Было велено секретарю
писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по 10 человек с 1000 и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое-кого под руку и разговаривая.
Неточные совпадения
Вихров едва совладел с собой; он видел, что вся деревня была пристанодержатели бегунов, — и ему оставалось одно:
написать обо всем этом
постановление, что он и сделал — и потребовал всех понятых, сотского и хозяйку, чтобы они приложили руки к этому
постановлению.
Вихров, отобрав все допросы и
написав со священником подробное
постановление о захвате раскольников в моленной, хотел было сейчас же и уехать в город — и поэтому послал за земскими почтовыми лошадьми; но тех что-то долго не приводили.
— Что ж, хорошо, хорошо! — соглашался сверх ожидания тот. — Но только, изволите видеть, зачем же все это объяснять? Или
написать, как я говорил, или уж лучше совсем не
писать, а по этому неясному
постановлению его хуже затаскают.
«Вот, говорит, господа, я спьяна, за тысячу рублей, подкупил священника похоронить медведя у церкви, по церковному обряду, а вот, говорит, и поличное это самое находится у него в доме!» Священник — туда-сюда, отшутиться было хотел, но они
постановление написали, требуют, чтобы и он зарукоприкладствовал…
Градобоев (Сидоренке). Расставляй команду к окнам, к дверям и к воротам, чтоб муха не пролетела. Хо, хо, хо! У меня пропажа не находится! Пропажа не находится! Вот я ему покажу, как не находится. Я ему найду, уткну его носом в деньги-то. Смотри, скажу, смотри! Не находятся? Видишь ты теперь? А вот, чтоб ты не обижал старых, заслуженных офицеров, я эти денежки теперь в карман. Сидоренко, бумаги с тобой,
постановление писать?
— Никак нет, — отвечает, — это не вздор, а у нас есть отеческое
постановление от благих времен, и в патриаршей грамоте подтверждается: «аще убо кто на таковое святое дело, еже есть иконное воображение, сподобится, то тому изрядного жительства изографу ничего, кроме святых икон не
писать!»
Но от Софрония не бе ни гласу, ни послушания, и тогда господин митрополит, тщетно и долготерпеливо ожидая к себе Софрониева прибытия, прислал на него конечное решение по девятнадцатому правилу Карфагенского собора и в своей святительской грамоте сице
написал: «Аще же преслушаешь сего предписания и будешь кривить пронырством своим по твоему обычаю, и сие наше приказание преобидишь, то отселе сею грамотою нашею отрешаем тя и соборне извергаем из архиерейского сана и всякого священнодействия лишаем и оставляем простым и бездействительным иноком Софронием» [В действительности эта грамота послана была Софронию через три года по
постановлении владимирского архиепископа Антония, то есть в 1856 году.].
«Обратите внемание, — продолжал Егор
писать, — в 5 томе Военых
Постановлений. Солдат есть Имя обчшее, Знаменитое. Солдатом называется Перьвейшый Генерал и последней Рядовой…»
— Совершенно достаточно, — ответил судебный следователь, начавший снова что-то
писать. — Я сейчас кончу
постановление о прекращении следствия и освобождении его из-под ареста.
Следователь стал
писать.
Писал он около часу. Гиршфельд сидел неподвижно, голова его была страшно тяжела; в виски стучало: перед глазами то появлялись, то исчезали какие-то зеленые круги. Наконец следователь кончил
писать и стал читать написанное. Это было
постановление об его аресте.