Неточные совпадения
Стародум. Богату! А кто богат? Да ведаешь
ли ты, что для прихотей одного человека всей Сибири
мало! Друг мой! Все состоит в воображении. Последуй природе, никогда не будешь беден. Последуй людским мнениям, никогда богат не будешь.
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет
ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится
ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не
мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми,
мало обращая внимания на то, рад
ли или не рад был этому гость.
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама
ли она держит трактир, или есть хозяин, и сколько дает доходу трактир, и с ними
ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с большим
ли приданым или нет, и доволен
ли был тесть, и не сердился
ли, что
мало подарков получил на свадьбе, — словом, не пропустил ничего.
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю
мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так
ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
Мало того: нельзя
ли как-нибудь к ним подделаться и тут же их поднадуть, если они и в самом деле сильны?
Кабанова. Не пущу, и не думай! Из-за нее да себя губить, стоит
ли она того!
Мало нам она страму-то наделала, еще что затеяла!
Отцы и матери! вам басни сей урок.
Я рассказал её не детям в извиненье:
К родителям в них непочтенье
И нелюбовь — всегда порок;
Но если выросли они в разлуке с вами,
И вы их вверили наёмничьим рукам:
Не вы
ли виноваты сами,
Что в старости от них утехи
мало вам?
Лариса. Ах, мама,
мало, что
ли, я страдала? Нет, довольно унижаться.
Чтоб утешить бедного Савельича, я дал ему слово впредь без его согласия не располагать ни одною копейкою. Он мало-помалу успокоился, хотя все еще изредка ворчал про себя, качая головою: «Сто рублей! легко
ли дело!»
— Все одобряют, — сказал Дронов, сморщив лицо. — Но вот на жену —
мало похожа. К хозяйству относится небрежно, как прислуга. Тагильский ее давно знает, он и познакомил меня с ней. «Не хотите
ли, говорит, взять девицу, хорошую, но равнодушную к своей судьбе?» Тагильского она, видимо, отвергла, и теперь он ее называет путешественницей по спальням. Но я — не ревнив, а она — честная баба. С ней — интересно. И, знаешь, спокойно: не обманет, не продаст.
— Да ведь сказать — трудно! Однако — как не скажешь? Народу у нас оказывается лишнего много, а землишки —
мало. На сытую жизнь не хватает земли-то. В Сибирь крестьяне самовольно не идут, а силком переселять у начальства… смелости нет, что
ли? Вы простите! Говорю, как думаю.
Он не пытался взнуздать слушателя своими мыслями, а только рассказывал о том, что думает, и, видимо,
мало интересовался, слушают
ли его.
— А под носом — вон что! — Леонтий указал на книги, —
мало, что
ли? Книги, ученики… жена в придачу, — он засмеялся, — да душевный мир… Чего больше?
— Да
мало того, я и сама такая же; я тебя во всем поняла. Знаешь
ли ты, что и мама такая же?
Мало этого: переводчики приехали еще к нам, вызвали Посьета из-за обеда узнать, правду
ли объявили им.
— О, как
мало знают те, которые никогда не любили! Мне кажется, никто еще не описал верно любви, и едва
ли можно описать это нежное, радостное, мучительное чувство, и кто испытал его хоть раз, тот не станет передавать его на словах. К чему предисловия, описания? К чему ненужное красноречие? Любовь моя безгранична… Прошу, умоляю вас, — выговорил наконец Старцев, — будьте моей женой!
Но была
ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего
мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
Он уже успел вполне войти в тон, хотя, впрочем, был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша молчал все время рассказа и был серьезен, и вот самолюбивому мальчику мало-помалу начало уже скрести по сердцу: «Не оттого
ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу?
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые
мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь
ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
Но и этого
мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть
ли не благороднейшим исходом в его положении.
Стрелки стали ставить палатки, а я с Дерсу пошел на охоту в надежде, не удастся
ли где-нибудь подстрелить сохатого. Недалеко от бивака я увидел трех рябчиков. Они ходили по снегу и
мало обращали на меня внимания. Я хотел было стрелять, но Дерсу остановил меня.
В бассейне Ли-Фудзина было много гнуса,
мало чешуекрылых.
Голод сильно мучил людей. Тоскливо сидели казаки у огня, вздыхали и
мало говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерсу о том, не заблудились
ли мы, правильно
ли мы идем. Но он сам был в этих местах первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы как-нибудь утолить голод, казаки легли раньше спать. Я тоже лег, но мне не спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь.
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается власть брата. Но слова эти мне надобно, чтоб ты сказала. Знаешь
ли ты, что такое обыкновенные люди? они, правда, могут составить счастье, — но твое
ли счастье, Наташа? ты слишком
мало ценишь себя! Лучше в монастырь, чем в толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой брат, потому что я горд за тебя и тобою!
Имя сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое чувство казалось холодным. Любовь ее видна из каждой строки ее писем, но мне уж и этого
мало, мне нужно не только любовь, но и самое слово, и вот я пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь
ли ты, что чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь
ли ты, что чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
— Вы продаете коляску, мне нужно ее, вы богатый человек, вы миллионер, за это вас все уважают, и я потому пришел свидетельствовать вам мое почтение; как богатый человек, вам ни копейки не стоит, продадите
ли вы коляску или нет, мне же ее очень нужно, а денег у меня
мало.
Но останутся
ли они навсегда, я этого не знал и даже
мало думал об этом…
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо
ли было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя
мало…
Мало-помалу, разгорячившись, она прибавила даже, что князь вовсе не «дурачок» и никогда таким не был, а насчет значения, — то ведь еще бог знает, в чем будет полагаться, через несколько лет, значение порядочного человека у нас в России: в прежних
ли обязательных успехах по службе или в чем другом?
Он решительно не помнил, как ее звали, не помнил даже, видел
ли ее когда-нибудь; оказалось, что ее звали Апраксеей; лет сорок тому назад та же Глафира Петровна сослала ее с барского двора и велела ей быть птичницей; впрочем, она говорила
мало, словно из ума выжила, а глядела подобострастно.
Но вы желаете восстановить себя в общем мнении; вам
мало жить у меня в доме, вы желаете жить со мной под одной кровлей — не правда
ли?
— Скоро
ли ты издохнешь, змея подколодная? — рычал он, пиная Дарью тяжелым сапогом. — Убить тебя
мало…
— А такая!.. Вот погляди ты на меня сейчас и скажи: «Дурак ты, Петр Васильич, да еще какой дурак-то… ах какой дурак!.. Недаром кривой ерахтой все зовут… Дурак, дурак!..» Так ведь?.. а?.. Ведь мне одно словечко было молвить Ястребову-то, так болото-то и мое… а?.. Ну не дурак
ли я после того? Убить меня
мало, кривого подлеца…
— Все порешил, и будет, — рассказывал Груздев и улыбался. — И так-то мне легко сейчас, сестрица, точно я гору с себя снял. Будет… А все хватал, все было
мало, — даже вспомнить-то смешно! Так
ли я говорю?
Поверишь
ли ты, друг мой тайный (эта таинственность нашего чудного сближения просто меня чарует, так что мне кажется, будто бы ты везде со мной — я тебя слышу, вижу, ощущаю, и тут же ты для меня неуловима, в общем смысле житейском), что я плакал, читая твои строки об Аннушке и Марье. Этого
мало, что плакал один, а плакал при других, когда Якушкину читал это место, переменяя местоимение…
Заботливо теперь у меня — паралич бедной Михеевны совершенно срезал и нас. Вот скоро три недели, что мы все возимся с нею, но успеха
мало и вряд
ли можно надеяться на выздоровление. Она всегда была, на старости лет, олицетворенная деятельность; и тем ей теперь труднее, нежели другому, привыкшему хворать, — делаем, что можем, — и это наша прямая обязанность за ее заботы об нас в продолжение 13 лет.
Даже на подпись-то цензурную не раз глянешь, думаешь: «Господи! уж не так
ли махнули, чего доброго?» — А вам это все ничего, даже
мало кажется.
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма
мало осязаемого, а женщины, вряд
ли еще не более мужчин, склонны в чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
Плавин, кажется, остался не совсем доволен тем, что происходило за обедом, потому что — не дождавшись даже, чтобы встали из-за стола, и похвалив только слегка Вихрову его речь — он раскланялся со всеми общим поклоном и уехал; вряд
ли он не счел, что лично ему на этом обеде оказано
мало было почести, тогда как он в сущности только себя да, пожалуй, еще Марьеновского и считал деятелями в преобразованиях.
Вышел Видостан, в бархатном кафтане, обшитом позументами, и в шапочке набекрень. После него выбежали Тарабар и Кифар. Все эти лица
мало заняли Павла. Может быть, врожденное эстетическое чувство говорило в нем, что самые роли были чепуха великая, а исполнители их — еще и хуже того. Тарабар и Кифар были именно те самые драчуны, которым после представления предстояло отправиться в часть. Есть
ли возможность при подобных обстоятельствах весело играть!
Впрочем, надо сознаться во всем откровенно: от расстройства
ли нерв, от новых
ли впечатлений в новой квартире, от недавней
ли хандры, но я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать в то состояние души, которое так часто приходит ко мне теперь, в моей болезни, по ночам, и которое я называю мистическим ужасом.
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в каком ты положении. Не надо
ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а так, просто истрать на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье…
мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
— Что жалеть-то! Вони да грязи
мало, что
ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет
ли какой?
Но этого
мало, что она не разорвет: она едва
ли даже решится обмануть его в твою пользу.
Бывало, что ни случится — придет
ли Вонифатий доложить, что сахару нет, выйдет
ли наружу какая-нибудь дрянная сплетня, поссорятся
ли гости, — она только кудрями встряхнет, скажет: пустяки! — и горя ей
мало.
Много
ли,
мало она не хватала — он не знал, но делать нечего было, он повис и прыгнул.
Был, сударь, он до того времени и татем и разбойником, не
мало невинных душ изгубил и крови невинной пролиял, однако, когда посетила его благость господня, такая
ли вдруг напала на него тоска, что даже помышлял он руки на себя наложить.