Неточные совпадения
Аммос Федорович (строит всех полукружием).Ради бога,
господа, скорее в кружок, да побольше порядку! Бог с ним: и во дворец ездит, и государственный совет распекает! Стройтесь
на военную ногу, непременно
на военную ногу! Вы, Петр Иванович, забегите с этой
стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым
на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего
на полу
господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся докторов, за которыми она послала во все
стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого
на постель и осталась у него ходить за ним.
Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать, подал ему ящик с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать. Его
господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел
на скамью по другую
сторону ворот. Теперь я должен нарисовать его портрет.
— Не знаю-с… Извините… — пробормотал
господин, испуганный и вопросом, и странным видом Раскольникова, и перешел
на другую
сторону улицы.
И, однако ж, в
стороне, шагах в пятнадцати,
на краю бульвара, остановился один
господин, которому, по всему видно было, очень бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то целями.
— Государи мои! должен я вам объявить, что с моей
стороны я совершенно с мнением
господина прапорщика согласен: ибо мнение сие основано
на всех правилах здравой тактики, которая всегда почти наступательные движения оборонительным предпочитает.
Туробоев отошел в
сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая
на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
— Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь кабинета и глядя
на Обломова, в знак неблаговоления, до того
стороной, что ему приходилось видеть
барина вполглаза, а
барину видна была только одна необъятная бакенбарда, из которой так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного
стороной посматривая
на барина, и, наконец, пошел к дверям.
Захар, чувствуя неловкость от этого безмолвного созерцания его особы, делал вид, что не замечает
барина, и более, нежели когда-нибудь,
стороной стоял к нему и даже не кидал в эту минуту своего одностороннего взгляда
на Илью Ильича.
Ему весело, легко. В природе так ясно. Люди всё добрые, все наслаждаются; у всех счастье
на лице. Только Захар мрачен, все
стороной смотрит
на барина; зато Анисья усмехается так добродушно. «Собаку заведу, — решил Обломов, — или кота… лучше кота: коты ласковы, мурлычат».
Захар надулся и
стороной посмотрел
на барина.
Однажды, около полудня, шли по деревянным тротуарам
на Выборгской
стороне два
господина; сзади их тихо ехала коляска. Один из них был Штольц, другой — его приятель, литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами. Они поравнялись с церковью; обедня кончилась, и народ повалил
на улицу; впереди всех нищие. Коллекция их была большая и разнообразная.
Он уж не видел, что делается
на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по
сторонам и считает, сколько знакомых в театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за
господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
Шагов сотню поручик очень горячился, бодрился и храбрился; он уверял, что «так нельзя», что тут «из пятелтышки», и проч., и проч. Но наконец начал что-то шептать городовому. Городовой, человек рассудительный и видимо враг уличных нервностей, кажется, был
на его
стороне, но лишь в известном смысле. Он бормотал ему вполголоса
на его вопросы, что «теперь уж нельзя», что «дело вышло» и что «если б, например, вы извинились, а
господин согласился принять извинение, то тогда разве…»
Вот что,
господин смотритель: я рассудил, что если я теперь поеду
на ту
сторону, мне все-таки раньше полночи в город не попасть.
— Видите,
господа, шутки в
сторону, — вскинулся глазами Митя и твердо посмотрел
на них обоих.
—
Господа, — начал он громко, почти крича, но заикаясь
на каждом слове, — я… я ничего! Не бойтесь, — воскликнул он, — я ведь ничего, ничего, — повернулся он вдруг к Грушеньке, которая отклонилась
на кресле в
сторону Калганова и крепко уцепилась за его руку. — Я… Я тоже еду. Я до утра.
Господа, проезжему путешественнику… можно с вами до утра? Только до утра, в последний раз, в этой самой комнате?
— Шутки в
сторону, — проговорил он мрачно, — слушайте: с самого начала, вот почти еще тогда, когда я выбежал к вам давеча из-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: «Смердяков!» Здесь я сидел за столом и кричал, что не повинен в крови, а сам все думаю: «Смердяков!» И не отставал Смердяков от души. Наконец теперь подумал вдруг то же: «Смердяков», но лишь
на секунду: тотчас же рядом подумал: «Нет, не Смердяков!» Не его это дело,
господа!
Дня через два вода в реке начала спадать, и можно было попытаться переправиться
на другую ее
сторону. Буреломный лес хотя и продолжал еще плыть, но не уносился в море, а застревал
на баре.
В числе этих любителей преферанса было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая головы, вскидывали сбоку глазами
на подходивших); пять или шесть уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти
господа говорили мягким голосом, кротко улыбались
на все
стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли карты
на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
— Подрядчика, батюшка. Стали мы ясень рубить, а он стоит да смотрит… Стоял, стоял, да и пойди за водой к колодцу: слышь, пить захотелось. Как вдруг ясень затрещит да прямо
на него. Мы ему кричим: беги, беги, беги… Ему бы в
сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги… заробел, знать. Ясень-то его верхними сучьями и накрыл. И отчего так скоро повалился, —
Господь его знает… Разве сердцевина гнила была.
Тюрьма стояла
на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший
на левой
стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий
господин, «команду
на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
В этот день он явился в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых.
На углу Тополевой улицы и шоссе он увидел какого-то
господина, который сидел
на штабеле бревен, покачивался из
стороны в
сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
— Чего полно? Не удались дети-то, с коей
стороны ни взгляни
на них. Куда сок-сила наша пошла? Мы с тобой думали, — в лукошко кладем, а господь-от вложил в руки нам худое решето…
Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные
на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему
господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный
на улице,
на солнечной
стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
Я видел, как
господин бросался во все
стороны, чтобы найти мне порожний стул, как он схватил, наконец, с одного стула лохмотья, бросил их
на пол и, торопясь, подал мне стул, осторожно меня усаживая.
Офицер, не помня себя, бросился
на нее; около Настасьи Филипповны уже не было ее свиты; приличный
господин средних лет уже успел стушеваться совершенно, а
господин навеселе стоял в
стороне и хохотал что было мочи.
Кулачный
господин при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и, с своей
стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда, молча, как бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда
на вид одну совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно, что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху
на предмет, то действительно только мокренько станет.
Пока он с наслаждением засматривался
на Аглаю, весело разговаривавшую с князем N. и Евгением Павловичем, вдруг пожилой барин-англоман, занимавший «сановника» в другом углу и рассказывавший ему о чем-то с одушевлением, произнес имя Николая Андреевича Павлищева. Князь быстро повернулся в их
сторону и стал слушать.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день была роль самого добросердого
барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала
на себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в виду все приятные
стороны совместного житья с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам;
господа пошли сбоку его по левую
сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при виде людского счастия, безотчетно перешел
на другую
сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря
на мерную выступку усталой пристяжной.
Помутилися ее очи ясные, подкосилися ноги резвые, пала она
на колени, обняла руками белыми голову своего
господина доброго, голову безобразную и противную, и завопила источным голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного…» И только таковы словеса она вымолвила, как заблестели молоньи со всех
сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода дочь купецкая, красавица писаная.
Ванька вспомнил, что в лесу этом да и вообще в их
стороне волков много, и страшно струсил при этой мысли: сначала он все Богородицу читал, а потом стал гагайкать
на весь лес, да как будто бы человек десять кричали, и в то же время что есть духу гнал лошадь, и таким точно способом доехал до самой усадьбы; но тут сообразил, что Петр, пожалуй, увидит, что лошадь очень потна, — сам сейчас разложил ее и, поставив в конюшню, пошел к
барину.
Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым часам не спускала с него глаз. Такого рода жизнь
барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он, с своей
стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко
на все комнаты шутил с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его в этих упражнениях, сказал ему...
На обратном пути в Новоселки мальчишки завладевали и линейкой: кто помещался у ней сзади, кто садился
на другую
сторону от
бар, кто рядом с кучером, а кто — и вместе с барями.
Вместо прежнего разделения актеров
на злодеев,
на первых трагиков, первых комиков, разделения все-таки более серьезного, потому что оно основывалось
на психической
стороне человека, — вся труппа теперь составлялась так: я играю купцов, он мужиков, третий
бар, а что добрые ли это люди, злые ли, дурные, никто об этом думушки не думал.
И вот в ту минуту, когда страсть к наряду становится господствующею страстью в женщине, когда муж, законный обладатель всех этих charmes, tant convoites, [столь соблазнительных прелестей (франц.)] смотрит
на них тупыми и сонными глазами, когда покупка каждой шляпки, каждого бантика возбуждает целый поток упреков с одной
стороны и жалоб — с другой, когда, наконец, между обеими
сторонами устанавливается полуравнодушное-полупрезрительное отношение — в эту минуту, говорю я, точно из земли вырастает
господин Цыбуля.
Но, с другой
стороны, я очень хорошо понимаю, что
на дело моей доверительницы можно, было взглянуть и с иной точки зрения (поощренный успехом, адвокат до того разыгрался, что с самою любезною откровенностью, казалось, всем и каждому говорил:"Я шалопай очень разносторонний,
господа! я и не такие штуки проделать согласен!").
На Короната опять находит «норов», и он долгое время никак не соглашается «обещаться». Новое приставание:"Mais repondez donc, monsieur Koronat!"[Отвечайте же,
господин Коронат! (франц.)] — со
стороны Анны Ивановны, и «да скажи же, что обещаешься!» — со
стороны Машеньки.
— Многие из вас,
господа, не понимают этого, — сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая в ту
сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами. Думают только о себе, а про старших или совсем забывают, или не в той мере помнят, в какой по закону помнить надлежит.
На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А
на себя никаких критик не потерплю-с!
У него есть глаза и сердце только до тех пор, пока закон спит себе
на полках; когда же этот
господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его зовут?» — с этого момента судья тотчас запирает свое сердце
на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется в другую
сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
— А вот,
господа, что я скажу с своей
стороны. Буфетчика я, положим, не считаю… да… Но если штатский… как бы это сказать?.. Да… Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее… зачем же я буду
на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать…
А дабы не претерпевать мне и
на будущее время подобных со
стороны господина городничего наездов, оскорбляющих честь гражданина…
На меня напал один
барин, огромный-преогромный, больше меня, и прямо всех от меня отпихнул и схватил меня за обе руки и поволок за собою: сам меня ведет, а сам других во все
стороны кулаками расталкивает и преподло бранится, а у самого
на глазах слезы.
Господа взъерепенились, еще больше сулят, а сухой хан Джангар сидит да губы цмокает, а от Суры с другой
стороны еще всадник-татарчище гонит
на гривастом коне,
на игренем, и этот опять весь худой, желтый, в чем кости держатся, а еще озорнее того, что первый приехал. Этот съерзнул с коня и как гвоздь воткнулся перед белой кобылицей и говорит...
Господам, разумеется, это не пристало, и они от этого сейчас в
сторону; да и где им с этим татарином сечься, он бы, поганый, их всех перебил. А у моего ремонтера тогда уже и денег-то не очень густо было, потому он в Пензе опять в карты проигрался, а лошадь ему, я вижу, хочется. Вот я его сзади дернул за рукав, да и говорю: так и так, мол, лишнего сулить не надо, а что хан требует, то дайте, а я с Савакиреем сяду потягаться
на мировую. Он было не хотел, но я упросил, говорю...
— Совершенно другое дело этот
господин, — продолжал князь, — мы его берем, как полунагого и голодного нищего
на дороге: он будет всем нам обязан. Не дав вам ничего, он поневоле должен будет взглянуть
на многое с закрытыми глазами; и если б даже захотел ограничить вас в чем-нибудь, так
на вашей
стороне отнять у него все.
— Я с своей
стороны, — подхватил князь, — имею
на этот счет некоторое предположение. Послезавтра мои приедут, и тогда мы составим маленький литературный вечер и будем просить
господина Калиновича прочесть свой роман.
— В роту идем из губерни, — отвечал солдат, глядя в
сторону от арбуза и поправляя мешок за спиной. — Мы вот, почитай что 3-ю неделю при сене ротном находились, а теперь вишь потребовали всех; да неизвестно, в каком месте полк находится в теперешнее время. Сказывали, что
на Корабельную заступили наши
на прошлой неделе. Вы не слыхали,
господа?