Неточные совпадения
Крестьяне
речь ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже
писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Третий пример был при Беневоленском, когда был"подвергнут расспросным
речам"дворянский сын Алешка Беспятов, за то, что в укору градоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал:"Худы-де те законы, кои
писать надо, а те законы исправны, кои и без письма в естестве у каждого человека нерукотворно написаны".
— Да, он
пишет, что вы переехали, и думает что вы позволите мне помочь вам чем-нибудь, — сказал Левин и, сказав это, вдруг смутился, и, прервав
речь, молча продолжал итти подле линейки, срывая липовые побеги и перекусывая их.
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить
речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому
пишу,
Что уж давно я не грешу.
— Моя статья? В «Периодической
речи»? — с удивлением спросил Раскольников, — я действительно
написал полгода назад, когда из университета вышел, по поводу одной книги одну статью, но я снес ее тогда в газету «Еженедельная
речь», а не в «Периодическую».
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время
писать этому плохому актеру, а ему — не
пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные
речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Самгин все-таки прервал ее рассыпчатую
речь и сказал, что Иноков влюблен в женщину, старше его лет на десять, влюблен безнадежно и
пишет плохие стихи.
Она иногда читала, никогда не
писала, но говорила хорошо, впрочем, больше по-французски. Однако ж она тотчас заметила, что Обломов не совсем свободно владеет французским языком, и со второго дня перешла на русскую
речь.
На празднике опять зашла
речь о письме. Илья Иванович собрался совсем
писать. Он удалился в кабинет, надел очки и сел к столу.
Она только затруднилась тем, что много понадобилось
написать, и попросила братца заставить лучше Ванюшу, что «он-де бойко стал
писать», а она, пожалуй, что-нибудь напутает. Но братец настоятельно потребовали, и она подписала криво, косо и крупно. Больше об этом уж никогда и
речи не было.
Он проворно сел за свои тетради, набросал свои мучения, сомнения и как они разрешились. У него лились заметки, эскизы, сцены,
речи. Он вспомнил о письме Веры, хотел прочесть опять, что она
писала о нем к попадье, и схватил снятую им копию с ее письма.
Я решился
писать; но одно воспоминание вызывало сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок. В нем всего меньше
речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь.
После этой
речи против самого себя он проворно схватил лист бумаги с министерским заголовком и
написал: «Si permette al sig. A. H. di ritornare a Nizza e di restarvi quanto tempo credera conveniente. Per il rninistro S. Martino. 12 Juglio 1851». [«Сим разрешается г. А. Г. возвратиться в Ниццу и оставаться там, сколько времени он найдет нужным. За министра С. Мартино. 12 июля 1851» (ит.).]
Из Закона Божия — Ветхий завет до «царей» и знание главнейших молитв; из русского языка — правильно читать и
писать и элементарные понятия о частях
речи; из арифметики — первые четыре правила.
Когда
речь идет о любви между двумя, то всякий третий лишний,
писал я в книге «О назначении человека».
В нем было что-то очень мягкое в противоположность его подчас жесткой манере
писать, когда
речь шла о врагах католичества и томизма.
Недавно все говорили и
писали об этом ужасном убийстве шести человек этим… молодым человеком, и о странной
речи защитника, где говорится, что при бедном состоянии преступника ему естественно должно было прийти в голову убить этих шесть человек.
Он стал говорить о музыке, о Лизе, потом опять о музыке. Он как будто медленнее произносил слова, когда говорил о Лизе. Лаврецкий навел
речь на его сочинения и, полушутя, предложил ему
написать для него либретто.
Лиза мне
писала, что издание, о котором мне говорил Модест, по каким-то обстоятельствам не скоро выйдет, как он обещал при моем последнем с ним свидании. [
Речь идет о книге М. А. Корфа «Восшествие на престол Николая I»; отзывы Пущина об этом пасквиле на декабристов — дальше.]
Прочтите
речь Наполеона на выставке. Отсюда так и хочется взять его за шиворот. Но что же французы? Где же умы и люди, закаленные на пользу человечества в переворотах общественных? — Тут что-то кроется. Явится новое, неожиданное самим двигателям. В этой одной вере можно найти некоторое успокоение при беспрестанном недоумении. Приезжайте сюда и будем толковать, — а
писать нет возможности.
…Победы наши, кажется, не так славны, как об этом
пишут. [
Речь идет о военных действиях в Молдавии и Валахии.] Об этом будем говорить при свидании.
Тогда шептались об этом, как же не радоваться, что об этом говорят,
пишут, вразумляют, убеждают, — одним словом, ищут исходной точки! Мне жаль, что я вам теперь не могу послать
речи Александра Николаевича при открытии Комитета в Нижнем. Я ее послал жене; когда привезет, непременно сообщу. Писано с теплотой. Может быть, впрочем, вы ее читали?…
Он так был проникнут ощущением этого дня и в особенности
речью Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее на немецкий язык,
написал маленькую статью и все отослал в дерптский журнал.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером
написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить
речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
— Да, она
писала мне, — отвечал Плавин вежливо полковнику; но на Павла даже и не взглянул, как будто бы не об нем и
речь шла.
Идет ли
речь о женском образовании — Тебеньков тут как тут;
напишет ли кто статью о преимуществах реального образования перед классическим — прежде всего спешит прочесть ее Тебенькову; задумается ли кто-нибудь о средствах к устранению чумы рогатого скота — идет и перед Тебеньковым изливает душу свою.
— Ничего, мы вам
напишем всю
речь, а вы ее выучите наизусть, — успокаивал Тетюев.
—
Речь идет о сочинении католического священника-мистика Иоанна Госснера (1773—1858) «Дух жизни и учения Иисуса», изданном в Петербурге в 1823—1824 годах.], поправленный Василием Михайлычем Поповым, на который, втайне от меня, Фотий
написал омерзительную клевету…
Распорядился мерзавцевы
речи на досках
написать и ко всеобщему сведению на площадях вывесить, а сам встал у окошка и ждет, что будет. Ждет месяц, ждет другой; видит: рыскают мерзавцы, сквернословят, грабят, друг дружку за горло рвут, а вверенный край никак-таки процвести не может! Мало того: обыватели до того в норы уползли, что и достать их оттуда нет средств. Живы ли, нет ли — голосу не подают…
Протопоп, слушавший начало этих
речей Николая Афанасьича в серьезном, почти близком к безучастию покое, при последней части рассказа, касающейся отношений к нему прихода, вдруг усилил внимание, и когда карлик, оглянувшись по сторонам и понизив голос, стал рассказывать, как они
написали и подписали мирскую просьбу и как он, Николай Афанасьевич, взял ее из рук Ахиллы и «скрыл на своей груди», старик вдруг задергал судорожно нижнею губой и произнес...
Разрешение вопроса для них в том, чтобы читать
речи,
писать книги, избирать президентов, вице-президентов, секретарей и заседать и говорить то в том городе, то в другом.
Но есть люди, которые верят в это, занимаются конгрессами мира, читают
речи,
пишут книжки, и правительства, разумеется, выражают этому сочувствие, делают вид, что поддерживают это, так же, как они делают вид, что они поддерживают общества трезвости, тогда как большею частью живут пьянством народа; так же, как делают вид, что поддерживают образование, тогда как сила их держится только на невежестве; так же, как делают вид, что поддерживают свободу конституции, тогда как их сила держится только на отсутствии свободы; делают вид, что заботятся об улучшении быта рабочих, тогда как на подавленности рабочего основано их существование; делают вид, что поддерживают христианство, тогда как христианство разрушает всякое правительство.
Вскоре разговор перешел к интригам, которые велись в госпитале против него, и обещаниям моим
написать Филатру о том, что будет со мной, но в этих обыкновенных
речах неотступно присутствовали слова «Бегущая по волнам», хотя мы и не произносили их.
Во всем городе только и говорили о кандидатах, обедах, уездных предводителях, балах и судьях. Правитель канцелярии гражданского губернатора третий день ломал голову над проектом
речи; он испортил две дести бумаги,
писав: «Милостивые государи, благородное NN-ское дворянство!..», тут он останавливался, и его брало раздумье, как начать: «Позвольте мне снова в среде вашей» или: «Радуюсь, что я в среде вашей снова»… И он говорил старшему помощнику...
Это было, как
пишут в афишах, лицо без
речей.
Проповеди о посте или о молитве говорить они уже не могут, а всё выйдут к аналою, да экспромту о лягушке: «как, говорят, ныне некие глаголемые анатомы в светских книгах о душе лжесвидетельствуют по рассечению лягушки», или «сколь дерзновенно, говорят, ныне некие лжеанатомы по усеченному и электрическою искрою припаленному кошачьему хвосту полагают о жизни»… а прихожане этим смущались, что в церкви, говорят, сказывает он негожие
речи про припаленный кошкин хвост и лягушку; и дошло это вскоре до благочинного; и отцу Ивану экспромту теперь говорить запрещено иначе как по тетрадке, с пропуском благочинного; а они что ни начнут сочинять, — всё опять мимоволыю или от лягушки, или — что уже совсем не идуще — от кошкина хвоста
пишут и, главное, всё понапрасну, потому что говорить им этого ничего никогда не позволят.
— Бог весть! Послушник его Финоген мне сказывал, что он
пишет какое-то сказание об осаде нашего монастыря и будто бы в нем говорится что-то и обо мне; да я плохо верю: иная
речь о наших воеводах князе Долгорукове и Голохвастове — их дело боярское; а мы люди малые, что о нас
писать?.. Сюда, боярин, на это крылечко.
И что же! не успели мы оглянуться, как он уж окунулся или, виноват — пристроился. Сначала примостился бочком, а потом сел и поехал. А теперь и совсем в разврат впал, так что от прежней елейной симпатичности ничего, кроме греческих спряжений, не осталось. Благородные мысли потускнели, возвышенные чувства потухли, а об общем благе и
речи нет. И мыслит, и чувствует, и
пишет — точно весь свой век в Охотном ряду патокой с имбирем торговал!
Как бы то ни было, но в пропавшем письме не было и
речи ни о каких потрясениях. И, положа руку на сердце, я даже не понимаю… Но мало ли чего я не понимаю, милая тетенька?.. Не понимаю, а рассуждаю… все мы таковы! Коли бы мы понимали, что, не понимая… Фу, черт побери, как, однако же, трудно солидным слогом к родственникам
писать!
— Я все ждала от вас или
речи, или экспромта, как в Воронеже, а вы все
писали…
— Милостивые государи! — повысив голос, говорил Маякин. — В газетах про нас, купечество, то и дело
пишут, что мы-де с этой культурой не знакомы, мы-де ее не желаем и не понимаем. И называют нас дикими людьми… Что же это такое — культура? Обидно мне, старику, слушать этакие
речи, и занялся я однажды рассмотрением слова — что оно в себе заключает?
Сам Ничипоренко
написал корреспонденцию и подал ее через одного своего знакомого в «Русскую
речь», чтобы здесь ее поскорее напечатали и выдали бы за нее деньги; но в «Русской
речи» корреспонденция эта не была принята, и Ничипоренко опять решил послать ее в «Искру» или в «Экономический указатель».
Они читают полезные книги для того, чтобы знать, что пишется;
пишут благородные статьи затем, чтобы любоваться логическим построением своей
речи; говорят смелые, вещи, чтобы прислушиваться к благозвучию своих фраз и возбуждать ими похвалы слушателей.
Во всех этих стихотворениях, не отличающихся особенным достоинством, хвалят Державина не столько за хорошие стихи, сколько за то, что он
писал без лести. Затем
речь обращается к самой Фелице, и большая половина стихотворения наполняется восторженными похвалами ее доблестям.
Часто стала она говорить мне подобные
речи, и смутился я от жалости к ней, страха за неё. С тестем у меня что-то вроде мира вышло, он сейчас же воспользовался этим по-своему: тут, Матвей, подпиши, там — не
пиши. Предлоги важные — солдатство на носу, второй ребёнок близко.
Тут он, схватив лист бумаги,
написал:"В чем заключается изящество красноречия в
речах и учениях Цицерона, Платона и Сократа?"И, торжествуя, сказал:"Вы ритор: вам легко решить". И подал Петрусю перо.
Но потом, немножко прислушавшись к чтению стихотворной
речи, следующие стихи Кольцов
написал уже с гораздо меньшим трудом.
— Ох, уж и Никита-то Васильич твои же
речи мне отписывает, — горько вздохнула Манефа. — И он
пишет, что много старания Громовы прилагали, два раза обедами самых набольших генералов кормили, праздник особенный на даче им делали, а ни в чем успеха не получили. Все, говорят, для вас рады сделать, а насчет этого дела и не просите, такой, дескать, строгий о староверах указ вышел, что теперь никакой министр не посмеет ни самой малой ослабы попустить…
«У Канта в его третьей «Критике», —
писал А. В. Гулыга, — в первую очередь
речь идет о способности (или даже точнее о силе) оценки, приговора, который прямо или косвенно человек выносит окружающей действительности и самому себе» (Философия Канта и современность. М., 1974. С. 268–269).].
Но ведь Дионис — именно бог страдающий и растерзанный. Именно в «Рождении трагедии» мир представлялся Ницше сном и цветным дымом. «Истинно-сущее и Первоединое, —
писал он, — как вечно-страждущее и исполненное противоречий, нуждается для своего постоянного освобождения в восторженных видениях, в радостной иллюзии». Слушая подобные
речи «дионисического» Заратустры, мы готовы спросить так же, как древний эллин по поводу трагедии...