Неточные совпадения
Расставшись с
Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владыкавказ. Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто
читать не станет.
Купив у букиниста набережной Сены старую солидную книгу «Париж»
Максима дю Кан, приятеля Флобера, по утрам
читал ее и затем отправлялся осматривать «старый Париж».
Игумен не отвечал. Он горестно стоял перед
Максимом. Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников. Грешники на картине Страшного суда жалобно подымали руки к небу, но все молчало. Спокойствие церкви прерывали одни рыдания
Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое слово среди тихой молитвы, которую
читал про себя игумен.
«
Максим денно и нощно
читает Марковы книги, даже похудел и к делу своему невнимателен стал, вчера забыл трубу закрыть, и ночью мы с Марком дрожью дрожали от холода. Бог с ним, конечно, лишь бы учился в помощь правде. А я
читать не в силе; слушаю всё, слушаю, растёт душа и обнять всё предлагаемое ей не может. Опоздал, видно, ты, Матвей, к разуму приблизиться».
А. М.
Максимов сказал, что сегодня утром приехал в Москву И. Ф. Горбунов, который не откажется выступить с рассказом из народного быта, С. А. Бельская и В. И. Родон обещали дуэт из оперетки, Саша Давыдов споет цыганские песни, В. И. Путята
прочтет монолог Чацкого, а П. П. Мещерский прямо с репетиции поехал в «Щербаки» пригласить своего друга — чтеца П. А. Никитина, слава о котором гремела в Москве, но на сцене в столице он ни разу не выступал, несмотря на постоянные приглашения и желание артистов Малого театра послушать его.
Пастора играл в Казани преплохой актер
Максим Гуляев, и это лицо в пьесе казалось мне и всей публике нестерпимо скучным, так что длинный монолог, который он
читает барону Нейгофу, был сокращен в несколько строк по общему желанию зрителей.
Так, увидав в окне книжного магазина книгу, озаглавленную неведомыми мне словами «Афоризмы и
максимы», я воспылал желанием
прочитать ее и попросил студента духовной академии дать мне эту книгу.
—
Максим здесь? Хочешь ко мне эсаулом? — прервав свою песню, заговорил он, протягивая мне руку. — Я, брат, совсем готов… Набрал шайку себе… вот она… Потом еще будут люди… Найдем! Это н-ничего! Пилу и Сысойку призовем… И будем их каждый день кашей кормить и говядиной… хорошо? Идешь? Возьми с собой книги… будешь
читать про Стеньку и про других… Друг! Ах и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!..
— Как ты это
читаешь! — шепотом заговорил он. — На разные голоса… Как живые все они… Апроська! Пила… дураки какие! Смешно мне было слушать… А дальше что? Куда они поедут? Господи боже! Ведь это всё правда. Ведь это как есть настоящие люди… всамделишные мужики… И совсем как живые и голоса и рожи… Слушай,
Максим! Посадим печь —
читай дальше!
— Погоди! Не
читай… Скажи, что теперь будет? Нет, стой, не говори! Казнят его? А?
Читай скорей,
Максим!
— Братцы! Это мой товарищ, — ученый, черт его возьми!
Максим, можешь ты здесь
прочитать про Стеньку?.. Ах, братцы, какие книги есть на свете! Про Пилу…
Максим, а?.. Братцы, не книга это, а кровь и слезы. А… ведь Пила-то — это я?
Максим!.. И Сысойка — я… Ей-богу! Вот и объяснилось!
Марко (
читает). «Господину Кириллу Порфирьичу Глагольеву-с, господину Альфонсу Иванычу Шрифтеру, его благородию господину отставному гвардии корнету
Максиму Егорычу Алеутову-с, сыну действительного статского советника господину гимназисту Ивану Талье, господину кандидату Санкт-Петербургского неверситета»…
— Не умудрил меня Господь наукой, касатик ты мой… Куда мне, темному человеку! Говорил ведь я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду. Писание
читать могу, а насчет грамматического да философского учения тут уж, разлюбезный ты мой, я ни при чем… Да признаться, и не разумею, что такое за грамматическое учение, что за философия такая.
Читал про них и в книге «Вере» и в «
Максиме Греке», а что такое оно обозначает, прости, Христа ради, не знаю.
Тот самый
Максимов, который теперь был фейерверкером, рассказывал мне, что, когда, десять лет тому назад, он рекрутом пришел и старые пьющие солдаты пропили с ним деньги, которые у него были, Жданов, заметив его несчастное положение, призвал к себе, строго выговорил ему за его поведение, побил даже,
прочел наставление, как в солдатстве жить нужно, и отпустил, дав ему рубаху, которых уже не было у Максимова, и полтину денег.
К встрече Катв придумано даже было, вместе с
Максимом Ильичем, чтобы Ваня сказал приезжей стихи, которые недавно
читал так хорошо графине и которые общим совещанием найдены приличными для произнесения на этот торжественный случай.
Максим Ильич не замедлил купить эти книги и
читал их с жадностью.