Неточные совпадения
Улицы наполняла ворчливая тревога, пред лавками съестных припасов толпились, раздраженно покрикивая, сердитые, растрепанные женщины, на углах небольшие группы мужчин, стоя плотно друг к другу, бормотали о чем-то, извозчик, сидя на козлах пролетки и сморщив волосатое лицо, читал газету, поглядывая
в мутное
небо, и всюду
мелькали солдаты…
В комнате сумрачно, мертво, все — подобие смерти, а взглянешь
в окно — и отдохнешь: там кайма синего
неба, зелень
мелькает, люди шевелятся.
И только мы их и видели! Лошади подхватили, телега загремела
в гору, вот еще раз
мелькнула она на темной черте, отделявшей землю от
неба, завалилась и пропала.
Грациозные и подвижные чайки и изящные проворные крачки своей снежной белизной
мелькали в синеве лазурного
неба.
День склонялся к вечеру. По
небу медленно ползли легкие розовые облачка. Дальние горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску.
В нашей деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые дымки. Они быстро таяли
в прохладном вечернем воздухе. По дорожкам кое-где
мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у самой реки, горел огонь. Это был наш бивак.
И чудится пану Даниле, что
в светлице блестит месяц, ходят звезды, неясно
мелькает темно-синее
небо, и холод ночного воздуха пахнул даже ему
в лицо.
День клонится к вечеру. Уже солнце село. Уже и нет его. Уже и вечер: свежо; где-то мычит вол; откуда-то навеваются звуки, — верно, где-нибудь народ идет с работы и веселится; по Днепру
мелькает лодка… кому нужда до колодника! Блеснул на
небе серебряный серп. Вот кто-то идет с противной стороны по дороге. Трудно разглядеть
в темноте. Это возвращается Катерина.
Начал прищуривать глаза — место, кажись, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко
в небе. Что за пропасть! да это голубятня, что у попа
в огороде! С другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не было; белое пятно
мелькало вместо него сквозь тучу. «Быть завтра большому ветру!» — подумал дед. Глядь,
в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка.
Вечер был тихий, кроткий, один из тех грустных вечеров бабьего лета, когда всё вокруг так цветисто и так заметно линяет, беднеет с каждым часом, а земля уже истощила все свои сытные, летние запахи, пахнет только холодной сыростью, воздух же странно прозрачен, и
в красноватом
небе суетно
мелькают галки, возбуждая невеселые мысли.
Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило
небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой
мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
По морю реют корабли,
Мелькают паруса,
А горы, видные вдали,
Уходят
в небеса.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому.
Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то
в чаще
мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
Все вокруг колебалось
в медленном движении,
в небе, тяжело обгоняя друг друга, плыли серые тучи, по сторонам дороги
мелькали мокрые деревья, качая нагими вершинами, расходились кругом поля, выступали холмы, расплывались.
R-13, бледный, ни на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), — спустился, сел. На один мельчайший дифференциал секунды мне
мелькнуло рядом с ним чье-то лицо — острый, черный треугольник — и тотчас же стерлось: мои глаза — тысячи глаз — туда, наверх, к Машине. Там — третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым ветром, — преступник идет, медленно, ступень — еще — и вот шаг, последний
в его жизни — и он лицом к
небу, с запрокинутой назад головой — на последнем своем ложе.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся на хорах штукатурки. Что-то завозилось вверху, тряхнуло
в воздухе тучею пыли, и большая серая масса, взмахнув крыльями, поднялась к прорехе
в крыше. Часовня на мгновение как будто потемнела. Огромная старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела из темного угла,
мелькнула, распластавшись на фоне голубого
неба в пролете, и шарахнулась вон.
Дымки эти,
мелькая то там, то здесь, рождались по горам, на батареях неприятельских, и
в городе, и высоко на
небе.
Над головами стояло высокое звездное
небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево,
в аршине, маленькое отверстие вело
в другой блиндаж,
в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и слышались пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого
мелькали фигуры согнувшихся людей, и на котором, на самом верху, под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели
в этом месте, стояла какая-то высокая фигура
в черном пальто, с руками
в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками носили туда другие люди.
И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним
мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и
в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать,
небо Германии, и радужною игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „“Нет преступления!” “„Да, — сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников”.
Некоторое время
в окнах вагона еще
мелькали дома проклятого города, потом засинела у самой насыпи вода, потом потянулись зеленые горы, с дачами среди деревьев, кудрявые острова на большой реке, синее
небо, облака… потом большая луна, как вчера на взморье, всплыла и повисла
в голубоватой мгле над речною гладью…
А за окном весь мир представлялся сплошною тьмой, усеянной светлыми окнами. Окна большие и окна маленькие, окна светились внизу, и окна стояли где-то высоко
в небе, окна яркие и веселые, окна чуть видные и будто прижмуренные. Окна вспыхивали и угасали, наконец, ряды окон пролетали мимо, и
в них
мелькали, проносились и исчезали чьи-то фигуры, чьи-то головы, чьи-то едва видные лица…
В тёмном
небе спешно
мелькали бледные окуровские молнии, пытаясь разорвать толстый слой плотных, как войлок, туч; торопливо сыпался на деревья, крыши и на и землю крупный, шумный летний дождь — казалось, он спешит как можно скорее окропить это безнадёжное место и унести свою живительную влагу
в иные края.
В синем
небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака,
мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из дверей церкви густо льется важное пение органа, и всё это: бег облаков, трепет звезд, движение теней по стенам зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
На берег пустынный, на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают
в холодное синее море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное
небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Я лежал
в палатке один на кровати и смотрел
в неспущенные полы моей палатки. На черном фоне Балкан внизу
мелькали огоньки деревни Шипки и над ней, как венец горного массива, заоблачное Орлиное Гнездо, а над ним на синем звездном
небе переливается голубым мерцанием та самая звезда, которую я видел после горной катастрофы…
Светало,
в окно смотрел бледный кусок
неба,
в комнате просыпались мухи и жужжали,
мелькая на сером фоне окна. Вместе с запахом керосина квартиру наполнял ещё какой-то запах, густой и тревожный.
Он бежал, а над головой его
мелькала мохнатая, землистая рука жида-знахаря и его черная фигура, головой упирающаяся
в небо. Вдруг из-под земли вырос кто-то
в белом саване и обхватил его…
Вот пришёл я
в некий грязный ад:
в лощине, между гор, покрытых изрубленным лесом, припали на земле корпуса; над крышами у них пламя кверху рвётся, высунулись
в небо длинные трубы, отовсюду сочится пар и дым, земля сажей испачкана, молот гулко ухает; грохот, визг и дикий скрип сотрясают дымный воздух. Всюду железо, дрова, кирпич, дым, пар, вонь, и
в этой ямине, полной всякой тяжкой всячины,
мелькают люди, чёрные, как головни.
— Бежит кто-то сюда! — тихо шепчет Иван. Смотрю под гору — вверх по ней тени густо ползут,
небо облачно, месяц на ущербе то появится, то исчезнет
в облаках, вся земля вокруг движется, и от этого бесшумного движения ещё более тошно и боязно мне. Слежу, как льются по земле потоки теней, покрывая заросли и душу мою чёрными покровами.
Мелькает в кустах чья-то голова, прыгая между ветвей, как мяч.
Жаловаться на людей — не мог, не допускал себя до этого, то ли от гордости, то ли потому, что хоть и был я глуп человек, а фарисеем — не был. Встану на колени перед знамением Абалацкой богородицы, гляжу на лик её и на ручки, к
небесам подъятые, — огонёк
в лампаде моей
мелькает, тихая тень гладит икону, а на сердце мне эта тень холодом ложится, и встаёт между мною и богом нечто невидимое, неощутимое, угнетая меня. Потерял я радость молитвы, опечалился и даже с Ольгой неладен стал.
Лето было тогда, ночи жаркие, а здесь — прохладный сумрак, кое-где лампады
мелькают, перемигиваются; синеватые огоньки тянутся кверху, словно хотят взлететь
в купол и выше —
в небо, к летним звёздам.
Долго продолжалось
в этот день веселье
в селе Кузьминском. Уж давно село солнце, уже давно полночь наступила, на
небе одни лишь звездочки меж собою переглядывались да месяц, словно красная девка, смотрел во все глаза, — а все еще не умолкали песни и треньканье балалайки, и долго-долго потом, после того как все уж стихло и смолкло, не переставали еще кое-где
мелькать в окнах огоньки, свидетельствовавшие, что хозяйкам немало стоило труда уложить мужей, вернувшихся со свадебной пирушки кузнеца Силантия.
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных
небесНа долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие
мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома
в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной...
Он молча кивнул головой, глядя, как
в селе над церковью, на красном
небе, точно головни
в зареве; пожара,
мелькают галки, — у него
в душе тоже вились стаи чёрных, нелюдимых дум.
Молчание Степана всё более обижало Николая,
в голове у него
мелькали задорные, злые слова и мысли, но он понимал, что с этим человеком бесполезно говорить, да и лень было двигать языком — тишина и жара вызывали сонное настроение; хотелось идти
в огород, лечь там
в тень, около бани, и лежать, глядя
в чистое
небо, где тают все мысли и откуда вливается
в душу сладкая спокойная пустота.
Было тихо, только из травы поднимался чуть слышный шорох, гудели осы, да порою, перепархивая из куста
в куст,
мелькали серенькие корольки, оставляя
в воздухе едва слышный звук трепета маленьких крыльев. Вздрагивая, тянулись к солнцу изумрудные иглы сосняка, а высоко над ними кружил коршун, бесконечно углубляя синеву
небес.
Нет, вот он уже за слободою. Полозья ровно поскрипывают по крепкому снегу. Чалган остался сзади. Сзади несется торжественный гул церковного колокола, a над темною чертой горизонта, на светлом
небе мелькают черными силуэтами вереницы якутских всадников
в высоких, остроконечных шапках. Якуты спешат
в церковь.
Чёрное
небо то и дело рвали огненные стрелы молнии, и гром гудел над быстро летевшим поездом. Шум колёс на стыках рельс и лязг сцеплений пропадали
в рёве грома, а неуловимо быстрые молнии,
мелькая мимо окон, слепили глаза.
Вдали от солнца и природы,
Вдали от света и искусства,
Вдали от жизни и любви
Мелькнут твои младые годы,
Живые помертвеют чувства,
Мечты развеются твои…
И жизнь твоя пройдет незрима
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной земле, —
Как исчезает облак дыма
На
небе тусклом и туманном,
В осенней беспредельной мгле…
Карась, внезапно свалившийся с
неба, не мог бы произвести более сильного, более неожиданного впечатления, чем это не длинное послание. «Как замужем?!. А как же мы-то теперь?» —
мелькнуло прежде всего
в голове каждого.
Как ярый гром из тихого ясного
неба грянули эти слова над Марком Данилычем. Сразу слова не мог сказать. Встрепенулось было сердце радостью при вести, что давно оплаканный и позабытый уж брат оказался
в живых,
мелькнула в памяти и тесная дружба и беззаветная любовь к нему во дни молодости, но тотчас же налетела хмарая мрачная дума: «Половину достатков придется отдать!.. Дунюшку обездолить!.. Врет Корней!»
Солнце стояло высоко на
небе и светило ярко, по-осеннему. Вода
в реке казалась неподвижно гладкой и блестела, как серебро. Несколько длинноносых куликов ходили по песку. Они не выражали ни малейшего страха даже тогда, когда лодки проходили совсем близко. Белая, как первый снег, одинокая чайка
мелькала в синеве
неба. С одного из островков, тяжело махая крыльями, снялась серая цапля и с хриплыми криками полетела вдоль протоки и спустилась
в соседнее болото.
Море было такое же величавое, бесконечное и неприветливое, как семь лет до этого, когда я, кончив курс
в гимназии, уезжал из родного города
в столицу; вдали темнела полоска дыма — это шел пароход, и, кроме этой едва видимой и неподвижной полоски да мартышек, которые
мелькали над водой, ничто не оживляло монотонной картины моря и
неба.
Наташа все эти дни избегает меня. Мы сходимся только за обедом и ужином. Когда наши взгляды встречаются,
в ее глазах
мелькает жесткое презрение… Бог с нею! Она шла ко мне, страстно прося хлеба, а я — я положил
в ее руку камень; что другое могла она ко мне почувствовать, видя, что сам я еще более нищий, чем она?… И кругом все так тоскливо! Холодный ветер дует не переставая,
небо хмуро и своими слезами орошает бессчастных людей.
Был полдень, стояла огромная тишина, когда земля замолкает и только
в просторном
небе безмолвно поет жгучий свет. И тихо сам я шел поверху мимо нависавшей ржи, по пояс
в буйной, нетоптанной траве. На повороте
мелькнула вдали полоса речки. Зелен был луг на том берегу, зелен был лес над ним, все было зелено и тихо. И синяя речка под синим
небом была как скважина
в небе сквозь зеленую землю.
Небо безмерное от сверкающего света. Солнце смеется и колдует. Очарованно
мелькают у кустов ярко-зеленые мотыльки. Сорока вспорхнет, прямо, как стрела, летит
в голую чащу леса и бессмысленно-весело стрекочет. Чужды липкие вопросы, которые ткал из себя сморщившийся, затемневший Хозяин. Где они? Тают, как испаренья этой земли, замершей от неведомого счастья. Отчего
в душе такая широкая, такая чистая радость?
Дело было так:
в давнее время шел через лес солдат; над лесом бушевала буря; солдат подошел к пруду и видит: с
неба бьет громом
в пруд, вода бурлит, а над водою
мелькает чья-то косматая голова; как ударит громом — она
в воду, а потом опять вынырнет.
В ее глазах
мелькнула тайная радость, но она постаралась, чтобы Марк этого не заметил. Встала, подошла к окну. Майское
небо зеленовато светилось, слабо блестели редкие звезды, пахло душистым тополем. Несколько времени молчали. Марк подошел, ласково положил руку на ее плечо, привел назад к дивану.
Во втором часу они разошлись. Ширяева положили на маленькой террасе, выходившей
в цветник. На темном
небе по-прежнему бесшумно
мелькали падающие звезды. Там, далеко наверху, как будто шла какая-то большая, спешная жизнь, чуждая и непонятная земле. От пруда тянуло запахом тины, изредка квакали лягушки. Было душно.
Но вкруг меня опять светлеет частый лес;
Опять река вдали
мелькает средь долины,
То
в свете, то
в тени, то
в ней лазурь
небес,
То обращённых древ вершины.