Неточные совпадения
У гроба Иисусова
Молилась,
на Афонские
Всходила высоты,
В Иордань-реке купалася…
Дворовый, что у барина
Стоял за стулом с веткою,
Вдруг всхлипнул! Слезы катятся
По старому лицу.
«
Помолимся же Господу
За долголетье барина!» —
Сказал холуй чувствительный
И стал креститься дряхлою,
Дрожащею рукой.
Гвардейцы черноусые
Кисленько как-то глянули
На верного слугу;
Однако — делать нечего! —
Фуражки сняли, крестятся.
Перекрестились барыни.
Перекрестилась нянюшка,
Перекрестился Клим…
Вам
на роду написано
Блюсти крестьянство глупое,
А нам работать, слушаться,
Молиться за господ...
Чуть не
молятсяКрестьянки
на нее…
— И я тот твой бездельный поступок по благодушию своему прощаю! — вновь начал Фердыщенко, — а которое ты имение награбил, и то имение твое отписываю я, бригадир,
на себя. Ступай и
молись богу.
Когда старик опять встал,
помолился и лег тут же под кустом, положив себе под изголовье травы, Левин сделал то же и, несмотря
на липких, упорных
на солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда солнце зашло
на другую сторону куста и стало доставать его.
Заметив тот особенный поиск Ласки, когда она прижималась вся к земле, как будто загребала большими шагами задними ногами и слегка раскрывала рот, Левин понял, что она тянула по дупелям, и, в душе
помолившись Богу, чтобы был успех, особенно
на первую птицу, подбежал к ней.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг
на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая
молился Богу.
«Так же буду сердиться
на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я
молюсь, и буду
молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Всякое стеснение перед барином уже давно исчезло. Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прилаживали место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал
на восток
молиться.
— Но любовь ли это, друг мой? Искренно ли это? Положим, вы простили, вы прощаете… но имеем ли мы право действовать
на душу этого ангела? Он считает ее умершею. Он
молится за нее и просит Бога простить ее грехи… И так лучше. А тут что он будет думать?
Молились «о еже податися им целомудрию и плоду чрева
на пользу, о еже возвеселитися им видением сынов и дщерей».
Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжает из него
на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз: все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему
на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал
молиться.
В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла
на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к небу, она не плакала, но
молилась. Душа ее стремилась к богу, она просила его соединить ее с тою, кого она любила больше всего
на свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.
Бабушка была уже в зале: сгорбившись и опершись
на спинку стула, она стояла у стенки и набожно
молилась; подле нее стоял папа. Он обернулся к нам и улыбнулся, заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь быть незамеченными, остановились у самой двери. Весь эффект неожиданности,
на который мы рассчитывали, был потерян.
Он
молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас,
молился о себе, просил, чтобы бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря
на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
Еще
помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься
на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
Сложив свои огромные руки
на груди, опустив голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом опустился
на колени и стал
молиться.
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся в землю, но не
молился в душе и был довольно хладнокровен; заботился о том, что новый полуфрачек, который
на меня надели, очень жал мне под мышками, думал о том, как бы не запачкать слишком панталон
на коленях, и украдкою делал наблюдения над всеми присутствовавшими.
У одного из алтарей, уставленного высокими подсвечниками и свечами, стоял
на коленях священник и тихо
молился.
Он
молился о ниспослании чуда: о спасении города, о подкреплении падающего духа, о ниспослании терпения, об удалении искусителя, нашептывающего ропот и малодушный, робкий плач
на земные несчастия.
— Господи, поскорей бы уж!» Он было бросился
на колени
молиться, но даже сам рассмеялся, — не над молитвой, а над собой.
— Нет, а вы станьте
на колени и
помолитесь за меня богу. Ваша молитва, может, и дойдет.
На второй неделе великого поста пришла ему очередь говеть вместе с своей казармой. Он ходил в церковь
молиться вместе с другими. Из-за чего, он и сам не знал того, — произошла однажды ссора; все разом напали
на него с остервенением.
— Да, да, лучше, лучше, — подхватила она с увлечением, — как пойдешь
на страдание, тогда и наденешь. Придешь ко мне, я надену
на тебя,
помолимся и пойдем.
Катерина Ивановна закусывала губы и сдерживала слезы; она тоже
молилась, изредка оправляя рубашечку
на ребенке и успев набросить
на слишком обнаженные плечи девочки косынку, которую достала с комода, не вставая с колен и
молясь.
Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду
на колена,
молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем
молюсь и о чем плачу; так меня и найдут.
Борис. Я один раз только и был у них с дядей. А то в церкви вижу,
на бульваре встречаемся. Ах, Кудряш, как она
молится, кабы ты посмотрел! Какая у ней
на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится.
Кабанова. Хитрость-то не великая. Кабы любила, так бы выучилась. Коли порядком не умеешь, ты хоть бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно,
на словах только. Ну, я Богу
молиться пойду; не мешайте мне.
Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут
на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят
на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова
молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем…
Арина Власьевна сидела
на низенькой скамеечке возле двери и только по временам уходила
молиться; несколько дней тому назад туалетное зеркальце выскользнуло у ней из рук и разбилось, а это она всегда считала худым предзнаменованием; сама Анфисушка ничего не умела сказать ей.
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпать в родимом доме,
на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки, те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного… О себе он не
молился.
«Проси у бога прощения за то, что поднял руку
на меня, богоданную тебе мать!»
Молиться я должен был вслух, но я начал читать непотребные стихи.
— Дурочка! Что же: меня — в монастырь или в каторгу, а
на тебя — богу
молиться?
Воронов нес портрет царя, Лялечкин — икону в золоченом окладе; шляпа-котелок, привязанная шнурком за пуговицу пиджака, тоже болталась
на груди его, он ее отталкивал иконой, а рядом с ним возвышалась лысая, в черных очках
на мертвом лице голова Ермолаева, он, должно быть, тоже пел или
молился, зеленоватая борода его тряслась.
— Как-то я остался ночевать у него, он проснулся рано утром, встал
на колени и долго
молился шепотом, задыхаясь, стуча кулаками в грудь свою. Кажется, даже до слез
молился… Уходят, слышите? Уходят!
— Все грустит по муже, — говорил староста, указывая
на нее просвирне в кладбищенской церкви, куда каждую неделю приходила
молиться и плакать безутешная вдова.
В горькие минуты он страдает от забот, перевертывается с боку
на бок, ляжет лицом вниз, иногда даже совсем потеряется; тогда он встанет с постели
на колени и начнет
молиться жарко, усердно, умоляя небо отвратить как-нибудь угрожающую бурю.
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались
на меня Господу Богу
на Страшном суде, а
молились бы да поминали меня добром.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про свои работы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю дорогу
Перебежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось, к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И
на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
Долго шептали они, много раз бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула
на ее плече. Бабушка тихо сложила ее голову
на подушку, потом уже встала и
молилась в слезах, призывая благословение
на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче
молилась она о Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
— А Тит Никоныч так и увивается около вас, чуть
на вас не
молится — всегда у ваших ног! Только подайте знак — и он будет счастливейший смертный!
Егорка делал туалет, умываясь у колодца, в углу двора; он полоскался, сморкался, плевал и уже скалил зубы над Мариной. Яков с крыльца
молился на крест собора, поднимавшийся из-за домов слободки.
Он чаще прежнего заставал ее у часовни молящеюся. Она не таилась и даже однажды приняла его предложение проводить ее до деревенской церкви
на гору, куда ходила одна, и во время службы и вне службы, долго
молясь и стоя
на коленях неподвижно, задумчиво, с поникшей головой.
Нет, — горячо и почти грубо напал он
на Райского, — бросьте эти конфекты и подите в монахи, как вы сами удачно выразились, и отдайте искусству все,
молитесь и поститесь, будьте мудры и, вместе, просты, как змеи и голуби, и что бы ни делалось около вас, куда бы ни увлекала жизнь, в какую яму ни падали, помните и исповедуйте одно учение, чувствуйте одно чувство, испытывайте одну страсть — к искусству!
— Сделайте молящуюся фигуру! — сморщившись, говорил Кирилов, так что и нос ушел у него в бороду, и все лицо казалось щеткой. — Долой этот бархат, шелк! поставьте ее
на колени, просто
на камне, набросьте ей
на плечи грубую мантию, сложите руки
на груди… Вот здесь, здесь, — он пальцем чертил около щек, — меньше свету, долой это мясо, смягчите глаза, накройте немного веки… и тогда сами станете
на колени и будете
молиться…
— Начинается-то не с мужиков, — говорил Нил Андреич, косясь
на Райского, — а потом зло, как эпидемия, разольется повсюду. Сначала молодец ко всенощной перестанет ходить: «скучно, дескать», а потом найдет, что по начальству в праздник ездить лишнее; это, говорит, «холопство», а после в неприличной одежде
на службу явится, да еще бороду отрастит (он опять покосился
на Райского) — и дальше, и дальше, — и дай волю, он тебе втихомолку доложит потом, что и Бога-то в небе нет, что и молиться-то некому!..
И постель сделана, все затихло в доме, Татьяна Марковна наконец очнулась от задумчивости, взглянула
на образ, и не стала, как всегда,
на колени перед ним, и не
молилась, а только перекрестилась. Тревога превозмогала молитву. Она села
на постель и опять задумалась.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет
молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает
на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес старик, — и не безбожник он. В ём ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу: сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным сном их поминай
на молитве, ибо таковые Бога ищут. Ты
молишься ли перед сном-то?