Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях
называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и
того, что
называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Городничий (запальчиво).Как ни се ни
то? Как вы смеете
назвать его ни
тем ни сем, да еще и черт знает чем? Я вас под арест…
К дьячку с семинаристами
Пристали: «Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(
Ту песню — не народную —
Впервые спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее не пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку
называл...
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю. Ты иди!
Нам говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На
то у губернатора
Особый есть швейцар. —
«А где он? как
назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
Правдин. А кого он невзлюбит,
тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх
того, от многих слышал об нем
то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что
называют в нем угрюмостью, грубостью,
то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его чувствовала нет.
Тем не менее душа ее жаждала непрестанно, и когда в этих поисках встретилась с одним знаменитым химиком (так
называла она Пфейфера),
то прилепилась к нему бесконечно.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до
того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку
называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
— То-то! уж ты сделай милость, не издавай! Смотри, как за это прохвосту-то (так
называли они Беневоленского) досталось! Стало быть, коли опять за
то же примешься, как бы и тебе и нам в ответ не попасть!
— Хорошо бы здесь город поставить, — молвил бригадир, — и
назвать его Домнославом, в честь
той стрельчихи, которую вы занапрасно в
то время обеспокоили!
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал,
называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
— Правда ли, девка Амалька, что ты обманным образом власть похитила и градоначальницей облыжно
называть себя изволила и
тем многих людишек в соблазн ввела? — спрашивала ее Лядоховская.
Следовательно, ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже меценатом [Мецена́т — покровитель искусств.] и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и искусства,
то его все-таки нельзя
назвать искусным общественным деятелем, а следует
назвать только искусным мошенником.
Сначала Беневоленский сердился и даже
называл речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта,
то под конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно, и мало-помалу пришел даже к
тому, что не находил в нем ничего предосудительного.
Но драма уже совершилась бесповоротно. Прибывши домой, головотяпы немедленно выбрали болотину и, заложив на ней город,
назвали Глуповым, а себя по
тому городу глуповцами. «Так и процвела сия древняя отрасль», — прибавляет летописец.
Такова была простота нравов
того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в
те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не
называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три
тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками
называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
По рассказам Вареньки о
том, что делала мадам Шталь и другие, кого она
называла, Кити уже составила себе план будущей жизни.
Вошли и в
ту комнату, которую князь
называл умною.
Это говорилось с
тем же удовольствием, с каким молодую женщину
называют «madame» и по имени мужа. Неведовский делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив и держит себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего
той новой, либеральной среде, в которой все находились.
У всех было
то же отношение к его предположениям, и потому он теперь уже не сердился, но огорчался и чувствовал себя еще более возбужденным для борьбы с этою какою-то стихийною силой, которую он иначе не умел
назвать, как «что Бог даст», и которая постоянно противопоставлялась ему.
Лидия Ивановна через своих знакомых разведывала о
том, что намерены делать эти отвратительные люди, как она
называла Анну с Вронским, и старалась руководить в эти дни всеми движениями своего друга, чтоб он не мог встретить их.
Потом явились просители, начались доклады, приемы, назначения, удаления, распределения наград, пенсий, жалованья, переписки —
то будничное дело, как
называл его Алексей Александрович, отнимавшее так много времени.
Левин никогда не
называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на
то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери,
называть ее так.
«Варвара Андреевна, когда я был еще очень молод, я составил себе идеал женщины, которую я полюблю и которую я буду счастлив
назвать своею женой. Я прожил длинную жизнь и теперь в первый раз встретил в вас
то, чего искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку».
― Вы
называете жестокостью
то, что муж предоставляет жене свободу, давая ей честный кров имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
Для
того чтобы всегда вести свои дела в порядке, он, смотря по обстоятельствам, чаще или реже, раз пять в год, уединялся и приводил в ясность все свои дела. Он
называл это посчитаться, или faire la lessive. [сделать стирку.]
Но особенно понравилось ему
то, что она тотчас же, как бы нарочно, чтобы не могло быть недоразумений при чужом человеке,
назвала Вронского просто Алексеем и сказала, что они переезжают с ним во вновь нанятый дом, который здесь
называют палаццо.
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним,
называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях мужа с женой оставалась
та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата,
тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни,
того, что
называют сердцем,
того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило
то, что ее
называют справедливою, радовались
тому, что̀ они предполагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всею тяжестью своего презрения. Они приготавливали уже
те комки грязи, которыми они бросят в нее, когда придет время. Большинство пожилых людей и люди высокопоставленные были недовольны этим готовящимся общественным скандалом.
— Причина не
та, — сказала она, — и я даже не понимаю, как причиной моего, как ты
называешь, раздражения может быть
то, что я нахожусь совершенно в твоей власти. Какая же тут неопределенность положения? Напротив.
Только
те народы имеют будущность, только
те народы можно
назвать историческими, которые имеют чутье к
тому, что важно и значительно в их учреждениях, и дорожат ими.
Кити
называла ему
те знакомые и незнакомые лица, которые они встречали. У самого входа в сад они встретили слепую М-mе Berthe с проводницей, и князь порадовался на умиленное выражение старой Француженки, когда она услыхала голос Кити. Она тотчас с французским излишеством любезности заговорила с ним, хваля его зa
то, что у него такая прекрасная дочь, и в глаза превознося до небес Кити и
называя ее сокровищем, перлом и ангелом-утешителем.
Безбородый юноша, один из
тех светских юношей, которых старый князь Щербацкий
называл тютьками, в чрезвычайно-открытом жилете, оправляя на ходу белый галстук, поклонился им и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Кити на кадриль.
Но Кити в каждом ее движении, в каждом слове, в каждом небесном, как
называла Кити, взгляде ее, в особенности во всей истории ее жизни, которую она знала чрез Вареньку, во всем узнавала
то, «что было важно» и чего она до сих пор не знала.
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в
том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за работой,
назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
Но, как ни были ей приятны и веселы одни и
те же разговоры, — «Алины-Надины», как
называл эти разговоры между сестрами старый князь, — она знала, что ему должно быть это скучно.
Всё это было хорошо, и княгиня ничего не имела против этого,
тем более что жена Петрова была вполне порядочная женщина и что принцесса, заметившая деятельность Кити, хвалила её,
называя ангелом-утешителем.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он
называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за
то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Можете себе представить, мы чуть было не раздавили двух солдат, — тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да, вы не знакомы. — И она,
назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке,
то есть
тому, что она незнакомой
назвала его Васькой.
Кроме
того, он смутно чувствовал, что
то, что он
называл своими убеждениями, было не только незнание, но что это был такой склад мысли, при котором невозможно было знание
того, что ему нужно было.
— Так что ж? Я не понимаю. Дело в
том, любите ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька,
называя всё по имени.
«Да, одно очевидное, несомненное проявление Божества — это законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не
то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое
называют церковью.
С
той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и смерти сквозь
те новые, как он
называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о
том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Княжна, кажется, из
тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор — никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и
назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить, а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может.
Надобно заметить, что Грушницкий из
тех людей, которые, говоря о женщине, с которой они едва знакомы,
называют ее моя Мери, моя Sophie, если она имела счастие им понравиться.
Вера больна, очень больна, хотя в этом и не признается; я боюсь, чтобы не было у нее чахотки или
той болезни, которую
называют fievre lente [Fievre lente — медленная, изнурительная лихорадка.] — болезнь не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.
— Ведь этакий народ! — сказал он, — и хлеба по-русски
назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше:
те хоть непьющие…
С
тех пор как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз
называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что
те же поэты за деньги величали Нерона полубогом…