замочную скважину и сказал: «Дядя тут;
не пишет, а что-то читает; верно, ждет
нас».
— Слушаю-с, — проговорил немного смутившийся Осип Михайлыч. — Я вошел в домик Федосея Николаича (благоприобретенный-с). Федосей Николаич, как известно,
не то чтобы сослуживец, но целый начальник. Обо мне доложили и тотчас же
ввели в кабинет. Как теперь вижу: совсем, совсем почти темная комната, а свечей
не подают. Смотрю, входит Федосей Николаич. Так
мы и остаемся с ним в темноте…