Неточные совпадения
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив того, будучи устранен от прямого участия в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки в деятельности других и считал своим долгом указывать
на средства к исправлению их. Вскоре после своей разлуки с женой он начал писать свою первую записку о
новом суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено написать ему.
За кофе читал газеты. Корректно ворчали «Русские ведомости», осторожно ликовало «
Новое время», в «Русском слове» отрывисто, как лает старый пес, знаменитый фельетонист скучно упражнялся в острословии, а
на второй полосе подсчитано было количество повешенных по приговорам военно-полевых
судов. Вешали ежедневно и усердно.
Прошло более недели, раньше чем Захарий позвонил ему по телефону, приглашая в магазин. Самгин одел
новый фланелевый костюм и пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в
суд на сложно запутанный процесс. В магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение...
Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Многих, которые не успели умереть, выгнали за неблагонадежность, других отдали под
суд: самые счастливые были те, которые, махнув рукой
на новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в благоприобретенные углы.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают
на дыбы, чтоб впиться один в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и
судно летит туда же за ними, в бездну, но
новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
19 числа перетянулись
на новое место. Для буксировки двух
судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие были в простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло
на пушки, в порта. Крик, гам!
Как ни привыкнешь к морю, а всякий раз, как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые. То снится, что лежишь
на окне каюты,
на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок
судна поднялся сажени
на три от воды; то видишь в тумане какой-нибудь
новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют
новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец
судно отказывается от битвы, идет ко дну: люди бросаются в шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что,
на прощанье, съехал с людьми
на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать
на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с
судном, где-то в
Новой Зеландии.
На песке у самого берега поставлена батарея, направо от нее верфь, еще младенец, с остовом
нового судна, дальше целый лагерь палаток, две-три юрты, и между ними кочки болот.
— О любопытнейшей их статье толкуем, — произнес иеромонах Иосиф, библиотекарь, обращаясь к старцу и указывая
на Ивана Федоровича. —
Нового много выводят, да, кажется, идея-то о двух концах. По поводу вопроса о церковно-общественном
суде и обширности его права ответили журнальною статьею одному духовному лицу, написавшему о вопросе сем целую книгу…
Наша начинающаяся, робкая еще наша пресса оказала уже, однако, обществу некоторые услуги, ибо никогда бы мы без нее не узнали, сколько-нибудь в полноте, про те ужасы разнузданной воли и нравственного падения, которые беспрерывно передает она
на своих страницах уже всем, не одним только посещающим залы
нового гласного
суда, дарованного нам в настоящее царствование.
Враждебная камера смолкнула, и Прудон, глядя с презрением
на защитников религии и семьи, сошел с трибуны. Вот где его сила, — в этих словах резко слышится язык
нового мира, идущего с своим
судом и со своими казнями.
На первых порах дел в
новых судах было немного, и
на Струнникове почти
на первом им пришлось выказать быстроту и правильность своих решений.
Мы в последние пять лет, говоря высокопарным слогом, шагнули гигантски вперед: у нас уничтожено крепостное право, устроен
на новых порядках
суд, умерен произвол администрации, строятся всюду железные дороги — и для всех этих преуспеяний мы будем иметь в нашем маленьком собрании по представителю: у нас будет и
новый судья Марьеновский, и
новый высоко приличный администратор Абреев, и представитель народа Замин, и прокурорский надзор в особе любезнейшего Захаревского, и даже предприниматель по железнодорожному делу, друг мой Виссарион Захаревский.
То, что говорил сын, не было для нее
новым, она знала эти мысли, но первый раз здесь, перед лицом
суда, она почувствовала странную, увлекающую силу его веры. Ее поразило спокойствие Павла, и речь его слилась в ее груди звездоподобным, лучистым комом крепкого убеждения в его правоте и в победе его. Она ждала теперь, что судьи будут жестоко спорить с ним, сердито возражать ему, выдвигая свою правду. Но вот встал Андрей, покачнулся, исподлобья взглянул
на судей и заговорил...
— Ошибки такого рода, — отвечал, не изменяя тона, Забоков, — я теперь удален от должности, предан
суду. Дело мое, по обсуждении в уголовной палате, поступило
на решение правительствующего сената, и вдруг теперь министерство делает распоряжение о производстве
нового обо мне исследования и подвергает меня казематному заключению…
На каком это основании сделано? — позвольте вас спросить.
— Несмотря
на то что в
новом суде ему за дворянскую личнуюобиду пятнадцать рублей присудили бы-с, хе-хе-хе!
Первый бал Рамзаевых украсился посещением
новой столичной особы, Екатерины Петровны Тулузовой, которая более уже месяца сделалась провинциальной жительницею вследствие того, что супруг ее, Василий Иваныч Тулузов, был, как мы знаем, по решению
суда оставлен в подозрении; но уголовная палата совершенно его оправдала, и когда дело поступило в сенат, он, будучи освобожден из-под домашнего ареста, был взят
на поруки одним из своих друзей, а вслед за тем отправился
на житье в Москву.
Разговор у них происходил с глазу
на глаз, тем больше, что, когда я получил обо всем этом письмо от Аггея Никитича и поехал к нему, то из Москвы прислана была
новая бумага в
суд с требованием передать все дело Тулузова в тамошнюю Управу благочиния для дальнейшего производства по оному, так как господин Тулузов проживает в Москве постоянно, где поэтому должны производиться все дела, касающиеся его…
Каждую весну ледоход срезает баржи, десятки мелких
судов, — люди поохают и строят
новые суда, а ледоход снова ломает их. Что за нелепая толчея
на одном и том же месте!
Тут был и вчерашний генерал с щетинистыми усами, в полной форме и орденах, приехавший откланяться; тут был и полковой командир, которому угрожали
судом за злоупотребления по продовольствованию полка; тут был армянин-богач, покровительствуемый доктором Андреевским, который держал
на откупе водку и теперь хлопотал о возобновлении контракта; тут была, вся в черном, вдова убитого офицера, приехавшая просить о пенсии или о помещении детей
на казенный счет; тут был разорившийся грузинский князь в великолепном грузинском костюме, выхлопатывавший себе упраздненное церковное поместье; тут был пристав с большим свертком, в котором был проект о
новом способе покорения Кавказа; тут был один хан, явившийся только затем, чтобы рассказать дома, что он был у князя.
Люди, переходящие
на сторону
новой, дошедшей до известной степени распространения, истины, переходят
на ее сторону всегда сразу, массами и подобны тому балласту, которым нагружает всегда сразу для устойчивого уравновесия и правильного хода всякое
судно. Не будь балласта,
судно не сидело бы в воде и изменяло бы свое направление при малейшем изменении условий. Балласт этот, несмотря
на то, что он кажется сначала излишним и даже задерживающим ход
судна, есть необходимое условие правильного движения его.
Остаток вечера я просидел за книгой, уступая время от времени нашествию мыслей, после чего забывал, что читаю. Я заснул поздно. Эта первая ночь
на судне прошла хорошо. Изредка просыпаясь, чтобы повернуться
на другой бок или поправить подушки, я чувствовал едва заметное покачивание своего жилища и засыпал опять, думая о чужом,
новом, неясном.
— Итак, — сказал Гез, когда мы уселись, — я мог бы взять пассажира только с разрешения Брауна. Но, признаюсь, я против пассажира
на грузовом
судне. С этим всегда выходят какие-нибудь неприятности или хлопоты. Кроме того, моя команда получила вчера расчет, и я не знаю, скоро ли соберу
новый комплект. Возможно, что «Бегущая» простоит месяц, прежде чем удастся наладить рейс. Советую вам обратиться к другому капитану.
— Ну вот, он и есть. Философию знает и богословию, всего Макария выштудировал и
на службе состоит, а не знал, что мы
на богословов-то не надеемся, а сами отцовское восточное православие оберегаем и у нас господствующей веры нельзя переменять. Под
суд ведь угодил бы, поросенок цуцкой, и если бы «
новым людям», не верующим в Бога, его отдать — засудили бы по законам; а ведь все же он человечишко! Я по старине направил все это
на пункт помешательства.
Мы заняли стол перед открытым окном, выходящим
на Волгу, где в десять рядов стояли
суда с хлебом и сотни грузчиков с кулями и мешками быстро, как муравьи, сбегали по сходням, сверкая крюком, бежали обратно за
новым грузом.
Я даром трачу лучшие годы жизни», подумал он, и ему почему-то вспоминалось, что соседи, как он слышал от няни, называли его недорослем; что денег у него в конторе ничего уже не оставалось; что выдуманная им
новая молотильная машина, к общему смеху мужиков, только свистела, а ничего не молотила, когда ее в первый раз, при многочисленной публике, пустили в ход в молотильном сарае; что со дня
на день надо было ожидать приезда Земского
Суда для описи имения, которое он просрочил, увлекшись различными
новыми хозяйственными предприятиями.
Но меня того, которого она знала, который угадал бы ее приезд и пошел бы ей навстречу, не было. Живая связь невысказанного взаимного понимания между нами прекратилась как прекратилась она с товарищеской средой. Правда, воспоминание о ней лежало где-то глубоко,
на дне души, вместе с другими, все еще дорогими образами. Но я чувствовал, что это только до времени, что настанет минута, когда и эти представления станут
на суд моего
нового настроения…
Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты, поэзия,
на суд каких людей попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть
новый храм
на развалинах старого!»
Несмотря
на свое адвокатское звание, Грохов редко являлся в
суд, особенно
новый; но вместе с тем, по общим слухам, вел дела крупные между купечеством и решал их больше сам, силою своего характера: возьмет, например, какое ни
на есть дело, поедет сначала к противнику своему и напугает того; а если тот очень упрется, так Грохов пугнет клиента своего; затем возьмет с обоих деньги и помирит их.
Опера-фарс «Орфей в аду», поставленная
на русской петербургской сцене зимою, предшествовавшею открытию в столице здания
суда, представляла общественное мнение одетым в ливрею, дающую ему вид часовой будки у генеральского подъезда; но близок час, когда дирекция театров должна будет сшить для актрисы Стрельской, изображающей «общественное мнение»,
новую одежду.
Так шло месяц и два. Перед
новым годом приехал в их город его шурин и остановился у них. Иван Ильич был в
суде. Прасковья Федоровна ездила за покупками. Войдя к себе в кабинет, он застал там шурина, здорового сангвиника, самого раскладывающего чемодан. Он поднял голову
на шаги Ивана Ильича и поглядел
на него секунду молча. Этот взгляд всё открыл Ивану Ильичу. Шурин раскрыл рот, чтоб ахнуть, и удержался. Это движение подтвердило всё.
Но как мудрый Законодатель, избегая самой тени произвольного тиранства, запрещает только явное зло, и многие сердечные слабости предает единому наказанию общего
суда или мнения, так Монархиня запрещению Ценсуры подвергла только явный разврат в важнейших для гражданского благоденствия предметах, оставляя здравому разуму граждан отличать истины от заблуждений; то есть Она сделала ее не только благоразумною, но и снисходительною, и сею доверенностию к общему
суду приобрела
новое право
на благодарность народную.
Во-первых, потому, что для Наташи всякое
новое знакомство, сопровождаемое принуждением, было тягостно; во-вторых, мать так шумно хлопотала о ее наряде, особенно о прическе волос, с которыми наша красавица никогда не умела сладить, так сердилась
на горничную барышни, очень любимую ею Евьешу, что Наташа почувствовала досаду
на гостя, для которого, очевидно, подняты были все эти требования, шум и хлопоты; в-третьих, г-жа Болдухина не умела скрыть своего радостного волнения, до того хвалила приезжего гостя и особенно его красноречие, что робкой Наташе, которая искренно признавала себя за простую деревенскую барышню, сделалось как-то неловко и даже страшно явиться
на смотр и
на суд такого умника и красноречивого говоруна.
Учился он у меня хорошо, в новерситете курс кончил; и, как
на грех, тут заведись эти
новые суды!
Теперь же
на него и
судом митрополита осуждение со извержением из архиерейского чина последовало,
на место же его
новый епископ поставлен.
Он чувствует, что со всех
судов эскадры и с иностранных
судов на «Коршун» устремлены глаза моряков, осматривающие
нового гостя такими же ревнивыми взорами, какими смотрят
на балу дамы
на вновь прибывшую красавицу.
А
на другой день, когда корвет уже был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил
на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый
новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и
на горизонт, и
на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного
судна, то казалось, что
на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «
на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!», посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
Во все время перехода из Гонолулу в Хакодате старший офицер, Андрей Николаевич, был необыкновенно озабочен и с раннего утра до вечера хлопотал о том, чтобы все
на «Коршуне» было в самом совершенном порядке и чтобы
новый адмирал, имевший репутацию лихого моряка и в то же время строгого и беспокойного адмирала, и не мог ни к чему придраться и увидал бы, что «Коршун» во всех отношениях образцовое военное
судно.
Володя уже не испытывал волнения первых дней своего
нового положения в качестве вахтенного начальника. Уж он несколько привык, уж он раз встретил шквал и управился, как следует: вовремя увидал
на горизонте маленькое серое пятнышко и вовремя убрал паруса, вызвав одобрение капитана. Ночью ему пришлось расходиться огнями со встречным
судном, проходившим очень близко, и тут он не сплошал. Теперь уж он не беспокоил из-за всяких пустяков капитана, различая важное от неважного и умея принимать быстрые решения.
Не раз и не два миршенских ходоков из Петербурга по этапу назад выпроваживали, но миршенцы больше всякого начальства верили подьячему да его сроднику волостному писарю, каждый раз
новые деньги сбирали и
новых ходоков в Петербург снаряжали. Кончилось тем, что миршенское общество обязали подписками об якимовских пустошах ни в каких
судах не хлопотать, а подьячего с писарем за писанье кляузных просьб услать в дальние города
на житье. Тут миршенцы успокоились.
— Нет, про дверь и думать нечего, — молвил опытный в воровском деле Миней Парамоныч. Он два года в остроге высидел, но по милостивому
суду был оставлен только в подозренье, а по мелким кражам каждый раз отделывался тем, что ему накостыляют шею да и пустят с Богом
на новые дела.
Иван Карамазов учит: «Так как бога и бессмертия нет, то
новому человеку позволительно стать человекобогом, даже хотя бы одному в целом мире, и с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится… Все дозволено». Мысли свои Иван сообщает лакею Смердякову, Смердяков убивает отца-Карамазова при молчаливом невмешательстве Ивана. Иван идет в
суд доносить
на себя. И черт спрашивает его...
Из Землина аккуратно каждый день летели теперь
на почти что беззащитный город снаряды; a тут еще
новый враг, военное
судно, хорошо вооруженное тяжелыми пушками, слало им в свою очередь непрошенные гостинцы со стороны реки, пользуясь тем, что защитники Белграда не успели вооружиться как следует, не ожидая такого стремительного начала военных действий.
Достаточно в этом отношении указать хотя бы
на его фельетон"
Новая группа людей", помещенный когда-то в"Новостях", в котором он, вооруженный большими знаниями по психопатологии, указывал
на вредные последствия выдвигавшегося в то время псевдонаучного понятия о психопатии как основании для невменяемости и пагубное влияние слушания таких дел при открытых дверях
суда на нервных юношей и истерически настроенных обычных посетительниц судебных заседаний.
Последним был допрошен уездный врач, вскрывавший покойную старуху. Он сообщил
суду всё, что помнил из своего протокола вскрытия и что успел придумать, идя утром в
суд. Председатель щурил глаза
на его
новую, лоснящуюся черную пару,
на щегольской галстук,
на двигавшиеся губы, слушал, и в его голове как-то сама собою шевелилась ленивая мысль: «Теперь все ходят в коротких сюртуках, зачем же он сшил себе длинный? Почему именно длинный, а не короткий?»
Ровно в два часа председательствующий объявил к слушанию дело «по обвинению крестьянина Николая Харламова в убийстве своей жены». Состав
суда остался тот же, что был и
на предыдущем деле, только место защитника заняла
новая личность — молодой, безбородый кандидат
на судебные должности в сюртуке со светлыми пуговицами.
Перед изумленными путешественниками
на месте, где за семьдесят лет перед тем была лишь пустынная степь и развалины, предстала крепость, арсенал со множеством пушек, три готовых
на верфях корабля, несколько церквей, красивые здания, купеческие
суда в прекрасном порту, словно как из земли выросший
новый город, богатый и многолюдный.
И вот бедная чета, волшебным жезлом могучей прихоти перенесенная из глуши России от богов и семейства своего, из хаты или юрты, в Петербург, в круг полутораста пар, из которых нет одной, совершенно похожей
на другую одеждою и едва ли языком; перенесенная в
новый мир через разные роды мытарств, не зная, для чего все это делается, засуеченная, обезумленная, является, наконец, в зале вельможи перед
суд его.