Начало исхода. Сборник рассказов

Егор Сандырев

В данном сборнике присутствуют рассказы разнообразнейшей тематики и направлений. Читателю будут представлены сказания в стиле славянского фэнтези и альтернативной истории, средневековые страшилки и рассказы про Великую Отечественную войну. Думается, что каждый желающий найдет себе что-то по душе.

Исповедь

В понедельник 1796 года у себя в старом-престаром поместье под Владимиром помирал отставной секунд-майор Семеновского полка Илья Степанович Карачаров. Ну, помирал и помирал, скажете вы. Чего уж тут такого особенного? Ан, нет, скажу я вам! Случай-то неординарный и требующий просто острого и всеобщего внимания. Это, если бы помер давний его знакомец по службе, такой же старый хрыч Фофанов Георгий Иванович, то особо бы никто не заинтересовался. Чего же там интересного, если брать с него было нечего, кроме старого мундирного сюртука, да медали за Кунерсдорфную баталию? С Карачарова же и спрос был больше, да и родни понаехало столько, что старый флигель, подслеповато смотрящий маленькими мутными оконцами в густой лес, напиравший на родовое поместье, начинал подозрительно трещать по углам от прибывшего народа. Кого там только не было! И родной сын, безалаберный балбес и вертопрах Михаил Ильич, сам уже сорокалетний ветеран Прусских походов, и Марья Ивановна, побочная сестра умирающего, и Федот Федотыч, не понять кто и как кому приходящийся. Еще три тетки двоюродной сестры внучатого племянника понаехали тут, и даже поп из притча близлежащей церквушки и тот, под предлогом отпевания присоседился тут, хотя вызывали из самого города батюшку, который должен был прибыть с минуты на минуту. В общем, народу привалило, просто страсть! А ведь мы еще не всех и озвучили, да, к месту будет замечено, что всех и за день не озвучить, ибо народ у нас ушлый повелся на дармовщинку, а потому кареты, коляски, тарантайки, да видавшие виды экипажи, времен как бы еще не Царя Гороха, прибывали и пребывали к парадной, отчего лица уже присутствующих начали принимать несколько недоуменный характер. Дело уже близилось к вечеру, а поверенный в делах все не прибывал, и к ложу умирающего вызвали того самого хитроглазого попика в лоснящийся какой-то рясе с медным и, почему-то, гнутым крестом на груди. Поп не заставил себя долго ждать и прилетел чуть ли не бегом к хозяину поместья, с которым его связывали давние приятельские отношения. Не один бочонок наливки они распробовали в длинных беседах, а теперь, вечно неунывающий дворянин, офицер гвардии пусть и в отставке, помирал и помирал, судя по его виду сильно серьезно, так как лицо сильно осунулось и посерело, обозначив сильно ввалившийся рот из которого слышались непонятный скрипы и всхлипы, и разом как-то утратившие синеву глаза.

— Вот, — тяжко выдавил из себя Карачаров, — умираю, кажется… Ты уж причасти меня…

— Да брось, батюшка! — замахал резво на него попик руками и даже погрозил кулаком — Куда ты собрался-то? А уговор? — тут стоит отметить, что меж попом и нашим помещиком не далее, как лет пятнадцать назад при весьма интересных обстоятельствах был дан уговор дожить до ста лет, чтоб посмотреть, чего там, в новом-то тысячелетии интересного будет. Попу зарекаться было явно сподручней, ибо был он моложе и на тот свет особо не торопился, так как сильно-то не веровал в благоприятный исход, а Илье Степановичу хотелось просто узнать, что там с Турцией-то, возьмем мы Константинополь, или повременим малость. Вот теперь и вздумал попик надавить на больную тему, но секунд-майора этот уговор уже не тяготил.

— Тут не до уговоров. Облегчить душу надо… Нагрешил-то я сильно. Да и есть кое-что… что высказать надо. Нельзя с этим на тот свет идти…

— Это ты-то грешник, что ли, Илья Степанович? — округлил в изумлении маслянистые неспокойные глазки поп — Да ты бога-то побойся!

— Молчи… — вяло мазнул рукой перед лицом умирающий и к чему-то прислушался… — Не до тебя сейчас. Пока за мной не пришли, хочу рассказать тебя кое-чего… — поп, недоуменно уставившийся на умирающего при слове «пришли», подобрался тут же поближе и присел на табурет у изголовья кровати.

— Ты же знаешь, где я служил? — для начала поинтересовался Илья Степанович у приятеля.

— Да кто же не знает-то? — еще более удивился поп. — Вестимо где — в лейб-гвардии Семеновском полку.

— Ну, так вот… — скривился почти безгубым ртом умирающий — По гвардии я в отставку вышел, по заслугам, а вот служить-то мне довелось по горному ведомству.

— Да как же так? — развел руками поп и тут же заозирался. — А за какие же заслуги в гвардии майоры-то жалуют?

— Знамо за какие… — странно как-то поглядел умирающий на попа, — за тяжкие… Я, как ты знаешь в службу вышел еще при Петре-батюшке. Лично его видывал. От него же и чин капрала и пару фонарей под глаз успел получить. Большущего ума человек был. Большущего… Но изверг, каких свет не видывал.

— Ты что говоришь-то такое, а? — яростно закрестился тут же поп, вскочив с табурета, — Ты чего это нашего императора позорить-то взялся?

— Моя брань, сейчас ему, как мертвому припарка, без надобности! — неожиданно рассмеялся умирающий. — Да только из истории императора-то нашего не выкинешь. И не нам судить его, ибо черти на том свете для него углей, поди, не пожалели. Но не об этом я хотел сказать… Малой я еще при Петре-то Лександрыче был, сопляк совсем, что я там мог видеть, если по всяким дальним крепостям ошивался, да батареи ставил. Но вот при Анне Иоановне хватил я, пожалуй, через край. Был у нас в гарнизоне крепости «Благодатной», что под Азовом строилась проездом фельдмаршал не фельдмаршал, генерал не генерал, а черт его знает кто со свитой. Чего он в ночь приехал, самому богу неведомо, но остался и свиту свою в казарму к нам сунул, выгнав моих парней под небо. Был апрель и жарило, как летом, а потому парни не сильно обиделись, когда голову на голую землю прислонили. Я же не сильно обрадованный таким визитом, вздумал уединиться у себя в клетушке, что выделена мне была при казарме, но в девятом часу вечера разбудил меня слуга того высокого чина с приглашением от гостя перекинуться в картишки на сон грядущий. Я карт особо не чурался, но тут как бес попутал — не лежит что-то душа играть сегодня и все тут! А слуга, знай, одно талдычит — просят и все тут! Ну, пошел, как тут не идти, если командир крепости уже с двумя ротными командирами банк мечут почитай полтора часа. Пришел, а господин-то этот с порога, как закричит:

— А-а, вот и майор к нам пожаловал! Заждались мы тебя, такой-сякой, немазаный!

— Никак нет, ваше сиятельство! — отвечаю я ему, как есть по форме — Ошибиться изволили, никакой я не майор, а всего лишь инженерный прапорщик.

— Хм! — призадумался тут господин, что сидел как на грех в самом темном углу стола, куда огни от канделябра, одиноко торчащего посреди игорного стола, почему-то не доставали. — А не хочешь ли ты, прапорщик, враз тут майором стать, а?

— Да кто ж не хочет-то, ваше сиятельство! — тут же отозвался я. — Да только чины просто так, с неба, у нас не падают. Дай бог к старости хоть в капитаны выйти.

— Чего же к старости? — расхохотался внезапно господин и странно блеснул глазами — Твой командир-то, вон, Семен Ануфриевич, патент поручика у меня не за понюх табаку под Очаковым во время осады выпросил. А ты чем хуже? Всего и делов-то, перекинуться с нами в штосс, а там как кривая вывезет…

— Не умею я в штосс, ваше сиятельство! — потупил взор я и даже покраснел. — С малолетства зарок дал за карты не садиться.

— Хм… — опять задумался господин и разом все за столом, как стон выдохнули — Хм…

— Ну что-ж, прапорщик, — выглянул наконец-то из тени господин, с лицом изрытым оспинами и тонким, острым носом — посмотри, тогда, как твое начальство метать банк будет, а то ведь долг платежом красен, да, Семен? — прищурясь, странно как-то посмотрел господин на белого, как смерть нашего майора. А тот даже сказать ничего не может, лишь головой кивает. Сдали они, значит, в первый круг карты и сидят, молчат, а я лишь вокруг них похаживаю, да из-за плеча пытаюсь разглядеть, кому что выпало. Да только понять одного не могу. Сидит мое начальство как куклы набитые, на да, ни нет сказать не могут, лишь карты перебирают, да головой трясут. А карты-то все какие идут! Дрянь одна. Масть от масти хуже и все на бедного Семена Ануфриевича. Он и головой трясти перестал, посерел лицом и белыми от страха глазами смотрят не в карты, а на огонь свечей. «Эге!» — Подумал тут же я — «Чего-то тут нечисто! Толи раболепствуя, скидывают все карты налево начальнички, толи господин-то наш сиятельный шулер каких свет не видывал». Смотрю и ротный командир гренадер, бравый такой капитан Морозов с лица спал, да карты отодвинул. Подошел я к нему, взглянуть чего он там так испугался, да нагнувшись, нечаянно, крестик-то мой нательный, мамой даренный, вывалившись из-за сюртука, плеча капитана коснулся. И что ты думаешь? Тут же пошла карта Морозову! Да такая. Что отыграл он все свое спущенное, да еще и в прибыли остался на гривенник.

— А чего ты, прапорщик, все похаживаешь? — нахмурился тут господин недобро и покосился на крестик мой торчащий. — ты чего там все вынюхиваешь? — и внезапно, как закричит — А ну сдуло со стола! — и командиры мои пропали. Не ушли, а именно пропали, разлетевшись вонючей пылью. Я так и обмер на месте!

— Эге-ге! — воскликнул уже в голос я, — а тут и впрямь нечисто!

— Экий ты смешной, прапорщик! — рассмеялся опять господин и неожиданно добавил — Не зря твою жалкую душонку Семен мне прозакладывал! Кажется сопля-соплей, плюнь и мокрого места не останется, но хитер. Ой, хите-ор!

— Может и хитер, — неожиданно как-то осмелел я, — да не хитрей некоторых!

— Это точно… — одобрительно зашевелился в своем углу господин с острым носом — А знаешь что, прапорщик? Садись-ка ты да напротив меня в дураки играть. Раз выйграешь, живой останешься, ну а проиграешь — пеняй на себя…

— В ад попаду? — как-то даже весело поинтересовался я — И, стало быть, черт ты, а не фельдмаршал?

— Кто, чео-орт?!!! — радостно воскликнул господин, да как заржет, словно молодой конь — Га-га-га!!! — и все слуги, что собрались в комнате разом заржали — Га-га-га!!! — Вот что попы вам в башку-то пустую, напихали с детства, а вы и верите! Ну, какой я тебе черт? — укоризненно посмотрел на меня господин и откинувшись в кресле, принялся тасовать карты. — Да и как ты черта представляешь? Небось, хвостатого, да еще и с рогами? — и слуги господина опять засмеялись, да еще так противно и громко, что в ушах зазвенело.

— Ну что, прапорщик, готов? — наконец поинтересовался господин — А то скоро уж утро, а мне в дорогу пора.

— Готов-то готов, — отвечаю ему я, — а только что вы, ваше сиятельство поставить изволите? Уж не майорство ли?

— А ты не хочешь? — разом посерьезнел господин, даже бросив раскидывать карты.

— А чего мне с того майорства? — отвечаю тут же ему — Ты давай-ка лучше верни души начальства моего, а чин можешь себе на шею повесить!

— Во, умора! — опять заржали слуги господина. — Чужие души спасти пытается, а о своей ни слова!

— Душа у прапорщика, как у птицы, до первого боя. — Вздохнул я и потянулся за картами — А там уж в небо…

Ох, и долго играли же мы, а только проиграл я. Да так проиграл, что остался с одной лишь картой на руках. А господин даже что-то и не весел стал. Потянул у меня из рук карту, а там червовая дама.

— Хм! — замычал удивленно господин и показал всем слугам взятую карту и те как-то странно на меня посмотрели.

— Четвертое поколение… — не понять, что и молвил господин, но тут же спохватился. — Отца, небось, еще и не помнишь?

— Откуда уж тут упомнить, — несказанно удивился я такому вопросу, — осиротел-то еще во младенчестве. Мать и ту не особо запомнил…

— Ох уж эта молодежь пятой эпохи! — покачал головой господин и резко встал из-за стола. — Скажи спасибо батеньке, ибо в долгу мы перед ним. Не сотвори он обряда с вашим беспутным царьком в ночь на Ивана Купалу, то гнить нам на небесах и дальше…

— Гнить? — переспросил совсем запутанный я — На небесах?

— А то где же? — усмехнулся невесело господин и вытянув немного клинок шпаги, что болталась неприкаянно на боку, провел слегка ладонью по ее клинку. — Ты на небесах давно не был? — поинтересовался иронично он у меня — А я почти двенадцать тысяч лет просидел там. Ох уж эти сказочники ваши попы! Ох уж сказочники. Небеса, рай и все такое! — господин покачал горько головой и придвинулся ко мне поближе — Тюрьма это, рай ваш! Скажите спасибо вашей общей праматери Еве, что зарубила полубога Змея и кровью его окропила святые замки, что ангелы заговорили, на вечную крепость. Кровь та непростая была, ибо к древнему роду, еще первых титанов относился павший полубог Змей. А потому разъела кровь, что кислота замки и бежали люди на землю… — при этом господин, положив мне на лицо свою окровавленную ладонь, принялся возить ей из стороны в сторону. — А попы хороши! Слышали звон, да не знали где он. Переврали, переписали все, поменяв все на корню. Яблоко она, видите ли, сорвала… Тьфу! — сплюнул желчью на сторону господин, не прекращая своего занятия. — Там сорвешь яблоко, ага! На цепях в клетках сидят, да замурованные в катакомбах, а они яблоки там представляют! Откуда они там деревья взяли, ума просто не приложу… — закончив мазать мне лицо кровью, господин отстранился и довольно оглядел свою работу. — Хорош гусь. Хоть сейчас в печь! — и слуги вокруг опять радостно заржали. — Ну, посмеялись и ладно. — построжал тут лицом господин. — Хоть и должны мы твоему батеньке, а только проиграл ты мне, а уговор, есть уговор. Душа твоя с потрохами моя. Но нравишься ты мне, прапорщик, вот ей-богу, нравишься, а потому не трону тебя, а возьму за гузно родителя твоего. Пора уж ему ответ за содеянное держать, ибо нечего земным людишкам, пусть и представителям почти вымершей расы четвертого поколения в небесные хляби соваться.

— Поздновато опомнились. — промямлил кое-как я. — Батю на том свете, поди, черти лет двадцать уже на сковороде подбрасывают.

— Ошибаешься! — радостно оскалился господин, показав два ряда мелких, но острых зубов. — Батенька твой, Яковом Брюсом с рожденья наречен, а потому живет он и здравствует, как тебе и не снилось, да недолго ему осталось. Наведаюсь сегодня поутру до него!

— Тут до Петерсбурха верст с тысячу будет, неделю лететь сломя голову и то не поспеете, а то утром еще зареклись уже видеть!

— Экий ты все же смешной, майор! — оскалился, повторившись господин и собрался было уходить, да остановился. — Так и положим, парень, быть тебе на неделе майором, хоть и отнекивался ты. Да только должок за тобой останется и никуда тебе от него не деться.

— Не надо мне ничего, ваше сиятельство! — испугался я, да было уже поздно.

— Кровь мою тебе с лица так и не смыть, пока долг не отдашь, а долга на тебе положим в двести душ. Даю тебе год, не расплатишься, я даже являться не буду, съест тебя моя кровь и не подавится. А кровь-то у меня хорошая, куда там тому бедолаге Змею до меня! Ты-ж, поди, так и не понял с кем в дурака вздумал перекинуться и кого крестом по дурости пугать надумал? — и господин неожиданно приосанившись подмигнул. — Азраил — ангел смерти, собственной персоною. Ваши попы по дурости своей напутали все, а потому можешь меня звать и Михаилом. Архангелом, естественно! — и пропало все: и господин этот со своими слугами и комната с игральным столом, да и свет пропал. А когда открыл глаза, то очутился почему-то во дворе крепости прямо у самой стены. Голова гудела, как с жесточайшего похмелья, хотя и не пил ничего намедни уж точно. Но гудело в голове, сегодня только у меня. В крепости никого не было. Ни единой душонки. Наоравшись всласть, пошел разыскивать хоть кого-нибудь, ибо одному на приграничье с турками особо-то не весело обретаться, особенно, если вроде как война идет. Ходил, я ходил, да так и не нашел никого. Вот и остался в крепости последние дни коротать, так как набег турки совершат сразу же, прознав, что защиты тут всего ничего — один я. Только не досталось мне пасть во славу Отчизны — прибыли через два дня наши сменщики из Оренбурга в количестве батальона с грузным капитаном Сормовым во главе, от которого и узнал я, что в губернии нежданно-негаданно два дня назад поднялась чума, да и выкосила подчистую половину ее жителей. Прибежавший из крепости старый солдат сообщил, что в крепости мор и все начальство, заодно с солдатами представилось, лишь прапорщик еще дышал, когда он надумал весть о беде подать. Куда делись тела павших от мора, никто объяснить не мог, да и сам я толком ничего связного выдать тоже не старался. Меня быстро собрали в дорогу и отправили с богом в Оренбург, откуда меня по срочной эстафете вызывали в Москву. Прибыв кое-как на вторую неделю в столицу, узнал я, что жалован я за храбрость расщедрившейся императрицей не много, ни мало, а сразу в майоры, и тут же, безо всякой аудиенции отправлен с патентом служить в гарнизон города Гусь Хрустальный, что Демидовым вотчинной родной приходился. Вот там и встал я начальником над местной инвалидной командой. Верой и правдой выслужил я так три года, маясь каждый день головными болями и забывать уже начал дела те кромешные в крепости на границе, пока не вызвал меня к себе временный управляющий заводов, доверенное лицо семейства Демидовых — Иван Рокотов, бывший крепостной из тех, что зад хозяину подлизывая, к старости дворянские грамоты получают. Так и этот тип успел дворянством обзавестись, чем сильно гордился и наглости был просто неописуемой. Но вызвал меня он довольно-таки робко, а прибыв к нему, так вообще поразился. Был что-то Рокотов бледен с лица и мямлил заплетающимся языком какую-то чепуху. Кое-как удалось мне его привести в чувство, хотя и дал я ему в его хитрое рыло пару раз очень даже крепко. Наконец он успокоился и даже вроде как стал нормально изъясняться, а только смотрел он как-то странно.

— Пора долг отдавать! — наконец вымолвил он.

— Какой еще долг? — судорожно пытаясь вспомнить, чем это я ему задолжал, призадумался я.

— Вестимо, какой! — неожиданно судорожно засмеялся Рокотов. — А двести душ, что сулился Михаилу достать, уже и забыл?

— Что? — изумленно уставился на него я. — Ты откуда, скнипа, узнал про то?

— Лучше тебе не знать, майор… — тяжко вздохнул Рокотов и неожиданно признался. — последний час мне на этой земле остался, ибо заложил я душу давным-давно Михаилу, да срок пришел. Пора мне уж. Находился по земле-то. Да только не один я уйду. Сказано мне было тебе передать, что запамятовал Михаил о тебе, да тут намедни вспомнил. Сказал, что ежели ты двести душ не представишь сегодня, то гореть нам с тобой вдвоем синим пламенем…

— Этого не может быть! — перебил наконец-то длинный рассказ умирающего Карачарова поп. — Это просто ересь и богохульство! — поп вскочил со стула и начал тыкать в сторону умирающего наперстным крестом — Отрешу! Отрешу-уу! — завыл на визгливой ноте, суетясь, поп. — От церкви отрешу, несчастный! Опомнись немедля и помолись! Скажи как на духу, что бредни все это и попутали тебя!!!

— Попутали, говоришь? Ересь? А как ты посмотришь на то, святой отец, что взял я грех на душу в двести невинно убиенных?

— Что? — как стоял, так и сел на пол, грохнувшись задницей, аж звон пошел, поп.

— Как мне Рокотов напомнил про должок-то мой, так башка моя раскалываться просто начала, гудит в ней все, и глаза кровью наливаются моргать нельзя. Дошло до того, что пошла горлом и носом уже кровь и понял я, что умру, но слаб духом оказался… — умирающий отвернулся от попа к стене и глухо продолжил. — Под главной башней звонницей, был у Демидовых особый подземный цех. Чего они там делали, ведать не ведаю, а только глубоко подвалы там уходили, раз ежедневно туда двести душ спускалось. Знал я и то, что новая смена только-только туда спустилась, ну и закрыл я их там на замок, а сам еще и солдатам приказал засыпать землей спуск в эти катакомбы.

— Что ты говоришь, несчастный! — в ужасе побелел поп и кинулся вон из комнаты — не будет тебе прощения. Не будет!!! Отныне и во веки веков будь проклят ты!

В тот же вечер старый Карачаров и представился. Повивальные бабки, взявши омывать тело покойника, неожиданно заметили, что он на глазах просто стал распухать и гнить. Вонь стояла просто неимоверная. Через день все было уже кончено. К моменту, когда его полагалось уже хоронить, от покойного остался лишь скелет, обтянутый кожей. Съехавшиеся на похороны гости внезапно занедужили, а у Марьи Ивановны все тело внезапно покрылось какими-то лиловыми шишками. Поднялась суматоха, переросшая в стихийную панику, в результате чего все тут же разбежались по своим поместьям, где и скончались в непродолжительное время, заразив всю округу на сотни верст кругом. Потому-то правительство не сразу узнало, что в провинции бушует уже давно чума. Через год, когда кое-как с чумой, вроде бы, справились, поместье Карачарова спалили. Хоронить его так и не похоронили, так как было уже некогда, да и некому, ибо померли все давным-давно. Так и запомнился он солдатам, лежащим посреди стола, который лизали языки пламени…

А Яков Брюс, к слову сказать, помер странно. Говорят даже, что тридцатого апреля — утром следующего дня, после игры Карачарова…

20.07.2016 г.