Неточные совпадения
Софья. Я сказала, что
судьба моя зависит от воли дядюшкиной, что он сам сюда приехать обещал в письме своем, которого (к Правдину) не позволил вам дочитать господин Скотинин.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто
судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О
мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Милон. Счастлив ты,
мой друг, будучи в состоянии облегчать
судьбу несчастных. Не знаю, что мне делать в горестном
моем положении.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная
судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже
мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке
моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня…
мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать
мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает
судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я не понимаю и не могу.
Я замечал, и многие старые воины подтверждали
мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной
судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
«Он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его
судьбу;
мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила
мое сердце.
Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?..
Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в
мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее — слава Богу —
Того, по ком она вздыхать
Осуждена
судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
А счастье было так возможно,
Так близко!.. Но
судьба мояУж решена. Неосторожно,
Быть может, поступила я:
Меня с слезами заклинаний
Молила мать; для бедной Тани
Все были жребии равны…
Я вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость, и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна».
Она его не подымает
И, не сводя с него очей,
От жадных уст не отымает
Бесчувственной руки своей…
О чем теперь ее мечтанье?
Проходит долгое молчанье,
И тихо наконец она:
«Довольно; встаньте. Я должна
Вам объясниться откровенно.
Онегин, помните ль тот час,
Когда в саду, в аллее нас
Судьба свела, и так смиренно
Урок ваш выслушала я?
Сегодня очередь
моя.
И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная
судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На
мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж
мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В
моей блуждающей
судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Стихи на случай сохранились;
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны
моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его
мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав
судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход!
И я лишен того: для вас
Тащусь повсюду наудачу;
Мне дорог день, мне дорог час:
А я в напрасной скуке трачу
Судьбой отсчитанные дни.
И так уж тягостны они.
Я знаю: век уж
мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь
моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я…
Судьбу моюОтныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю…
Вставая с первыми лучами,
Теперь она в поля спешит
И, умиленными очами
Их озирая, говорит:
«Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор вершины,
И вы, знакомые леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа;
Меняю милый, тихий свет
На шум блистательных сует…
Прости ж и ты,
моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит
судьба моя...
И ни к одному из них не причаровала ты
моего сердца, свирепая
судьба моя; а причаровала
мое сердце, мимо лучших витязей земли нашей, к чуждому, к врагу нашему.
Нужно, чтобы он речами своими разодрал на части
мое сердце, чтобы горькая
моя участь была еще горше, чтобы еще жалче было мне
моей молодой жизни, чтобы еще страшнее казалась мне смерть
моя и чтобы еще больше, умирая, попрекала я тебя, свирепая
судьба моя, и тебя — прости
мое прегрешение, — Святая Божья Матерь!
Не лютый ли ты палач
мой,
моя свирепая
судьба?
Он стал расспрашивать меня о
судьбе Ивана Кузмича, которого называл кумом, и часто прерывал
мою речь дополнительными вопросами и нравоучительными замечаниями, которые, если и не обличали в нем человека сведущего в военном искусстве, то по крайней мере обнаруживали сметливость и природный ум.
Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут
судьба моя переменилась.
Я пошел на квартиру, мне отведенную, где Савельич уже хозяйничал, и с нетерпением стал ожидать назначенного времени. Читатель легко себе представит, что я не преминул явиться на совет, долженствовавший иметь такое влияние на
судьбу мою. В назначенный час я уже был у генерала.
Она чувствовала, что
судьба ее соединена была с
моею.
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить вот такую действительность в кошмарный гротеск», — подумал Самгин, споря с кем-то, кто еще не успел сказать ничего, что требовало бы возражения. Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась острее, вдруг почему-то вспомнились женщины, которых он знал. «За эти связи не поблагодаришь
судьбу… И в общем надо сказать, что
моя жизнь…»
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В
моей изменчивой
судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души
моей.
Там решится не
моя одна
судьба, но и другого человека.
— Надо, чтоб захотела и другая, —
моя «
судьба»…
— Вот видите, без
моего «ума и сердца», сами договорились до правды, Иван Иванович!
Мой «ум и сердце» говорили давно за вас, да не
судьба! Стало быть, вы из жалости взяли бы ее теперь, а она вышла бы за вас — опять скажу — ради вашего… великодушия… Того ли вы хотите? Честно ли и правильно ли это и способны ли мы с ней на такой поступок? Вы знаете нас…
— Не дразни
судьбу, не накликай на себя! — прибавила она. — Помни: язык
мой — враг
мой!
— Бабушка! — с радостью воскликнул Райский. — Боже
мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной женщины; и еще две сестры, два новых, неизвестных мне и в то же время близких лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он подумать, поморщась… — Однако еду: это
судьба посылает меня… А если там скука?
— Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель
мой, князь Николай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся
судьба этого святого, этого благороднейшего и обиженного человека в руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
Теперь предупрежу, что события с этого дня до самой катастрофы
моей болезни пустились с такою быстротой, что мне, припоминая теперь, даже самому удивительно, как мог я устоять перед ними, как не задавила меня
судьба.
«И пусть, пусть она располагает, как хочет,
судьбой своей, пусть выходит за своего Бьоринга, сколько хочет, но только пусть он,
мой отец,
мой друг, более не любит ее», — восклицал я. Впрочем, тут была некоторая тайна
моих собственных чувств, но о которых я здесь, в записках
моих, размазывать не желаю.
Далее, друг
мой, ничего не умею предугадать в
судьбах, которые изменят лик мира сего.
— Он просил меня пожертвовать своей
судьбой его счастию, а впрочем, не просил по-настоящему: это все довольно молчаливо обделалось, я только в глазах его все прочитала. Ах, Боже
мой, да чего же больше: ведь ездил же он в Кенигсберг, к вашей матушке, проситься у ней жениться на падчерице madame Ахмаковой? Ведь это очень сходно с тем, что он избрал меня вчера своим уполномоченным и конфидентом.
Главное, я наконец постиг этого человека, и даже мне было отчасти жаль и как бы досадно, что все это оказалось так просто: этого человека я всегда ставил в сердце
моем на чрезвычайную высоту, в облака, и непременно одевал его
судьбу во что-то таинственное, так что естественно до сих пор желал, чтобы ларчик открывался похитрее.
Вот тут — так несчастье, да и что такое все
мои неудачи перед ее горькой
судьбой!
Теперь же, честью клянусь, что эти три сторублевые были
мои, но, к
моей злой
судьбе, тогда я хоть и был уверен в том, что они
мои, но все же у меня оставалась одна десятая доля и сомнения, а для честного человека это — все; а я — честный человек.
— Благословите и меня, Макар Иванович, на большую муку. Завтра решится вся
судьба моя… а вы сегодня обо мне помолитесь.
Но она уже прочла в лице
моем, что я «знаю». Я быстро неудержимо обнял ее, крепко, крепко! И в первый раз только я постиг в ту минуту, во всей силе, какое безвыходное, бесконечное горе без рассвета легло навек над всей
судьбой этой… добровольной искательницы мучений!
И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже
судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела
моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
Судьба как будто услышала
мой ропот и дала нам спектакль, возможный только в тропических морях, даже довольно обыкновенный там, но всегда занимательный.
Меня удивляет, как могли вы не получить
моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о
судьбе новорожденного младенца.
Где я, о, где я, друзья
мои? Куда бросила меня
судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца, на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета. Глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
«Одно из двух: или она полюбила Симонсона и совсем не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает любить меня и для
моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою
судьбу с Симонсоном», подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно. Он почувствовал, что краснеет.
— Не видать бы Привалову
моей Варвары, как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей
судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
В статьях этих я жил вместе с войной и писал в живом трепетании события. И я сохраняю последовательность своих живых реакций. Но сейчас к мыслям
моим о
судьбе России примешивается много горького пессимизма и острой печали от разрыва с великим прошлым
моей родины.
Теперь, милый Алексей Федорович, на вас все
мои надежды, и, конечно,
судьба всей
моей жизни в ваших руках.