Золотой корсар

Луи Нуар, 1869

1825 год. Карбонарии, члены тайного общества итальянских патриотов, ведут борьбу за свободу полуострова. Их широко разветвленная сеть добралась и до Неаполитанского королевства, где правит король Франческо I. До того, как стать королем, он был чрезвычайно популярен в стране, но, унаследовав трон, забыл о своих либеральных принципах, взяв на вооружение политику отца, окружил себя шпионами и невежественными министрами, преследуя своих противников со всей возможной жестокостью. Волей обстоятельств Паоло, приемный сын рыбака, всю жизнь мечтавший стать корсаром, вмешивается в противостояние карбонариев и неаполитанской полиции. Им движут благородные помыслы. Вот только методы борьбы юноши не слишком отличаются от тех, которыми славится как сам король, так и люди, выходящие в море под черными парусами…

Часть первая. Корсар с золотыми волосами

Глава I. Трусость перед врагом: смерть!

В 1828 году, когда Алжир все еще принадлежал алжирцам, в Средиземном море господствовали корсары.

Христианская Европа находилась во власти кучки пиратов-мусульман.

Каторги дея Хуссейна были забиты тысячами рабов всех национальностей; в гаремах юные девы, плененные во время разбойных рейдов, исполняли прихоти сластолюбивых мавров, достаточно богатых, чтобы их купить.

Испания жила в ежедневном страхе перед нападением со стороны племен, проживавших на соседних с территориями, которые она занимала на берберском побережье, землях. Пираты угрожали Ла-Калле во Франции; пляжи Италии, острова Греции, утесы Каталонии — вся береговая линия — постоянно подвергались дерзким и разорительным набегам корсаров Регентства.

Тщетно, еще со времен Карла Пятого и Людовика XIV, великие морские державы пытались разрушить это пиратское гнездо — все их попытки неизбежно проваливались.

Ни случайные бомбардировки этого бандитского логова англичанами, ни постоянное и крайне разорительное для государственной казны наблюдение за ним французской эскадры существенных результатов не приносили — порт вновь и вновь возрождался из пепла.

Тартаны продолжали бороздить моря, раз за разом ускользая от вражеских крейсеров, возвращаясь с добычей под носом сразу нескольких кораблей, неспособных преследовать эти легкие барки, которые летают по воде, как чайки в небе.

Для того чтобы завоевать Алжир, Алжир девственный, святой, хорошо охраняемый, нужны были немалая армия, флот кораблей в триста и неукротимое упорство; чтобы сохранить его, нужны были еще шестьдесят тысяч человек, наши пушки и весь наш военный гений.

Но Алжир тогда был на пике своего могущества.

Впрочем, и сегодня это земля, полная странностей, ярких контрастов, поразительных аномалий, необъяснимых гармоний, непостижимых загадок.

Арабы называют его «краем, покрытым вуалью».

В годы, предшествующие его завоеванию, перед путешественником, который осмеливался приподнять хотя бы уголок этой вуали, на каждом шагу вырастал какой-нибудь сфинкс, забрасывая его назойливыми вопросами, запугивая и зачаровывая взглядом.

Уже тогда — и это было удивительно — жизнь в городах, с их мавританской цивилизацией, являла собой полную противоположность дикарскому, варварскому существованию дуаров^[22], располагавшихся прямо за городскими стенами; нигде это противопоставление не было столь резким, как в Алжире последних лет его независимости.

С высоты Императорского форта открывалась огромная панорама, охватывавшая город и порт, тенистые сады и пустынные земли, море и Атласские горы с их уходящими за горизонт верхушками.

Странный человек вглядывался в даль с вершины этой величественной цитадели.

Дело было в июне, когда сумерки спускаются внезапно; вечер выдался чудесный.

Мягкий и благоуханный бриз легко колыхал море; огромный вал вяло накатывал на берег и отступал — лениво и безвольно.

Волна ласкала сушу, испуская бесконечно нежные вздохи, к которым прислушивался этот стоявший на крепостной стене мечтатель.

Внизу лежал город с его бесчисленными террасами, минаретами мечетей, силуэтами фортов, мрачной крепостью, окруженной ореолом творящихся в ней неслыханных злодеяний, и огромным редутом времен Карла Пятого, гордо высившимся на кратере временами еще напоминавшего о себе зловещего вулкана.

Пока одни суда, встав на якорь, мирно дремали; другие бесшумно выходили в море, невзирая на французские фрегаты, очертания которых постепенно расплывались черными точками на рейде.

Небо сияло огнями, освещая глубокое море, и казалось, что колышущиеся волны желают завернуть миллиарды звезд в свои фосфоресцирующие складки.

Гигантские горы огибают этот пейзаж, не ограничивая его, но заключая картину в рамку, дерзкими контурами которой любуется взор, коему нет нужды останавливаться на растворившихся в небесной лазури пиках.

В бесконечности пространства теряется не только взгляд, но и заснеженная Джерджера.

К величию этого ансамбля примешивалась пикантность деталей.

Из Императорского форта вы могли слышать музыку танцующих кафе, песни импровизаторов, выбиваемую альмами барабанную дробь дарбук; вместе с этими праздничными звуками приходили пронзительные завывания хищников, бродящих в сумерках по лощинам.

В овраге янычар, обняв за талию прекрасную девушку, тайком сбежавшую из сераля, мелодично читал ей любовные сонеты поэта Абд-Эррамана; где-то неподалеку, вбирая эманации кладбища, мрачно рычала гиена.

Вой голодного хищника и чудесные звуки поцелуев повторяло эхо.

Человек, спустившийся уже к подножию форта, напрягал слух, вслушиваясь в дуновение бриза…

Устремив взор на лазурное море, он вглядывался в тени, отбрасываемые на рейд фрегатами.

Какой интерес привел его сюда?

То был странный и, судя по всему, опасный тип, так как, заметив его, влюбленные вскочили на ноги.

— Старый Иаков! — воскликнула мавританка.

— Колдун! — пробормотал янычар.

И, испуганные, они убежали.

Еврей даже не пошевелился.

Лежавший позади него пес встрепенулся, адресовал заунывную жалобу ветру, а затем, по легкому свисту хозяина, вновь улегся у его ног.

Об этом человеке и его собаке по Алжиру ходило множеств слухов, которые никто так никогда и не смог прояснить.

Пса звали Саид^[23], его хозяина — Иаков.

Выглядели они так, словно давно уже достигли крайнего предела старости. Еврею определенно было больше ста лет, собаке — не меньше пятидесяти.

Пес и его хозяин наводили ужас на алжирских буржуа — в Алжире тоже, даже в те времена, была своя буржуазия.

Горожане утверждали, что этот старец обнаружил способ жить гораздо дольше общепризнанных границ; поговаривали, что знание чудесной тайны позволяло ему время от времени продлевать жизнь не только свою, но и своей борзой.

Серая, высохшая, согбенная борзая выглядела именно так, как, согласно народным преданиям, и выглядели псы колдунов Средневековья.

Да и хозяин ее мог служить олицетворением дряхлости.

Алжирские старожилы рассказывали другим, более молодым старикам, что Иакова видели в городе во все времена, столь же дряхлого, столь же седого, столь же загадочного и необъяснимого.

Один из шаушей дея, которому было восемьдесят два года, убеждал каждого встречного, что, когда мальчиком бросал камни в Иакова, тому уже было лет сто.

Он добавлял, что на следующий день у него случилась горячка, ниспосланная колдуном, от которой лишь тот один смог затем его избавить, заставив выпить неизвестное снадобье.

Словом, еврей этот решал людские судьбы.

Был ли он богат?

Был ли он беден?

Чем он занимался?

О чем он думал?

Никому ничего не было о нем известно.

Все — и даже сам дей — его опасались.

Иаков жил в гетто, на вонючей улице вонючего еврейского квартала, в вонючем доме, большом, но развалившемся.

Однажды домой к нему, по приказу дея, с обыском явились шауши.

Еврей встретил их у порога.

— Пусть входит, кто хочет, — сказал он, — но кто войдет — умрет!..

Шауши не осмелились…

— Идите и скажите Хуссейну, что тот, кто меня тронет, уже мертвец, а тот, кто меня преследует, стоит над могилой. Чтобы защититься и нанести удар, мне не нужно ни оружие, ни солдаты.

Он шагнул вперед.

Офицер, командовавший шаушами, смертельно побледнел, оказавшись перед безоружным стариком.

Тот же промолвил:

— Можешь переступить порог!

Офицер повиновался.

Поставив ногу на бетонный пол, он упал навзничь, отброшенный невидимой силой.

Иаков приказал потрясенным шаушам поднять офицера, дал выпить пару капель напитка, содержавшегося в выдолбленном сердолике, и сказал его людям:

— Унесите его; скоро он придет в себя. Но помните о том, что вы видели, и скажите дею, что сильным мира сего не стоит связываться с силами сверхъестественными.

С тех пор дей начал относиться к Иакову с глубоким почтением.

Весь же Алжир избегал старца; тот ни с кем не общался и никому не мешал.

По улицам он ходил, согнувшись вдвое, опираясь на большую черную палку, едва не касаясь земли длинной бородой, бородой, почтенной, шелковистой, ухоженной и столь белой, что она ослепляла не хуже чистого снега.

Череп столетнего старца тоже поражал воображение: совершенно лысый, он был весь в шишках, которые располагались неравномерно и походили на наросты.

Физиономия его напоминала, если можно так выразиться, лик скелета — похожая на пергамент, стертая в одних местах, ороговевшая в других. Маленькие, глубокие, мигающие и сверкающие урывками, словно глаза волка в сумерках, очи его покоились в глубоких впадинах, под удивительно пышными ресницами.

Руки его постоянно трещали, хрустели и бряцали косточками; кожа, мозолистая и шероховатая, собиралась узелками — такие можно увидеть на лапах грифов; ногти походили на когти.

Короче говоря, Иаков был своего рода живой и ходячей мумией, производившей на тех, кто видел его впервые, мрачное впечатление, и напоминавшей мертвеца, иссохшего в могиле и поднявшегося из склепа в мир живых.

Таким был человек, неподвижно стоявший у подножия форта.

Внезапно вдали прогрохотала пушка; молния прочертила пространство.

Рейд осветился от мыса к мысу, и Алжир пришел в непередаваемое волнение.

Все жители города — матросы и солдаты, мужчины и женщины, старики и молодежь — устремились на набережные.

Начиналось морское сражение.

Но кто это был?

Какой корсар сошелся в схватке с французской флотилией, преграждавшей путь в порт?

За первым пушечным выстрелом последовал второй, затем третий, затем послышались бортовые залпы.

Оставаясь невозмутимым, еврей вглядывался в море.

Вскоре он прошептал:

— Это он.

Но ни один мускул непроницаемого лица не вздрогнул, выражая обеспокоенность или надежду. Разве что его пес поднял голову, вдохнул воздух, жалобно взвыл и, полаяв немного, успокоился.

Канонада становилась все более ожесточенной, и еврей пробормотал:

— Держится уже довольно долго. — Он нахмурил брови. — Парочка залпов — это бы куда еще ни шло, но не настоящее же сражение!.. Я ведь запретил ему вступать в бой с кем-либо!..

Он выпрямился, и его изможденная рука вытянулась в направлении эскадры, которая вела огонь из всех орудий.

Казалось, он грозит французам, жестом немым и ужасным, и с губ его сорвалось проклятие.

Позади, оскалив зубы, заливался пронзительным лаем пес.

Взгляды обоих — и хозяина, и собаки — пылали огнем.

Но вскоре старик успокоился.

— Проклятый мальчишка! — проворчал он. — Но его можно понять… Какая невероятная отвага! Он достоин того, что его ждет.

Отблески пушечных залпов позволяли уже различить происходящее на рейде.

Большой французский фрегат, шедший на всех парусах, пытался настигнуть некий пароход.

Пароход был небольшой, с низкой посадкой, ничем не приметный; фрегат — огромный и… бессильный.

Фрегат обстреливал врага из тридцати орудий, пароход огрызался лишь одним залпом, но, судя по вспышкам, калибр его пушки был весьма внушительным.

Расправив паруса, на помощь фрегату спешили остальные корабли эскадры, но ветер был слабым.

Позади убегавшего к Алжиру парохода шло красивое трехмачтовое судно, вероятно, добыча.

Зрители выглядели удивленными: ни у одного из известных алжирцам корсаров не было парохода.

Никто из местных разбойников даже не задумывался о том, чтобы заниматься каперством на новых судах.

Кем мог быть этот капитан, столь отважно противостоявший французам?

Некий лоцман, наблюдавший за пароходом в подзорную трубу, воскликнул:

— Вижу на гафеле черный флаг Золотоволосого! Неужто он?

— Ю-ю!^[24] — возликовали двадцать тысяч глоток, и все уста восторженно повторили: — Это Золотой корсар! Он вернулся! Смерть христианам!

Когда первый порыв угас, толпа начала строить предположения насчет корсара.

— Но откуда у него пароход?

— Он ведь уходил на тартане.

— Почему его так долго не было; три месяца не появлялся?

И у каждого было свое тому объяснение.

Сражение продолжалось.

Пароход держался молодцом: он обходил противника и, держась от него на расстоянии, одно за другим всаживал ядра в его корпус, оставаясь недосягаемым благодаря своей малой объемности и строгому соблюдению дистанции.

Снаряды фрегата не долетали до цели; его же выстрелы били точно.

Трехмачтовик, выйдя из-под обстрела, под неистовые крики «браво» и бешеные аплодисменты вскоре показался у входа в алжирский порт.

Внезапно появившееся сторожевое судно бросилось в погоню за мусульманским корсаром.

И тут случилось странное.

Отойдя от фрегата, пароход восстал из воды — так подымается тяжелогруженое судно, которому вдруг удалось избавиться от груза, — и начал стремительно удаляться, продолжая, впрочем, издевательски обстреливать эскадру.

Восторженная толпа затопала ногами.

Фрегат был весь в пробоинах; пароход оставался практически невредимым.

Под стенами фортов он прошел под исступленные крики встречающих.

Но — странная штука — среди хвалебных слов, адресованных корсару, нередко встречались такие: «малец», «пацан», «ангелочек». Чаще говорили: «золотоволосый мальчуган», чем «золотоволосый корсар».

Чужеземцы этим, разумеется, были крайне удивлены.

Но изумление их удвоилось, когда они смогли разглядеть на полуюте парохода его капитана.

Команда, черная от пороха, вооруженная до зубов, в пестрых восточных одеждах, выстроилась на палубе: солдаты — застыв в неподвижной стойке, матросы — у снастей, офицеры, большинство из которых были еще подростками, — собравшись у банки вахтенного.

На корабле этого корсара царил полный порядок; и матросы, и офицеры выглядели весьма внушительно; на борту стояла мертвая тишина; такая же охватила и толпу, внимательную и взволнованную.

Все взгляды были прикованы к капитану, которому удалось установить на судне столь строгую дисциплину.

То…

То был мальчишка!

Впрочем, в свои шестнадцать он и не мог выглядеть мужчиной.

Одетый на европейский манер — брюки из белого тика, стянутые на боку поясом, легкую куртку с капюшоном, какие носят неаполитанцы, — с непокрытой головой, этот необычный капитан звонким голосом отдавал команды, которые рупор доносил до набережной.

Была ночь, но при свете сверкающей луны и искрящихся звезд зрители легко различали очаровательную головку этого юноши, чьи густые вьющиеся светлые волосы спадали на плечи, отбрасывая под освещавшими их серебряными лучами коричневато-желтые отблески.

Позади корсара, в костюме неаполитанского моряка, почтительно и смиренно держался огромный матрос, двухметровый великан. Должно быть, он-то и служил своего рода могучей рукой, исполнявшей волю золотоволосого. Во взгляде капитана сквозили уверенность и расчетливость. Внезапно его звонкий голос прокричал:

— Стать на якорь!..

Якоря упали, и пароход остановился.

В ту же секунду толпа, захлопав в ладоши, нарушила тишину громогласными здравицами; форты по приказу дея громыхнули из всех орудий, словно приветствовали коронованную особу; тысячи барок поспешно устремились к корсару: овация переросла в шквал исступленного восхищения.

И все потому, что жители Алжира обожали Корсара с золотыми волосами.

И все потому, что этот паренек совершал невероятные геройства под флагом дея.

И все потому, что он заслужил репутацию, которой завидовали старейшие капитаны.

Его лучистая молодость, невероятная ловкость, отчаянная храбрость, загадка его жизни окружили паренька ореолом славы, завоевали ему горячие симпатии масс и дружбу и восхищение великих мира сего.

Дей собственной персоной причалил на шлюпке к кораблю Корсара.

Когда он взошел на палубу, команда приветствовала его ружейным залпом, барабаны застучали на французский лад и тотчас же были поддержаны трубами горнистов.

Юноша вышел навстречу дею и приветствовал церемонно, но Хуссейн притянул его к себе и порывисто обнял.

Затем, глядя на корсара с отеческой нежностью, он сказал:

— Становись мусульманином, я разрешаю.

— Спасибо за предложение, сидна, — твердо отвечал юноша. — Но я не хочу никакой религии — ни христианской, ни еврейской, ни кальвинистской, ни какой-то другой.

Не став настаивать, Хуссейн сменил тему разговора:

— Откуда у тебя этот пароход? — спросил он.

— Этого я сказать не могу, — промолвил юноша. — С владельцем судна мы не знакомы.

— Так он столь же таинственен, как и все прочие? — заинтригованный, спросил дей.

— Кто знает, возможно, у меня всегда был один и тот же покровитель.

— Где ты раздобыл этот трехмачтовик?

— В водах Неаполя. Он плавал под американским флагом.

— Отличный улов!

— Рад стараться. Инструкции моего арматора позволяют мне надеяться на то, что в один прекрасный день я смогу покуситься и на нечто большее; возможно, приведу тебе фрегат.

— С этим суденышком?

— Именно. Он загадочный, мой корабль, загадочный, как и я сам, как мой арматор, как все, что ко мне относится.

Юноша поднялся на мостик и скомандовал боевую тревогу, после чего вполголоса отдал еще одно распоряжение.

Внезапно судно с поразительной быстротой начало уходить под воду.

На лицах дея и сопровождавших его офицеров отразилось изумление.

Вода доходила уже до палубы.

— В чем дело? — вопросил Хуссейн.

— Долго объяснять, господин. Пригласи своего смиреннейшего слугу к столу, поставь перед ним бутылку испанского вина, любить которое позволяет твоя религиозная щепетильность, и пусть ему прислуживает прекрасная европейская невольница, которую он сможет увести с собой после ужина, пусть Хуссейн Великолепный попотчует Корсара с золотыми волосами, и Корсар с золотыми волосами расскажет кое-что Хуссейну Великолепному.

— Пойдем! — поспешно произнес дей. — Пойдем, сын мой. Мой дворец в полном твоем распоряжении.

— Секундочку! — промолвил юноша, улыбнувшись этой спешке. — Прежде чем я отправлюсь за тобой, позволь мне совершить акт правосудия.

— Ты должен вознаградить кого-то?

— Конечно же нет. Сражение как таковое даже и не начиналось, но как только встал вопрос о защите трехмачтовика, один из моих офицеров нашел способ себя обесчестить.

Он подал знак.

Привели юношу.

То был племянник аги, родственник Хуссейна, представитель одной из самых знатных алжирских семей.

— Как! — воскликнул дей. — Мехмет оказался трусом?!

— Он отказался возглавит группу из десяти человек, дабы сопроводить трехмачтовик к берегу.

— И как ты намерен поступить?

— А вот как.

И быстрый как молния, Корсар с золотыми волосами выхватил из-за пояса пистолет и вышиб офицеру мозги.

Несчастный свалился на палубу.

Хуссейн побледнел от гнева.

Он-то полагал, что дело ограничится внушением, и даже думать не мог, что Паоло посмеет пустить в расход его родственника; то был неслыханный проступок.

Рука дея потянулась к поясу.

Ничуть не смутившись, юноша взвел второй курок пистолета.

Он не опустил глаз под разъяренным взглядом Хуссейна, некогда такого же отважного солдата, как и он, а сейчас абсолютного правителя Регентства, Хуссейна, по одному лишь слову которого он мог лишиться головы…

Все вздрогнули, увидев, что юный герой вызвал гнев жестокого монарха, срубившего столько голов ятаганами своих шаушей.

Но Корсар с золотыми волосами голосом твердым и решительным, сказал Хуссейну:

— Вздумаешь шевельнуться — и ты труп!..

Дуло пистолета смотрело дею в лицо.

— Взять эскорт на мушку, живо! — приказал юноша матросам.

Распоряжение его было выполнено…

Старик, скрытый капюшоном бурнуса, наблюдал за этой сценой из своей лодки.

Он прошептал:

— Да он храбр как лев! Но вот достанет ли ему хитрости лиса?

И он продолжил с любопытством следить за всеми перипетиями происходящего.

Палуба корабля в этот момент стала сценой для драматического действа.

Турки и арабы из свиты Хуссейна не сводили глаз с Корсара; матросы держали их на прицеле своих ружей.

Хуссейн теребил эфес своего ятагана, ощущая холодное прикосновение пистолета, приставленного к его лбу.

Уступить?!

Этого ему безумно не хотелось, но по глазам Паоло он понял, что тот в случае необходимости спустит курок без колебаний.

Между ними лежал труп наказанного Корсаром офицера.

Стояла гробовая тишина.

Глава II. Храбрый как лев… и хитрый как лиса

То, безусловно, было странное зрелище — юнец держит на мушке самого дея.

Но у тех, кто стали свидетелями этого поединка Давида с Голиафом, не было ни малейших сомнений в исходе: Корсар неминуемо поплатится за свою дерзость головой.

Паоло, как всегда, спокойный, не сводя глаз с дея, скомандовал:

— Поднять якорь!

Вахтенный тотчас же передал его приказ матросам, и якорная цепь начала наматываться на кабестан, который приводился в движение паровым двигателем.

Создатели этого корабля опередили прогресс лет на двадцать!

Мгновением позже, когда якорь поднялся из воды и встал на место, Корсар прокричал:

— Полный вперед!

— Полный вперед! — повторил офицер с высоты банки.

Кочегары подбросили угля в топку, густой клуб дыма вырвался из трубы, и колеса ударили по воде.

Пароход вышел из порта…

Хуссейн побледнел: Корсар мог выдать его французам.

Изумленный дерзкой выходкой, дей не нашел ни слова протеста.

Его рука, лежавшая на эфесе кривой турецкой сабли, дрожала, взгляд пылал огнем, но уста хранили молчание.

Едва корабль вышел на рейд, Корсар с улыбкой промолвил:

— Ты в моей полной власти, господин, ты и твои люди. На судне королем является капитан. Так что ружья — на палубу! — приказал юноша свите дея.

Ответом был недовольный ропот.

— Я сказал: ружья — на палубу! — повторил юноша.

Офицеры Хуссейна не повиновались.

— Внимание! — крикнул Корсар двум десяткам матросов, которые охраняли пленников. — Целься!.. А теперь: ружья — на палубу! — повторил отважный юноша. — Или я командую огонь!

Эскорт нехотя подчинился; один лишь дей остался вооруженным.

Подойдя к дею, Паоло учтиво предложил ему руку:

— Изволь проследовать за мной, господин.

Было во всем происходящем нечто столь неожиданное, звонкий голос Корсара вдруг стал столь вкрадчивым, что дей машинально, не видя никакого выхода из тупикового положения, в котором оказался, последовал за юношей.

Тот провел его в свою каюту. Дей вошел в нее уже в том состоянии, когда бессильная, усмиренная ярость сменяется подавленностью.

Он уже представлял себя плененным и преданным.

Когда они остались с деем наедине, Паоло отбросил все свое оружие в сторону и скрестил руки на груди.

Он посмотрел на Хуссейна.

— Я жду! — промолвил он.

— Ждешь чего? — спросил изумленный дей.

— Своего наказания. Ты вооружен — убей меня; как видишь, я беззащитен.

К столь резкому повороту Хуссейн оказался не готов; на лице его отразилось недоумение.

— Неужели ты думал, — спросил Паоло, — что я собираюсь выдать тебя французам? Тебя, который был мне другом! Тебя, который назвал меня сыном! Тебя, которого я так люблю! Тебя, которого я так уважаю! Да ни за что на свете!.. Думаю, я поступил правильно, наказав труса; на моем месте ты бы сделал то же самое. Но я увидел, как воспылал яростью твой взгляд, и понял, что меня ждет. И тогда я пожелал умереть достойно, захотел принять смерть из твоих собственных рук. Я подумал, что было бы здорово, если бы люди говорили про Корсара с золотыми волосами: «Оскорбив Хуссейна, он сам попросил Хуссейна его покарать».

Он опустился на колени, взял руку дея, поцеловал ее и сказал:

— Я жду…

Он был так грациозен, так смиренен и в то же время так умилителен, что дей был тронут; у него случился один из тех порывов, что свойственны необузданному темпераменту и что вынуждали его совершать столько жестоких деяний и столько благородных поступков.

Резко подняв Паоло на руки, Хуссейн поцеловал его в обе щеки, вынес, словно ребенка, на палубу и, поставив на полуют, сказал с отеческим простодушием:

— Когда сочтешь, что я достаточно прогулялся, мы вернемся в порт.

Корабельная команда и эскорт дея обменялись недоуменными взглядами.

— Готовиться к повороту! — прокричал капитан.

И пароход взял курс на Алжир.

Хуссейн прохаживался взад и вперед по полуюту, не соизволив никому дать каких-либо объяснений, впрочем, никто их у него и не требовал.

Любопытствующие, что толпились в порту, решили, что он пожелал испытать возможности корабля.

Когда пароход вошел в гавань, рука Хуссейна дружески лежала на плече Корсара.

Конечно, многие заметили некую сумятицу, происходившую на борту судна; но, за исключением еврея и нескольких наиболее проницательных зевак, никто так и не понял, что именно там происходило.

— Да, я не ошибся, — прошептал Иаков, увидев, что Корсар стоит на палубе в обнимку с Хуссейном. — Этот парень развит всесторонне. Что ж, вечером нужно будет его разыскать. — И он бросил слуге: — Греби к берегу!

По всему порту разносились исступленные возгласы «браво»; Хуссейн и Корсар сошли на берег под оглушительную овацию толпы.

Заметив на набережной дядю офицера, которого Корсар покарал смертью, дей сказал ему:

— Твоего племянника больше нет с нами. Он нарушил свой долг, и капитан вышиб ему мозги. Твой племянник был моим родственником; но в данном случае я даже рад, что пролилась кровь моей семьи, так как кровь эта текла в жилах труса.

Дядя поклонился, подавив свое горе.

Дей запрыгнул на лошадь, которую к нему подвели, приказал одному из офицеров одолжить коня Корсару, и при свете зажженных факелов кортеж триумфально вернулся в крепость.

Долго еще жители Алжира осаждали ее ворота, шумно приветствуя Корсара с золотыми волосами.

Иаков растворился в толпе; покрыв голову капюшоном, он слушал и размышлял над тем, как быть дальше.

Глава III. Пойдем!

Покинув дворец дея утром, Паоло большую часть дня провел в мавританском кафе; когда же с наступлением сумерек он выбрался наконец на улицу, то наткнулся на Иакова, который, судя по всему, поджидал юношу.

— Следуй за мной, — сказал еврей. — Есть разговор.

«Что могло понадобиться от меня этому старому колдуну?» — подумал Паоло, который был в курсе всех ходивших о еврее слухов.

И он спросил:

— Чего ты хочешь?

— Пойдем!.. — лаконично промолвил Иаков.

— Куда?

— Пойдем, — повторил еврей, — и ты сам все увидишь.

В присутствии этого едва ли не волшебного персонажа, которому что-то от него потребовалось, Паоло испытал странное ощущение, смесь удивления, радости и страха.

Человек-легенда, столетний еврей, который, казалось, вознамерился жить вечно, тот, чьи секреты желал бы знать каждый, тот, о ком судачил весь город, вся провинция, вся страна, нуждался в нем!

Возможно, ему предстояло узнать тайну этой живой загадки!

И тем не менее он был слегка напуган; тайна для воображения есть то же, что бездна для глаз. Он так же опасался погружать взгляд в прошлое старца, как опасаются головокружения, стоя на краю пропасти.

Смерив юношу взглядом, Иаков прочел на его лице нерешительность.

Засады в алжирских городах — отнюдь не редкость; здесь часто можно попасть под ятаган какого-нибудь араба или наткнуться на стилет мавра.

И каким бы отважным ни был Паоло, угодить в ловушку ему вовсе не улыбалось, — в своей жизни ему довелось совершить немало глупостей, на которые столь горазды шестнадцатилетние юноши и за которые их так ненавидят зрелые мужи.

Он потребовал объяснений, но таковых не последовало: еврей продолжал идти вперед, не произнося ни слова, и, тяжело вздохнув, Паоло последовал за ним.

Определенно, он был неплохим знатоком человеческого характера, этот старый еврей!

Он знал, что любопытство непременно потянет юношу вслед за ним.

Они вошли в оранское гетто: мрачные улочки, смрадные дома, зловонный район…

Так, в молчании, они еще какое-то время продвигались вперед, пока Иаков не остановился наконец перед полуобвалившейся хибарой, толкнул расшатанную дверцу и провел спутника в темную аллею, в конце которой обнаружилась еще одна дверь; еврей трижды через короткие промежутки постучал в нее своей палкой.

Паоло полагал увидеть какую-нибудь беззубую старуху-еврейку, но услышал звонкие голоса, издававшие радостные восклицания; дверь открылась. Перед ним стояли две идеальной красоты девушки, две девы Иудеи, словно сошедшие с картины Делароша. Их пленительные профили обрисовались при ярком свете на входе в просторный двор, окруженный мавританскими колоннами, выложенный плитами из белого мрамора, сияющий в лучах луны.

За хибарой скрывался настоящий дворец.

Девушки, получив по отеческому поцелую, забрали у своего деда палку, взяли его под руки и хотели проводить в дом, но он бросил им пару слов, и они обернулись.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

22

Кочевое поселение бедуинов.

23

Тигр (араб.).

24

Радостный возглас арабов, сопровождаемый определенной жестикуляцией.