Неточные совпадения
—
Гроб поставили
в сарай… Завтра его отнесут куда следует.
Нашлись люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит
в себя. У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми! Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. — Ты заметил, понял?
День прошел благополучно, но
в ночь Маша занемогла. Послали
в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную
в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели
находилась у края
гроба.
Я снова
в городе,
в двухэтажном белом доме, похожем на
гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу,
в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы
находиться лицо дома, — по четыре окна; нижние смотрят
в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и
в грязный овраг.
В грудах обломков и пепла найдено было 11 трупов. Детей клали
в один
гроб по несколько. Похороны представляли печальную картину:
в телегах везли их на Мызинское кладбище. Кладбищ
в Орехово-Зуеве было два: одно Ореховское, почетное, а другое Мызинское, для остальных. Оно
находилось в полуверсте от церкви
в небольшом сосновом лесу на песчаном кургане. Там при мне похоронили 16 умерших
в больнице и 11 найденных на пожарище.
То, что умирает, отчасти причастно уже вечности. Кажется, что умирающий говорит с нами из-за
гроба. То, что он говорит нам, кажется нам повелением. Мы представляем его себе почти пророком. Очевидно, что для того, который чувствует уходящую жизнь и открывающийся
гроб, наступило время значительных речей. Сущность его природы должна проявиться. То божественное, которое
находится в нем, не может уже скрываться.
У меня было воспаление мозга, и я несколько дней
находился на краю
гроба; молодая натура моя вынесла эту опасную болезнь — и я после кризиса очнулся, но неблагонадежные тонкие ноги не
в силах были держать моего исхудалого тела, и распаленная страстною жаждою знаний голова моя была не
в силах работать.
— Сами видите, батюшка, как живем. Пенсии я не выхлопотала от начальства. Хорошо еще, что
в земской управе
нашлись добрые люди… Получаю вспомоществование. Землица была у меня… давно продана. Миша без устали работает, пишет… себя
в гроб вколачивает. По статистике составляет тоже ведомости… Кое-когда перепадет самая малость… Вот теперь
в губернии хлопочет… на частную службу не примут ли. Ежели и примут, он там года не проживет… Один день бродит, неделю лежит да стонет.
Во главе поджидавших печальную процессию
находился и Павел Петрович с небольшою свитой на углу Невского и Садовой. По приближении
гроба государь снял шляпу.
В это время за спиной его раздалось громкое рыдание. Он обернулся и увидел, что генерал-майор Зайцев, бывший
в итальянскую войну бригад-майором, плачет навзрыд.
Для Фимы она стала такой же ненавистной, как и для остальной прислуги барыней, ненавистной еще более потому, что она постоянно
находилась перед ее глазами, была единственным близким ей человеком, от которого у Салтыкова не было тайны, а между тем, ревность к жене Глеба Алексеевича, вспыхнувшая
в сердце молодой девушки, отвращение к ней, как к убийце, и боязнь за жизнь любимого человека, которого, не стесняясь ее, Дарья Николаевна грозилась
в скором времени уложить
в гроб, наполняли сердце Фимки такой страшной злобой против когда-то любимой барыни, что от размера этой злобы содрогнулась бы сама Салтычиха.
— Вот, видите, батюшка, значит, во всяком случае, должно открыть беседку. Вы же приехали кстати. Если,
в самом деле, там
найдутся человеческие кости, мы их положим
в гробы, вы их благословите и похороните на сельском кладбище.