Неточные совпадения
Городничий. Какая
война с турками! Просто нам плохо
будет, а
не туркам. Это уже известно: у меня письмо.
«Скучаешь, видно, дяденька?»
— Нет, тут статья особая,
Не скука тут —
война!
И сам, и люди вечером
Уйдут, а к Федосеичу
В каморку враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как
выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно
быть, богатырь».
Заключали союзы, объявляли
войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены, что «стыд глаза
не выест».
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что
был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и
не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а
войны вел и трактаты заключал.
Поэтому почти наверное можно утверждать, что он любил амуры для амуров и
был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки
не упускало от времени до времени спрашивать:
не пора ли начать
войну?
Он
не мог согласиться с этим, потому что и
не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и
не находил этих мыслей в себе (а он
не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом
не знал,
не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому
не мог желать
войны и проповедывать для каких бы то ни
было общих целей.
— Да моя теория та:
война, с одной стороны,
есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек,
не говорю уже христианин,
не может лично взять на свою ответственность начало
войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к
войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
Но я вас отгадал, милая княжна, берегитесь! Вы хотите мне отплатить тою же монетою, кольнуть мое самолюбие, — вам
не удастся! и если вы мне объявите
войну, то я
буду беспощаден.
Он
был суров к другим побуждениям, кроме
войны и разгульной пирушки; по крайней мере, никогда почти о другом
не думал.
— Как
не можно? Как же ты говоришь:
не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой
не был на
войне, а ты говоришь —
не имеем права; а ты говоришь —
не нужно идти запорожцам.
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может
быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что
есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза
не видали, что такое
война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без
войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу
не бил бусурмена?
И теперь, если бы
не вооружили его бреславские жиды,
не в чем
было бы ему и на
войну выехать.
Так я все веду речь эту
не к тому, чтобы начать
войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий
был грех, потому что мы клялись по закону нашему.
Это
не было строевое собранное войско, его бы никто
не увидал; но в случае
войны и общего движенья в восемь дней,
не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, — и в две недели набиралось такое войско, какого бы
не в силах
были набрать никакие рекрутские наборы.
Иной раз и
выпить было не на что, а на
войну все принарядились.
В чести
был он от всех козаков; два раза уже
был избираем кошевым и на
войнах тоже
был сильно добрый козак, но уже давно состарился и
не бывал ни в каких походах;
не любил тоже и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы.
— Так что ж? Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, — ведь это bonne guerre, [добрая
война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!.. Но все-таки вы меня перебили; так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей
не было бы, если бы
не случай в саду. Марфа Петровна…
В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником; тут же висела фотография самой Фенечки, совершенно
не удавшаяся: какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, — больше ничего нельзя
было разобрать; а над Фенечкой — Ермолов, [Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) — генерал, соратник А. В. Суворова и М. И. Кутузова, герой Отечественной
войны 1812 года.
— Пороть надобно
не его, а — вас, гражданин, — спокойно ответил ветеринар,
не взглянув на того, кто сказал, да и ни на кого
не глядя. — Вообще доведено крестьянство до такого ожесточения, что
не удивительно
будет, если возникнет у нас крестьянская
война, как
было в Германии.
Действия этой женщины
не интересовали его, ее похвалы Харламову
не возбуждали ревности. Он
был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним
война? Она поставила под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго, —
не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
— Я-то? Я — в людей верю.
Не вообще в людей, а вот в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат,
не шутят! Волнуются рабочие,
есть уже стачки с лозунгами против
войны, на Дону — шахтеры дрались с полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, — большевикам
есть с кем разговаривать.
— Я —
не жалею, я — о бесполезности говорю! У нас — дело
есть, нам надобно исправить конфуз японской
войны, а мы — что делаем?
— Значит, я — гость. И все мы, братцы, гости. Так. Ну, а — какое же угощение нам? Гости — однако —
не нищие, верно? Мы — нищие? Никогда! Сами подаем нищим, ежели копейка
есть. Мы — рабочие, рабочая сила… Вот нас угощают
войной…
— Нам все едино-с! И позвольте сказать, что никакой крестьянской
войны в Германии
не было-с, да и
быть не может, немцы — люди вышколенные, мы их — знаем-с, а
войну эту вы сами придумали для смятения умов, чтоб застращать нас, людей некнижных-с…
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я
не сказал мальчишке того, что должен
был сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и чувство личное — месть за его мать. Проводится в жизнь лозунг Циммервальда: превратить
войну с внешним врагом в гражданскую
войну, внутри страны. Это значит: предать страну, разрушить ее… Конечно так. Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело
не в человеке, а в слове. Что должен делать я и что могу делать?»
—
Есть факты другого порядка и
не менее интересные, — говорил он, получив разрешение. — Какое участие принимало правительство в организации балканского союза? Какое отношение имеет к балканской
войне, затеянной тотчас же после итало-турецкой и, должно
быть, ставящей целью своей окончательный разгром Турции?
Не хочет ли буржуазия угостить нас новой
войной? С кем? И — зачем? Вот факты и вопросы, о которых следовало бы подумать интеллигенции.
— Нет, уже это, что же уж! — быстро и пронзительно закричал рябой. — Помилуйте, — зачем же дразнить людей — и беспокоить? И — все неверно, потому что —
не может
быть этого! Для
войны требуются ружья-с, а в деревне ружей — нет-с!
— Нет, — ответила она, вызывающе вскинув голову, глядя на него широко открытыми глазами. — И
не будет революции,
война подавит ее, Антон прав.
— Что ты
будешь делать?
Не хочет народ ничего,
не желает! Сам царь поклонился ему, дескать — прости,
войну действительно проиграл я мелкой нации, — стыжусь! А народ
не сочувствует…
— Я — усмиряю, и меня — тоже усмиряют. Стоит предо мной эдакий великолепный старичище, морда — умная, честная морда — орел! Схватил я его за бороду, наган — в нос. «Понимаешь?», говорю. «Так точно, ваше благородие, понимаю, говорит, сам — солдат турецкой
войны, крест, медали имею, на усмирение хаживал, мужиков порол, стреляйте меня, — достоин! Только, говорит, это делу
не поможет, ваше благородие, жить мужикам — невозможно, бунтовать они
будут, всех
не перестреляете». Н-да… Вот — морда, а?
Было скучно, и чувствовалось, что у этих людей что-то
не ладится, все они недовольны чем-то или кем-то, Самгин решил показать себя и заговорил, что о социальной
войне думают и что
есть люди, для которых она — решенное дело.
— «
Война тянется, мы все пятимся и к чему придем — это непонятно. Однако поговаривают, что солдаты сами должны кончить
войну. В пленных
есть такие, что говорят по-русски. Один фабричный работал в Питере четыре года, он прямо доказывал, что другого средства кончить
войну не имеется, ежели эту кончат, все едино другую начнут. Воевать выгодно, военным чины идут, штатские деньги наживают. И надо все власти обезоружить, чтобы утверждать жизнь всем народом согласно и своею собственной рукой».
— Вас очень многое интересует, — начал он, стараясь говорить мягко. — Но мне кажется, что в наши дни интересы всех и каждого должны
быть сосредоточены на
войне. Воюем мы
не очень удачно. Наш военный министр громогласно, в печати заявлял о подготовленности к
войне, но оказалось, что это — неправда. Отсюда следует, что министр
не имел ясного представления о состоянии хозяйства, порученного ему. То же самое можно сказать о министре путей сообщения.
— Потому что — авангард
не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и — погибает? Это — неверно. Во-первых —
не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно умело подготовленной атаки, а во-вторых — удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой вопрос: я
не хочу гражданской
войны, но помогал и, кажется,
буду помогать людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно.
Не согласен я с ними,
не люблю, но, представь, — как будто уважаю и даже…
— Ты бы, дурак, молчал,
не путался в разговор старших-то.
Война —
не глупость. В пятом году она вон как народ расковыряла. И теперь, гляди, то же
будет…
Война — дело страшное…
Для Самгина
было совершенно ясно, что всю страну охватил взрыв патриотических чувств, — в начале
войны с японцами ничего подобного он
не наблюдал.
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть
не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская,
была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице,
была санитаркой на японской
войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
— До
войны — контрабандисты, а теперь — шпионы. Наша мягкотелость — вовсе еще
не Христова любовь к людям, — тревожно, поспешно и как-то масляно говорил лысоватый. — Ведь когда
было сказано «несть ни эллина, ни иудея», так этим говорилось: все должны
быть христианами…
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам
войну. За что? Никто этого
не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь
был врагом бога, и народ понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами, турками…
Красавина.
Войны не слыхать. Тихо везде; по всей земле замирение вышло. Земля трясется местами, об этом слух
есть; местах в трех трясение
было.
Она понимала, что если она до сих пор могла укрываться от зоркого взгляда Штольца и вести удачно
войну, то этим обязана
была вовсе
не своей силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его скрытому поведению. Но в открытом поле перевес
был не на ее стороне, и потому вопросом: «как я могу знать?» она хотела только выиграть вершок пространства и минуту времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой замысел.
В
войну с Европой поступил опять в военную службу, но в Крым
не попал и все время в деле
не был.
Так и
есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты
не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно
быть в полутораста верстах от китайского берега и
не побывать на нем. О
войне с Турцией тоже
не решено, вместе с этим
не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас нет сухарей.
Они
не понимают, что Россия
не была бы Россией, Англия Англией, в торговле,
войне и во всем, если б каждую заперли на замок.
Пересев на «Диану» и выбрав из команды «Паллады» надежных и опытных людей, адмирал все-таки решил попытаться зайти в Японию и если
не окончить, то закончить на время переговоры с тамошним правительством и условиться о возобновлении их по окончании
войны, которая уже началась, о чем получены
были наконец известия.
До 1846 г. колония
была покойна, то
есть войны не было; но это опять
не значило, чтоб
не было грабежей. По мере того как кафры забывали о
войне, они делались все смелее; опять поднялись жалобы с границ. Губернатор созвал главных мирных вождей на совещание о средствах к прекращению зла. Вожди, обнаружив неудовольствие на эти грабежи, объявили, однако же, что они
не в состоянии отвратить беспорядков. Тогда в марте 1846 г. открылась опять
война.
В декабре 1850 г., за день до праздника Рождества Христова, кафры первые начали
войну, заманив англичан в засаду, и после стычки, по обыкновению, ушли в горы. Тогда началась
не война, а наказание кафров, которых губернатор объявил уже
не врагами Англии, а бунтовщиками, так как они
были великобританские подданные.
Другой пример меркантильности англичан еще разительнее:
не будь у кафров ружей и пороха, англичане одною
войной навсегда положили бы предел их грабежам и возмущениям.
У англичан сначала
не было положительной
войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки. Может
быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели дело со всеми или по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Я намекнул адмиралу о своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием
войны, которая должна
была поставить его в неожиданное положение участника в ней, думал, что я считал конченным самое дело, приведшее нас в Японию. Он заметил мне, что
не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на
войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя считать конченными.