Неточные совпадения
«Я обязан сделать это из уважения к моему житейскому опыту. Это —
ценность, которую я не имею права прятать от
мира, от людей».
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению
миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни
ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
Внести же в
мир творческие
ценности мы можем лишь в том случае, если будем повышаться и в
ценности и в качестве нашего собственного бытия.
Россия есть самостоятельная
ценность в
мире, не растворимая в других
ценностях, и эту
ценность России нужно донести до божественной жизни.
Нам, русским, необходимо духовное воодушевление на почве осознания великих исторических задач, борьба за повышение
ценности нашего бытия в
мире, за наш дух, а не на почве того сознания, что немцы злодеи и безнравственны, а мы всегда правы и нравственно выше всех.
О, конечно, великая
ценность мира, свободы, социального братства остается непреложной.
Оправдание России в мировой борьбе, как и всякой страны, всякого народа, может быть лишь в том, что внесет в
мир большие
ценности, более высокого качества духовную энергию, чем Германия, притязания которой на мировое владычество она отражает, что своим неповторимым индивидуальным духом она подымает человечество на более высокую ступень бытия.
Обращение к международному и всемирно-историческому обостряет чувство
ценности собственной национальности и сознание ее задач в
мире.
С точки зрения благополучия нынешнего поколения можно согласиться на постыдный
мир, но это невозможно с точки зрения
ценности национальности и ее исторической судьбы.
Но в нашем
мире иерархия
ценностей опрокинута, низшее стало высшим, высшее задавлено.
Но я не был атеистом, если под атеизмом понимать отрицание высшего духовного начала, независимых от материального
мира духовных
ценностей.
Величие и слава
мира остаются соблазном и грехом, а не высшей
ценностью, как у западных людей.
В знании творческим, созидающим
ценности фактором является Логос, большой разум, смысл и солнце
мира.
Возрождение
ценностей и благ языческого
мира, всей заключенной в этом
мире подлинной жизни, почувствованной языческим
миром святости первозданной плоти, есть дело религиозное и с религией воскресенья плоти связанное.
Познание дерева есть развитие, совершенствование дерева, реальное осуществление
ценности в растительном
мире.
Вообще, кажется, весь божий
мир занимал его более со стороны
ценности, чем какими-либо другими качествами; в детском своем умишке он задавал себе иногда такого рода вопрос: что, сколько бы дали за весь земной шар, если бы бог кому-нибудь продал его?
Их сближает общая им благородная бесполезность пред лицом
мира сего с его утилитарными
ценностями, одинаковая их хозяйственная ненужность и гордая расточительность.
Светлою тайною стоит
мир божий и перед самим Толстым; радостно и восторженно он старается познать и разгадать эту тайну. В чем
ценность жизни? В чем счастье? Для чего живет человек?
Эту мертвенную слепоту к жизни мы видели у Достоевского. Жизненный инстинкт спит в нем глубоким, летаргическим сном. Какое может быть разумное основание для человека жить, любить, действовать, переносить ужасы
мира? Разумного основания нет, и жизнь теряет внутреннюю, из себя идущую
ценность.
Человек, человеческая личность есть верховная
ценность, а не общности, не коллективные реальности, принадлежащие
миру объектному, как общество, нация, государство, цивилизация, церковь.
Высшие
ценности в
мире оказываются слабее, чем низшие, высшие
ценности распинаются, низшие
ценности торжествуют.
Эгоцентрик обыкновенно не персоналистически определяет своё отношение к
миру и людям, он именно легко становится на точку зрения объектной установки
ценностей.
Не только существование государства не есть высшая
ценность, но и существование
мира, этого объективированного
мира, совсем не есть высшая
ценность.
Предстоит в
мире радикальная, революционная, персоналистическая переоценка
ценностей, и тогда только возможны будут глубокие социальные изменения.
Но культура хочет оставить человека в этом
мире, она прельщает человека своими
ценностями и своими достижениями имманентного совершенства.
В противоположность законам этого
мира оно провозглашает, что последние будут первыми, а первые будут последними, что революционно перевернуло все античные
ценности.
Она есть изначальная
ценность и единство, она характеризуется отношением к другому и другим, к
миру, к обществу, к людям, как отношением творчества, свободы и любви, а не детерминации.
Персонализм не может примириться с тем извращением иерархии
ценностей, на которой покоится капиталистический
мир, с оценкой человека по тому, что у него есть и какое положение он в обществе занимает.
Положение пролетария в
мире несовместимо с верховной
ценностью личности.
В объективированном
мире все
ценности извращены.
Персоналистическая философия должна признать, что дух не генерализирует, а индивидуализирует, он создает не
мир идеальных
ценностей, внечеловеческих и общих, а
мир личностей с их качественным содержанием, формирует личности.
Эта переоценка
ценностей и есть освобождающая революция, которая должна совершиться в
мире.
Вина тут лежит не на познании, которое есть положительная
ценность, а на духовном состоянии
мира и человека, на разобщенности и раздоре в самом бытии.
Утопия совершенного общества в условиях нашего
мира, утопия священного царства и священной власти, утопия совершенной и абсолютной общей воли народа или пролетариата, утопия абсолютной справедливости и абсолютного братства сталкивается с верховной
ценностью личности, с личной совестью и личным достоинством, со свободой духа и совести.
Универсальное и так называемые сверхличные
ценности принадлежат не к
миру объективности, а к
миру субъективности.
Человек, т. е. индивидуальное и по другой терминологии сингулярное, экзистенциальное человечества, человечество есть лишь
ценность всечеловеческого единства в человеческом
мире, качество человеческого братства, которое не есть реальность, стоящая над человеком.
Нельзя думать о спасении своей души, это есть ложное духовное состояние, небесный утилитаризм, думать можно только об осуществлении высших
ценностей жизни, о Царстве Божьем для всех существ, не только для людей, но и для всего
мира, т. е. думать о Боге, а не о себе.
Свобода духа есть
ценность верховная, но она не обладает верховной силой в
мире социальной обыденности.
Но в
мире социальной обыденности, в
мире греховном
ценность низшая приобретает наибольшую силу,
ценность же высшая наименьшую.
Но также можно сказать, что несоединимо со свободой и нравственной жизнью и учение Гартмана об идеальных
ценностях, которые человек должен свободно реализовать в
мире.
В социальной обыденности нашего греховного
мира государство, его сила и слава, может оказываться сверхличной
ценностью, вдохновляющей личность на подвиги.
Внутри христианского
мира противоборствуют две моральные направленности: смирение и творчество, мораль личного спасения и страха гибели и творческая мораль
ценностей, мораль отдания себя преобразованию и преображению
мира.
Этот трагический конфликт
ценностей неразрешим в греховном
мире, где сила и
ценность не совпадают, где количество ценнее качества.
Страшный суд над личностью и
миром во внутреннем своем понимании есть не что иное, как обретение смысла, как установка
ценностей и качеств.
И задача заключается в том, чтобы в борьбе с капитализмом восстановить это онтологическое ядро, это духовно-личное отношение к
миру вещей и материальных
ценностей, эту интимную связь личности с
миром, в котором она призвана действовать.
И вместе с тем смерть в нашем греховном
мире есть благо и
ценность.
Но и наоборот, человек может пожертвовать несомненной
ценностью своей свободы и своего дела в
мире,
ценностью семьи и
ценностью сострадания к людям во имя бесконечной
ценности любви.
Техника есть обнаружение силы человека, его царственного положения в
мире, она свидетельствует о человеческом творчестве и изобретательности и должна быть признана
ценностью и благом.
Но от греко-римского
мира осталась положительная идея
ценности качественного аристократически творческого труда, которая должна быть согласована с библейско-христианской идеей священно-аскетического значения труда и равенства всех людей перед Богом.
Роковое и греховное в старом государстве и роковое и греховное в коррелятивной ему революции одинаково враждебны свободе духа, одинаково сталкиваются с бесконечной
ценностью личности, и столкновение это есть трагизм, непреодолимый в пределах греховного
мира.