Неточные совпадения
Хотя оно
было еще не близко, но воздух в городе заколебался, колокола сами собой загудели, деревья взъерошились,
животные обезумели и метались по полю, не находя дороги в город.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских,
есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и
животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны
быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью,
были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в
животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
— Да моя теория та: война, с одной стороны,
есть такое
животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
Она
была одно из тех
животных, которые, кажется, не говорят только потому, что механическое устройство их рта не позволяет им этого.
Доказательством того, что деятельность ее и Агафьи Михайловны
была не инстинктивная,
животная, неразумная,
было то, что, кроме физического ухода, облегчения страданий, и Агафья Михайловна и Кити требовали для умирающего еще чего-то такого, более важного, чем физический уход, и чего-то такого, что не имело ничего общего с условиями физическими.
Животный ли инстинкт это? или слабый крик души, заглушенной тяжелым гнетом подлых страстей, еще пробивающийся сквозь деревенеющую кору мерзостей, еще вопиющий: «Брат, спаси!» Не
было четвертого, которому бы тяжелей всего
была погибающая душа его брата.
Были там даже и чучела
животных.
Были там еще корабли-пираты, с черным флагом и страшной, размахивающей ножами командой; корабли-призраки, сияющие мертвенным светом синего озарения; военные корабли с солдатами, пушками и музыкой; корабли научных экспедиций, высматривающие вулканы, растения и
животных; корабли с мрачной тайной и бунтами; корабли открытий и корабли приключений.
Это
была минута полной, непосредственной, чисто
животной радости.
Нет-с, книги книгам рознь. А если б, между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни — смерть моя!
Насмешки вечные над львами! над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя
животные, а всё-таки цари.
Она
была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит
быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми
животными; не
ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
Но между ними
есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет
животное: одни птицы садятся на нее и
поют на заре.
— Вы не можете представить себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни на фронт, — говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди
животных.
Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.
Да, если он —
животное, а не создатель легенд, не способен
быть творцом гармонии в своей таинственной душе».
Неприятно
было тупое любопытство баб и девок, в их глазах он видел что-то овечье,
животное или сосредоточенность полуумного, который хочет, но не может вспомнить забытое. Тугоухие старики со слезящимися глазами, отупевшие от старости беззубые, сердитые старухи, слишком независимые, даже дерзкие подростки — все это не возбуждало симпатий к деревне, а многое казалось созданным беспечностью, ленью.
— Женщины, которые из чувства ложного стыда презирают себя за то, что природа, создавая их, грубо наглупила. И
есть девушки, которые боятся любить, потому что им кажется: любовь унижает, низводит их к
животным.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности —
животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это
была чужая мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
Марина отталкивала его своей
животной энергией, и в ней не
было ничего загадочного.
— Не
было у нас такого подлого царствования! — визжал и шипел он. — Иван Грозный, Петр — у них цель… цель
была, а — этот? Этот для чего? Бездарное
животное…
— Может
быть, некоторые потому и… нечистоплотно ведут себя, что торопятся отлюбить, хотят скорее изжить в себе женское — по их оценке
животное — и остаться человеком, освобожденным от насилий инстинкта…
Наконец, отдыхая от
животного страха, весь в поту, он стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади
был заткнут матросами гвардейского экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
Самгин остановился, рассматривая карикатурную, но печальную фигуру
животного, вспомнил «Холстомера» Л. Толстого, «Изумруд» Куприна и решил, что
будет лучше, если он с ближайшим поездом уедет отсюда.
Дмитрий двигался за девицей, как барка за пароходом, а в беспокойном хождении Марины
было что-то тревожное, чувствовался избыток
животной энергии, и это смущало Клима, возбуждая в нем нескромные и нелестные для девицы мысли.
— Это ты — из деликатности, — сказала Варвара, задыхаясь. — Ах, какое подлое, грубое
животное Стратонов… Каменщик. Мерзавец… Для богатых баб… А ты — из гордости. Ты — такой чистый, честный. В тебе
есть мужество… не соглашаться с жизнью…
«В
животном страхе Диомидова пред людями
есть что-то правильное…»
Его особенно смущал взгляд глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее в чужую. Взгляд этот, острый и зоркий, чего-то ожидал, искал, даже требовал и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал.
Было странно, что она разогнала всех своих кошек и что вообще в ее отношении к
животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала и морщилась, туго кутая грудь шалью; собаки вызывали у нее отвращение; даже петухи, голуби
были явно неприятны ей.
— Красота более всего необходима нам, когда мы приближаемся к женщине, как
животное к
животному. В этой области отношений красота возникла из чувства стыда, из нежелания человека
быть похожим на козла, на кролика.
И он спал здоровым прозаическим сном, до того охватившим его, что когда он проснулся от трезвона в церквах, то первые две, три минуты
был только под влиянием
животного покоя, стеной ставшего между им и вчерашним днем.
Тогда все люди казались ему евангельскими гробами, полными праха и костей. Бабушкина старческая красота, то
есть красота ее характера, склада ума, старых цельных нравов, доброты и проч., начала бледнеть. Кое-где мелькнет в глаза неразумное упорство, кое-где эгоизм; феодальные замашки ее казались ему
животным тиранством, и в минуты уныния он не хотел даже извинить ее ни веком, ни воспитанием.
Она все девочка, и ни разу не высказалась в ней даже девица.
Быть «девой», по своей здоровой натуре и по простому, почти
животному, воспитанию, она решительно не обещала.
У него в голове
было свое царство цифр в образах: они по-своему строились у него там, как солдаты. Он придумал им какие-то свои знаки или физиономии, по которым они становились в ряды, слагались, множились и делились; все фигуры их рисовались то знакомыми людьми, то походили на разных
животных.
Новое учение не давало ничего, кроме того, что
было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну
животную жизнь, «новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не знаю, и если бы
было противное, то надо бы
было разом низвести всех женщин на степень простых домашних
животных и в таком только виде держать их при себе; может
быть, этого очень многим хотелось бы.
Мы зашли в лавку с фруктами, лежавшими грудами. Кроме ананасов и маленьких апельсинов, называемых мандаринами, все остальные
были нам неизвестны. Ананасы издавали свой пронзительный аромат, а от продавца несло чесноком, да тут же рядом, из лавки с съестными припасами, примешивался запах почти трупа от развешенных на солнце мяс, лежащей кучами рыбы, внутренностей
животных и еще каких-то предметов, которые не хотелось разглядывать.
Этих
животных не
было, когда остров Сингапур
был пуст, но лишь только он населился, как с Малаккского полуострова стали переправляться эти звери и тревожить людей и домашних
животных.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы
были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и
животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
О
животных больше и помину не
было.
Кроме растений в саду
есть помещения для разных
животных.
Сегодня мы ушли и вот качаемся теперь в Тихом океане; но если б и остались здесь, едва ли бы я собрался на берег. Одна природа да
животная, хотя и своеобразная, жизнь, не наполнят человека, не поглотят внимания: остается большая пустота. Для того даже, чтобы испытывать глубже новое, не похожее ни на что свое, нужно, чтоб тут же рядом, для сравнения,
была параллель другой, развитой жизни.
«Где жилье?» — спросил я, напрасно ища глазами хижины, кровли, человека или хоть
животное. Ничего не видать; но наши
были уже на берегу. Вон в этой бухточке
есть хижина, вон в той две да за горой несколько избушек.
Какую роль играет этот орех здесь, в тропических широтах! Его
едят и люди, и
животные; сок его
пьют; из ядра делают масло, составляющее одну из главных статей торговли в Китае, на Сандвичевых островах и в многих других местах; из древесины строят домы, листьями кроют их, из чашек ореха делают посуду.
«
Есть ли здесь
животные?» — спросил я Вандика.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный у тетушек день, когда свежо
было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания
животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что всем
животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена
была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра
были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
— Отвратительна животность зверя в человеке, — думал он, — но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни видишь и презираешь ее, пал ли или устоял, ты остаешься тем, чем
был; но когда это же
животное скрывается под мнимо-эстетической, поэтической оболочкой и требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя
животное, ты весь уходишь в него, не различая уже хорошего от дурного.
Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что жить, веря себе,
было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего
животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего
было, всё уже
было решено и решено
было всегда против духовного и в пользу
животного я.
Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое
было бы благо и других людей, и другой —
животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира.
Вспомнил он последнее свидание с ней, ту
животную страсть, которая в то время овладела им, и то разочарование, которое он испытал, когда страсть
была удовлетворена.
Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех
животных и птиц, — весна
была весною даже и в городе.