Неточные совпадения
— Постой, постой! — закричал вдруг
Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл… У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой…
думал найти вас в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
— Как вы
думаете,
Максим Максимыч, — сказал он мне, показывая подарки, — устоит ли азиатская красавица против такой батареи?
Максим Иванович
подумал: «Это ты правду говоришь».
— Как я рада видеть вас… — торопливо говорила Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался в передней. —
Максим уж несколько раз спрашивал о вас… Мы пока остановились у доктора.
Думали прожить несколько дней, а теперь уж идет вторая неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
Я
Максима — по лбу, я Варвару — за косу, а он мне разумно говорит: «Боем дела не исправишь!» И она тоже: «Вы, говорит, сначала
подумали бы, что делать, а драться — после!» Спрашиваю его: «Деньги-то у тебя есть?» — «Были, говорит, да я на них Варе кольцо купил».
Ну, вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, — встал и говорит: «Не
думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
Максим опустил голову и
думал...
Старик закурил свою трубку и внимательно посмотрел на Петра. Слепой сидел неподвижно и, очевидно, жадно ловил слова
Максима. «Продолжать ли?» —
подумал старик, но через минуту начал как-то задумчиво, будто невольно отдаваясь странному направлению своих мыслей...
— Вот послушай ты его, — говорил Ставрученко
Максиму, лукаво подталкивая его локтем, когда студент ораторствовал с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами. — Вот, собачий сын, говорит, как пишет!..
Подумаешь, и в самом деле голова! А расскажи ты нам, ученый человек, как тебя мой Нечипор надул, а?
Максим с мальчиком уселись на сене, а Иохим прилег на свою лавку (эта поза наиболее соответствовала его артистическому настроению) и,
подумав с минуту, запел. Случайно или по чуткому инстинкту выбор его оказался очень удачным. Он остановился на исторической картине...
«Он прозрел, да, это правда, — он прозрел», —
думал Максим.
— К черту уроки! — ответил
Максим с гримасой нетерпения. — Слишком долго оставаться педагогом — это ужасно оглупляет. Нет, этот раз я не
думал ни о каких уроках, а просто очень рассердился на тебя и на себя…
— Ты
думаешь? — спросил
Максим холодно и посмотрел в сторону Эвелины. Во взгляде старика мелькнуло сожаление и участие. Девушка сидела серьезная и бледная.
«Вот где отдохну я! —
подумал Максим. — За этими стенами проведу несколько дней, пока отец перестанет искать меня. Я на исповеди открою настоятелю свою душу, авось он даст мне на время убежище».
Максиму показалось, что женщина в песни поминает его отца. Сначала он
подумал, что ослышался, но вскоре ясно поразило его имя Малюты Скуратова. Полный удивления, он стал прислушиваться.
—
Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где ты,
Максим Григорьич! А мы в Слободе
думали, что ты и невесть куда пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну, слава богу, добро, что ты сыскался,
Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
И невольно вспомнил Серебряный о
Максиме и
подумал, что не так посудил бы названый брат его. Он не сказал бы ему: «Она не по любви вышла за Морозова, она будет ждать тебя!» Он сказал бы: «Спеши, брат мой! Не теряй ни мгновения; замори коня и останови ее, пока еще время!»
А про
Максима прямо и
думать не хочется, до того парень надулся, избалован и дерзок стал. Всё пуще награждают его вниманием, в ущерб другим, он же хорохорится да пыжится, становясь всякому пеперёк горла. Тяжёл он мне. Насчёт Васи так и неизвестно, кто его извёл».
Властно захватило новое, неизведанное чувство: в приятном остром напряжении, вытянув шею, он всматривался в темноту, стараясь выделить из неё знакомую коренастую фигуру. Так, точно собака на охоте, он крался,
думая только о том, чтобы его не заметили, вздрагивая и останавливаясь при каждом звуке, и вдруг впереди резко звякнуло кольцо калитки, взвизгнули петли, он остановился удивлённый, прислушался — звук шагов
Максима пропал.
А
Максим почернел, глядит на Ефима волком и молчит. Накануне того как пропасть, был Вася у неизвестной мне швеи Горюшиной, Ефим прибежал к ней, изругал её, затолкал и, говорят, зря всё:
Максим её знает, женщина хотя и молодая, а скромная и
думать про себя дурно не позволяет, хоть принимала и Васю и
Максима. Но при этом у неё в гостях попадья бывает, а к распутной женщине попадья не пошла бы.
Ярким пятном выделялось нахмуренное лицо
Максима; приглаживая волосы, он поднимал руки так, точно не торопясь и осторожно лез куда-то вверх по невидимой лестнице, его синий глубокий взгляд порою останавливался на фигуре Горюшиной и — увлажнялся, темнел, ноздри вздрагивали, а Кожемякин, видя это, неприязненно
думал...
Ему хотелось уложить все свои думы правильно и неподвижно, чтобы навсегда схоронить под ними тревожное чувство, всё более разраставшееся в груди. Хотелось покоя, тихой жизни, но что-то мешало этому. И, рассматривая сквозь ресницы крепкую фигуру
Максима, он
подумал, что, пожалуй, именно этот парень и есть источник тревоги, что он будит в душе что-то новое, непонятное ещё, но уже — обидное.
«Значит — им всё равно, что я, что
Максим, даже значительней Максим-от!» —
думал он, медленно шагая по улице.
«До чего забаловали человека! — негодующе
думал он. — Баба ему понадобилась, на получи; человека пожелал склонить пред собою — помогают! Говорят против господ, а сами из мужика готовят барина — зачем? А кто такое
Максим — неизвестно. Например — Вася, — кто его извёл?»
Соня. Не смей так говорить,
Максим… И
думать не смей! Слышишь? Это — глупо… а пожалуй, и гадко,
Максим… понимаешь?
Вихорев. Я с вами согласен; но, впрочем,
Максим Федотыч, вы ведь не такой купец, как прочие уездные купцы: вы составляете некоторым образом исключение. Но что же я говорю! Вы сами это очень хорошо знаете. Я
думаю, вы с вашим капиталом были бы и в Москве одним из первых.
Вихорев. Ох,
Максим Федотыч, страшно! Но, во всяком случае, так ли, не так ли, я надеюсь, что мы останемся друзьями. (Подает ему руку, тот кланяется. Вихорев подвигается к нему.) Влюблен,
Максим Федотыч, влюблен… в Авдотью Максимовну влюблен. Я бы свозил ее в Москву, показал бы ей общество, разные удовольствия… у меня есть имение не очень далеко отсюда. Я
думаю, что, выйдя за меня, она нисколько себя не уронит… А главное, мне хочется породниться с вами,
Максим Федотыч… Ну, и чин у меня…
За всё время после свадьбы у Горчакова это была первая ссора с женой. До самой вечерни он ходил у себя по двору, всё
думал о жене,
думал с досадой, и она казалась теперь злой, некрасивой. И как нарочно, казак всё не выходил из головы и
Максиму мерещились то его больные глаза, то голос, то походка…
«Зачем скрывают? — сама
думает. — Ведь я приведена. Зачем же смущают ни с чем не сообразными богохульными рассказами про какого-то верховного гостя, про каких-то Ивана Тимофеича да царя
Максима?.. Зачем отторгли они меня от всего, к чему я с малых лет привыкла? А была я тогда безмятежна, сомнений не знала и тревог душевных не знала».
— Да, это так, —
подумавши немножко, сказал Николай Александрыч. — А какие ж новые правила вводит
Максим? Из твоих писем трудно понять, что это за правила…
«Так вот ты какая, шельма!» —
подумал он и отправился в конюшню. В конюшне в это время Степан сидел на скамье и лениво, сидя, чистил бок стоящей перед ним лошади.
Максим не вошел в конюшню, а стал у двери.
У
Максима Строганова мелькнула мысль, что действительно не сглазил ли сестру Ермак, но далеко не в том смысле, как
думала старая Антиповна.
«На сердце жалится… —
думал он. — Ну эта болезнь не к смерти, сердце девичье отходчиво… С глаз долой и из сердца вон… Да только как быть-то? Отправил бы ее с
Максимом в Москву, может, там ей суженый отыщется, кабы не такие страсти там делались, какие порассказал гость-то наш вчерашний».