Неточные совпадения
Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с
паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р.,
моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».
Так как у нас не спрашивают ни у новорожденных, ни у детей, ходящих в школу,
паспортов, то сын
мой и не имел отдельного вида, а был помещен на
моем.
Через несколько месяцев цюрихская полиция потребовала у
моей матери его
паспорт.
Репортерская заметка сделала свое дело. А
моего отчаянного спутника Федю Левачев взял в рабочие, как-то устроил ему
паспорт и сделал потом своим десятником.
— Ты только мигни мне, и я уж готов… с порошками, с инструментами, с
паспортами… А там-угуу-у! поехала машина! Тамарочка! Ангел
мой!.. Золотая, брильянтовая!..
И приказал управителю еще раз меня высечь с оглашением для всеобщего примера и потом на оброк пустить. Так и сделалось: выпороли меня в этот раз по-новому, на крыльце, перед конторою, при всех людях, и дали
паспорт. Отрадно я себя тут-то почувствовал, через столько лет совершенно свободным человеком, с законною бумагою, и пошел. Намерениев у меня никаких определительных не было, но на
мою долю бог послал практику.
—
Паспорт и деньги, братеник это
мой, чума заела…
У Милана расправа с такими людьми была короткая. На
паспорте таких людей отмечалось, что владелец его выбыл из Сербии, а чемодан и
паспорт бросали на вокзале, например, в Вене [Это мне, прямо намекая на
мое положение, рассказали два
моих друга.].
Проверять
мои слова, конечно, никому не приходило в голову, а о
паспорте в те времена и в тех местах вообще никто и не спрашивал, да он никому и не был нужен. Судили и ценили человека по работе, а не по бумагам. Молнией сверкнули в памяти дни, проведенные мною в зимовнике, и вся обстановка жизни в нем.
С квартиры выгнали, в другую не пускают:
Все говорят, что малый я пустой,
Срок
паспорта прошел, в полицию таскают.
Отсрочки не дают без денег никакой…
Теперь сижу один я на бульваре
И думаю, где мне ночлег сыскать.
Одной копейки нет в
моем кармане,
Пришлось последнее продать…
Вот он знает теперь про меня, что я оченно
паспортом скучаю, — потому в Расее никак нельзя без документа, — так уж и думает, что он
мою душу заполонил.
Я так испугался, оставшись без вида, что сунулся к тому, к другому
моему знакомому, которые и приладили мне купить чужой
паспорт на имя какого-то Тулузова…
Способ для того такой: вы объезжайте всех соседних подрядчиков, которые вот именно великим постом подряжают рабочих и выдают им задатки, и объявите им, чтобы крестьянам
моим, на которых у меня числится недоимка, они денег на руки не выдавали, а вручали бы их вам; если же подрядчики не сделают того, вы не выдавайте недоимщикам
паспортов.
Как помещица, Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу в Петербург, дав ей
паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете
моей мольбе, то против Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и того, что я совершил в отношении Вас; но клянусь Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть
моя безраздельно ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить в душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом поднимается на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю Вам, что я застрелюсь, если Вы не возвратите мне Аксюты».
Я никак не предполагал, чтоб дезертирство Глумова могло произвести такую пустоту в
моем жизненном обиходе. А между тем, случайно или неслучайно, с его изчезновением все
мои новые друзья словно сгинули. Три дня сряду я не слышал никаких слов, кроме краткого приглашения: кушать подано! Даже
паспорта ни разу не спросили, что уже ясно свидетельствовало, что я нахожусь на самом дне реки забвения.
Говорил, что никакого особливого оказательства с
моей стороны не потребуется, что все ограничивается одними научными наблюдениями по части основ и краеугольных камней, и только изредка проверкою
паспортов… ха-ха!
Я бросился к бабушке, она отнеслась к
моему поступку одобрительно, уговорила деда сходить в ремесленную управу за
паспортом для меня, а сама пошла со мною на пароход.
— Нет,
моя чистая девушка; нет,
мое сокровище. Ты сегодня вернешься домой, но будь готова. Это дело нельзя разом сделать; надо хорошенько все обдумать. Тут нужны деньги,
паспорт…
— Я не об том говорю, — отвечал он, — я говорю об том, что начальнику края следует всему давать тон — и больше ничего. А то представьте себе, например,
мое положение: однажды мне случилось — а la lettre [Буквально (фр.).] ведь это так! — разрешать вопрос о выдаче вдовьего
паспорта какой-то ратничихе!
Вот
моя хлеб-соль на дорогу; а то, я знаю, вы к хозяйству люди не приобыкшие, где вам ладить с вольными людьми; да и вольный человек у нас бестия, знает, что с ним ничего, что возьмет
паспорт, да, как барин какой, и пойдет по передним искать другого места.
— Вот, гляди, ребята, это все
мое состояние. Пропьем, а потом уж вы меня в артель возьмите, надо и лямку попробовать… Прямо говорить буду, деваться некуда, работы никакой не знаю, служил в цирке, да пришлось уйти, и
паспорт там остался.
Перед
моим спутником стоял жандарм в пальто с полковничьими погонами, в синей холодной фуражке. Я невольно застыл перед афишей на стене театра и сделал вид, что читаю, — уж очень меня поразил вид жандарма:
паспорта у меня еще не было, а два побега недавних — на Волге и на Дону — так еще свежи были в памяти.
А разговорился он со мной. Оказывается, почти один из окружающих, он немного владел русским языком. Его заинтересовали некоторые
мои цирковые штуки, и хотя он почти не задавал вопросов, но чувствовалось, что это горская гордость не позволяет ему проявлять любопытство. И я рассказал ему, что я актер, служил в цирке, охотник с детства и нехотя оставляю Кавказ, да кстати у меня и
паспорта нет. Разоткровенничался.
Васе я назвал свою настоящую фамилию, родину, сказал, что был в гимназии и увлекся цирком, а о других похождениях ни слова. Я был совершенно спокоен, что, если буду в театре,
мой отец
паспорт пришлет. А Вася дал мне слово, что своего отца он уговорит принять меня.
Как только ушел смотритель, Настя бросилась к окну, потом к двери, потом опять к окну. Она хотела что-то увидеть из окна, но из него ничего не было видно, кроме острожной стены, расстилающегося за нею белого снежного поля и ракиток большой дороги, по которой они недавно шли с Степаном, спеша в обетованное место, где, по слухам, люди живут без
паспортов. С каждым шумом у двери Настя вскакивала и встречала входившего словами: «Вот я, вот! Это за мною? Это
мое дитя там?» Но это все было не за нею.
— Я уж вам докладывал, сударь, что у меня нет никаких
паспортов. Все
мои теперешние больные люди обапольные, знаемые. А вот это, что вы изволили видеть, — обратился он к инспектору и понижая голос, — так привезена была в совершенном помешательстве рассудка. Какой же от нее
паспорт было требовать?
— Отдайте-ка
паспорт мой, ухожу я!
Написал, выправил
паспорт, ушёл. Нарочно пешком иду, не уляжется ли дорогой-то смятение души. Но хотя каяться иду, а о боге не думаю — не то боюсь, не то обидно мне — искривились все мысли
мои, расползаются, как гнилая дерюга, темны и неясны небеса для меня.
А народ при встрече косится на меня: обрыдла, противна и враждебна мужикам чёрная одежда захребетников. А снять мне её нельзя:
паспорт мой просрочен, но игумен надпись сделал на нём, удостоверил, что я послушник Савватеевской обители и ушёл для посещения святых мест.
Я стоял сконфуженный. Однако и бумажки принесли некоторую пользу. После долгих увещеваний хозяин согласился на раздел: он оставил себе в виде залога
мой прекрасный новый английский чемодан из желтой кожи, а я взял белье,
паспорт и, что было для меня всего дороже,
мои записные книжки. На прощанье хохол спросил меня...
Если я не найду этих
паспортов, Евгения непременно запираться будет!.. Не дальше еще, как третьего дня, жаловалась на
мою холодность и уверяла меня в своей любви, а сама в это время яд, быть может, готовила, чтоб умертвить им меня и захватить
мои деньги!.. Ништо мне, старому развратнику, ништо!.. Увлекся легкостью победы и красотою наружности, забыв, что под красивыми цветами часто змеи таятся! (Подходя к дверям и с нетерпением крича.) Что же вы там? Точно бог знает что им сделать надо!
Евгения Николаевна(захохотав уже неискренно). Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!.. Чем дальше, тем лучше! Но допустим, что Куницын
мой любовник!.. Что я где-то там видалась с ним и что он достал два
паспорта!.. Для чего же, однако, Куницыну идти рассказывать вам все это про себя?
С высоты
моего империала я увидал внизу, у дилижанса, фигуру французского комиссара в форменной фуражке с серебряным шитьем на околыше. Он осматривал
паспорта у пассажиров. Время было тревожное, и французское правительство не желало пропускать к себе инсургентов. А инсургентами были карлисты.
— Видишь, я ничего не скрываю, — сказала она со вздохом. — Вся душа
моя нараспашку. И я опять умоляю тебя, будь великодушен, дай мне
паспорт!
Они не церемонились и весьма охотно расстреливали тех, кого считали военными шпионами, и
мой русский
паспорт меня вряд ли бы спас.
В 1902 году, высланный Сипягиным из Петербурга, я жил в родной Туле. С год назад вышли в свет
мои «Записки врача» и шумели на всю Россию и заграницу. Весною я собрался ехать за границу, уже выправил заграничный
паспорт. Вдруг получаю письмо.
Но, тем не менее, я, не будучи в силах преодолеть себя, иду к рыжему дому и звоню к дворнику. Два двугривенных развязывают дворницкий язык, и он на все
мои расспросы рассказывает мне, что незнакомка живет в квартире № 5, имеет мужа и неисправно платит за квартиру. Муж ее каждое утро убегает куда-то и возвращается поздно вечером, пронося под мышкой четверть водки и кулек с провизией… Муж значится в
паспорте сыном губернского секретаря, а незнакомка его женою…
Я снял с него быстро дорожную сумку, вынул из кармана бумажник, взял из него все документы и оказавшиеся до двух тысяч рублей денег, а также железнодорожный билет и багажную квитанцию и вместо них вложил в него свой
паспорт,
мои визитные карточки,
мой билет и квитанцию и несколько рублей денег и снова положил бумажник в его карман, после чего лег спать.
— Домчу я тебя,
моя краля ненаглядная, в Тамбов, к брату, там ты погостишь,
паспорт тебе оборудую… А сам вернусь да попрошусь у графа на службу в Питер, я хотя ему и слуга, но не хам, как ты меня вечер обозвала, потому я из духовенства, а брат у меня в Тамбове повытчиком в суде служит — чиновник заправский… Поселю я тебя в Питере в отдаленности, никто тебя под чужим именем не разыщет…
Этой неявкой
моей к призыву я поставил-де себя в нелегальное положение в
моем отечестве — Франции — вследствие чего и не мог жить там под своим именем, что и заставило меня для поездки во Францию взять
паспорт на имя одного
моего приятеля русского офицера Савина.
— Мне кажется, что это совершенно лишнее, когда у меня есть все необходимые бумаги и формальный
паспорт, удостоверяющие кто я такой, и если желают проверить подлинность этих документов, то достаточно, мне думается, телеграфировать тем официальным лицам, которые их выдали, начиная с русского консула в Триесте господина Малейна, который меня лично знает и подтвердит не только подлинность выданного им мне
паспорта, но и опишет
мои приметы, что докажет, что я именно то лицо, за которое себя выдаю.
— Я коммивояжер Генрих Бораль, родом из Тулузы, был по торговым делам в Англии, возвращаюсь во Францию. У меня Англии, перед самым
моим отъездом украли бумажник с бумагами —
паспортом и деньгами… Я думал отсюда послать в Лионский кредит чек к учету и по присылке денег ехать дальше… Теперь же, чтобы заплатить в гостинице, я хотел продать жемчужную булавку.
— Все опостылело, Сергей Павлович, глаза бы
мои не глядели. Волчьего
паспорта я не боюсь.
Денег, двадцать рублей, он сам предложил мне, и при этом, с крайней доверчивостью, не только не взял расписки или
паспорта, но даже не спросил
моей фамилии; в другое время я нисколько не удивился бы такой доверчивости, но тут я был так голоден, растрепан и такие у меня были мокрые чулки, что я сам себе не доверял.