Неточные совпадения
Когда она родила, уже разведясь с
мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же
умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей ребенка, взяв родившуюся в ту же ночь и в том же доме в Петербурге дочь придворного повара.
— Я и сам не знаю хорошенько. Знаю только, что она за всё благодарит Бога, зa всякое несчастие, и за то, что у ней
умер муж, благодарит Бога. Ну, и выходит смешно, потому что они дурно жили.
— Мой
муж! — повторила она. — Он мне не
муж. Я никогда не буду его женою! Я лучше решилась
умереть, и
умру, если меня не избавят.
Муж у ней давно
умер, оставив ей одну только дочь, Фенечку.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года в тюрьме, был сослан в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и
муж Марьи Романовны
умер на этапе по пути в Ялуторовск в ссылку.
Елизавета Львовна стояла, скрестив руки на груди. Ее застывший взгляд остановился на лице
мужа, как бы вспоминая что-то; Клим подумал, что лицо ее не печально, а только озабоченно и что хотя отец
умирал тоже страшно, но как-то более естественно, более понятно.
Толчки ветра и людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет деревянно, как солдат, и слишком высоко держит голову, точно она гордится тем, что у нее
умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя голову, но она шла лучше.
— Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она — от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая.
Муж — американец, пароходы у него. Да, — вот тебе и Фимочка!
Умирала,
умирала и вдруг — разбогатела…
— Да, — скажет потом какой-нибудь из гостей с глубоким вздохом, — вот муж-то Марьи Онисимовны, покойник Василий Фомич, какой был, Бог с ним, здоровый, а
умер! И шестидесяти лет не прожил, — жить бы этакому сто лет!
Нет, не так бы с ней было: она — плачет, мучится, чахнет и
умирает в объятиях любящего, доброго и бессильного
мужа… Бедная Ольга!
Муж Катерины Николаевны уже почти
умирал, по крайней мере уже обречен был на смерть докторами.
Прежде всего Сашка подействовал на супружеские чувства Привалова и разбудил в нем ревность к жене. За ней следят, ловят каждое ее слово, каждый взгляд, каждое движение… Сашка является гениальным изобретателем в этой чудовищной травле. Счастливая наследница миллионов кончила сумасшествием и
умерла в доме Бахарева, куда ее принесли после одной «науки»
мужа замертво.
Некая дама, у которой некие бывали на посылках, вздумала, что надобно составить каталог библиотеки, оставшейся после мужа-вольтерианца, который
умер за двадцать лет перед тем.
Результат этой системы перевоспитания не заставил себя долго ждать. Не прошло и трех лет совместной жизни супругов, как Гервасий Ильич
умер, оставив на руках жены двух мальчиков-близнецов. Снесла Марья Маревна
мужа на погост и, как говорится, обеими руками перекрестилась.
За тем да за сем (как она выражалась) веселая барышня совсем позабыла выйти замуж и, только достигши тридцати лет, догадалась влюбиться в канцелярского чиновника уездного суда Слепушкина, который был моложе ее лет на шесть и
умер чахоткой, года полтора спустя после свадьбы, оставив жену беременною.
Мужа она страстно любила и все время, покуда его точил жестокий недуг, самоотверженно за ним ухаживала.
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки
муж! — да посмотрит, посмотрит на дочку, вспомнит о покойном
муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг дочери передал? что, если она
умрет? Куда она тогда с своей пьяной головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Наконец пришла и желанная смерть. Для обеих сторон она была вожделенным разрешением. Савельцев с месяц лежал на печи, томимый неизвестным недугом и не получая врачебной помощи, так как Анфиса Порфирьевна наотрез отказала позвать лекаря.
Умер он тихо, испустив глубокий вздох, как будто радуясь, что жизненные узы внезапно упали с его плеч. С своей стороны, и тетенька не печалилась: смерть
мужа освобождала от обязанности платить ежегодную дань чиновникам.
— Как хорошо ты сделал, что разбудил меня! — говорила Катерина, протирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоявшего перед нею
мужа. — Какой страшный сон мне виделся! Как тяжело дышала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я
умираю…
—
Муж говорил, что, когда
умрет, я буду получать пенсию.
Муж мой
умер от шампанского, — он страшно пил, — и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время, — это было первое наказание, удар прямо в голову, — вот тут на реке… утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки…
Жена
умирает от чахотки, а
муж уезжает на материк, старый и одинокий; или же она остается вдовой и не знает, что ей делать, куда ехать.
От Келбокиани мы узнали, что
умерла женщина свободного состояния Ляликова,
муж которой, поселенец, уехал в Николаевск; после нее осталось двое детей, и теперь он, Келбокиани, живший у этой Ляликовой на квартире, не знает, что ему делать с детьми.
Хомутов скоро
умрет, Софья и Анисья уедут с
мужьями на материк, и таким образом о вольных поселенцах скоро останется одно только воспоминание.
Если
муж не из таких, которые убивают или бегают, то все-таки каждый день жене приходится бояться, как бы его не наказали, не взвели бы на него напраслины, как бы он не надорвался, не заболел, не
умер.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями,
умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и
умерла, оставленная
мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Ее
муж, бывший губернский прокурор, известный в свое время делец, — человек бойкий и решительный, желчный и упрямый, —
умер лет десять тому назад.
— Как несправедливо устроена вся наша жизнь, Петр Елисеич! — сетовал Груздев, несколько успокоившись. — Живешь-живешь, хлопочешь, все чего-то ждешь, а тут трах — и нет ничего… Который-нибудь должен раньше
умереть: или
муж, или жена, а для чего, спрашивается, столько лет прожили вместе?
Умирая, эта «немка» умоляла
мужа отправить дочь туда, на Запад, где и свет, и справедливость, и счастье.
Ребенок, пососав несколько дней материнское молоко, отравленное материнским горем, зачах, покорчился и
умер. Мария Райнер целые годы неутешно горевала о своем некрещеном ребенке и оставалась бездетною. Только весною 1840 года она сказала
мужу: «Бог услышал мою молитву: я не одна».
— Ну и выдали меня замуж, в церкви так в нашей венчали, по-нашему. А тут я годочек всего один с мужем-то пожила, да и овдовела, дитя родилось, да и
умерло, все, как говорила вам, — тятенька тоже померли еще прежде.
Муж ее
умер, она стала увядать, история с князем стала ей надоедать, а Зарницын молод, хорош, говорить умеет, отчего ж ей было не женить его на себе?
Ехать к матери не было никакой возможности, так как та сама чуть не
умирала с голоду; воротиться другой раз к
мужу — она совершенно не надеялась, чтобы он принял ее.
— Клеопатра Петровна едет в деревню;
муж у ней
умирает.
«P.S. Бедный страдалец —
муж мой завтра или послезавтра
умрет. Он оставил мне духовную на все имение… Я теперь поэтому помещица двухсот душ».
—
Муж ее, я слышала, скоро
умрет, и ты можешь сейчас же жениться на ней.
Умер муж-то — она за границу: все итальянцы да французы пошли, баронов каких-то у себя завела; там и князя Петра Александровича подцепила.
— Вдова.
Муж у нее был в Сибирь сослан, но бежал оттуда и
умер от чахотки за границей два года тому назад…
— Не хочу с тобой говорить, — сказала жена и ушла в свою комнату и стала вспоминать, как в ее семье не хотели выдавать ее замуж, считая
мужа ее гораздо ниже по положению, и как она одна настояла на этом браке; вспомнила про своего умершего ребенка, равнодушие
мужа к этой потере и возненавидела
мужа так, что подумала о том, как бы хорошо было, если бы он
умер.
"Он, говорит, и жив-то был, так ровно его не было, только слава, что
муж, а
умер — одно разоренье оставил".
— Послушай, — начала она, — если когда-нибудь тебя женщина уверяла или станет уверять, что вот она любила там
мужа или любовника, что ли… он потом
умер или изменил ей, а она все-таки продолжала любить его до гроба, поверь ты мне, что она или ничего еще в жизни не испытала, или лжет.
Липочка. Одно дело тятенька, а другое дело —
муж. Да что вы пристали, маменька? Уж сказала, что не пойду за купца, так и не пойду! Лучше
умру сейчас, до конца всю жизнь выплачу: слез недостанет, перцу наемся.
— А вот увидишь. Недавно воротилась сюда из-за границы молодая вдова, Юлия Павловна Тафаева. Она очень недурна собой. С
мужем я и Сурков были приятели. Тафаев
умер в чужих краях. Ну, догадываешься?
Варвара Петровна вышла у него прелестнейшею брюнеткой («восхищавшею Петербург и весьма многие столицы Европы»), а
муж ее
умер, «сраженный в Севастополе пулей», единственно лишь потому, что чувствовал себя недостойным любви ее и уступая сопернику, то есть всё тому же Степану Трофимовичу…
Катрин довольно долго ждала его и переживала мучительнейшие минуты. «Что, если ей придется всю жизнь так жить с
мужем?» — думалось ей, она любит его до сумасшествия, а он ее не любит нисколько и, кроме того, обманывает на каждом шагу. «Неужели же, — спрашивала себя далее Катрин, — это чувство будет в ней продолжаться вечно?» — «Будет!» — ответила было она на первых порах себе. «Нет, — отвергнула затем, — это невозможно, иначе я не перенесу и
умру!»
— Именно: тринадцатого числа
умерла мать моя, тринадцатого по новому штилю скончался мой первый
муж… восемнадцатого мы получили указ о переводе нас из Ревеля.
— Однако донос не показывает его благородства; и главное, по какому поводу ему мешаться тут? А потом, самое дело повел наш тамошний долговязый дуралей-исправник, которого — все очень хорошо знают — ваш
муж почти насильно навязал дворянству, и неужели же Егор Егорыч все это знает и также действует вместе с этими господами? Я скорей
умру, чем поверю этому.
Муж мой, конечно, смеется над этим доносом, но я, как женщина, встревожилась и приехала спросить вас, не говорил ли вам чего-нибудь об этом Егор Егорыч?
В это время
умерла жена, кротко выносившая все увлечения
мужа.
Слова эти глубоко запечатлелись в восприимчивой душе Арины Петровны, и смерть
мужа, вместе с фантасмагориями будущего, наложила какой-то безнадежный колорит на весь головлевский обиход. Как будто и старый головлевский дом, и все живущие в нем — всё разом собралось
умереть.
Ее
муж, молодой солдат, был под судом и
умер в госпитале, в арестантской палате, в то время, когда и я там лежал больной.