Неточные совпадения
— И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не
храм, а мастерская, и
человек в ней работник.
— Разве — купцом? — спросил Кутузов, добродушно усмехаясь. — И — позвольте! — почему — переоделся? Я просто оделся штатским
человеком. Меня, видите ли, начальство выставило из
храма науки за то, что я будто бы проповедовал какие-то ереси прихожанам и богомолам.
Толкались
люди, шагая встречу, обгоняя, уходя от них, Самгин зашел в сквер
храма Христа, сел на скамью, и первая ясная его мысль сложилась вопросом: чем испугал жандарм?
Клим Самгин подумал: упади она, и погибнут сотни
людей из Охотного ряда, из Китай-города, с Ордынки и Арбата, замоскворецкие
люди из пьес Островского. Еще большие сотни, в ужасе пред смертью, изувечат, передавят друг друга. Или какой-нибудь иной ужас взорвет это крепко спрессованное тело, и тогда оно, разрушенное, разрушит все вокруг, все здания,
храмы, стены Кремля.
— Самгин! Вот —
человек! Даже — не
человек, а —
храм! Молитесь благодарно силе, создающей таких
людей!
Самгин не впервые сидел в этом
храме московского кулинарного искусства, ему нравилось бывать здесь, вслушиваться в разноголосый говор солидных
людей, ему казалось, что, хмельные от сытости, они, вероятно, здесь более откровенны, чем где-либо в другом месте.
Ежедневно, в час вечерней службы во
храмах, к деревянным кладкам, на которых висели колокола Оконишникова и других заводов, подходил пожилой
человек в поддевке, в теплой фуражке.
— Матушка! кабак! кабак! Кто говорит кабак? Это
храм мудрости и добродетели. Я честный
человек, матушка: да или нет? Ты только изреки — честный я или нет? Обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? изрыгал хулу, злобу? Николи! — гордо произнес он, стараясь выпрямиться. — Нарушил ли присягу в верности царю и отечеству? производил поборы, извращал смысл закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел, матушка: безвреден, яко червь пресмыкающийся…
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним
людям называть учителями других
людей, запретил молитвы в
храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые
храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в
храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить
людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над
людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
На месте
храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания
людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней!
Удивительный
человек, он всю жизнь работал над своим проектом. Десять лет подсудимости он занимался только им; гонимый бедностью и нуждой в ссылке, он всякий день посвящал несколько часов своему
храму. Он жил в нем, он не верил, что его не будут строить: воспоминания, утешения, слава — все было в этом портфеле артиста.
Во имя мистической покорности воздвигали
люди средневековья готические
храмы, устремленные ввысь, шли в крестовый поход освобождать Гроб Господень, пели песни и писали философские трактаты, создавали чудесный, полный красоты культ, любили прекрасную даму.
В
храме готическом чувствуется вытягивание
человека к Божеству, в
храме восточноправославном — распластание
человека и схождение Божества.
— Да как же не ясно? Надо из ума выжить, чтоб не видать, что все это безумие. Из раскольников, смирнейших
людей в мире, которым дай только право молиться свободно да верить по-своему, революционеров посочинили. Тут… вон… общину в коммуну перетолковали: сумасшествие, да и только! Недостает, чтоб еще в
храме Божием манифестацию сделали: разные этакие афиши, что ли, бросили… так народ-то еще один раз кулаки почешет.
— А то, — отвечала Фатеева, потупляя свои глаза, — что я умру от такого положения, и если вы хоть сколько-нибудь любите меня, то сжальтесь надо мной; я вас прошу и умоляю теперь, чтобы вы женились на мне и дали мне возможность по крайней мере в
храм божий съездить без того, чтобы не смеялись надо мной добрые
люди.
— Я, как какой-нибудь азиатский завоеватель, ломаю
храмы у
людей, беспрекословно исполняю желание какого-то изувера-попа единоверческого… — говорил между тем тот.
Я здесь со страшным делом: я по поручению начальства ломаю и рушу раскольничью моленную и через несколько часов около пяти тысяч
человек оставлю без
храма, — и эти добряки слушаются меня, не вздернут меня на воздух, не разорвут на кусочки; но они знают, кажется, хорошо по опыту, что этого им не простят.
Арена промышленной деятельности несомненно расширилась: не одним местным толстосумам понадобились подручные
люди, свободно продающие за грош свою душу, но и другим всякого звания шлющимся
людям, вдруг вспомнившим изречение:"земля наша велика и обильна" — и на этом шатком основании вознамерившимся воздвигнуть
храм будущей славы и благополучия.
— Хорошо все это, словно во сне, так хорошо! Хотят
люди правду знать, милая вы моя, хотят! И похоже это, как в церкви, пред утреней на большой праздник… еще священник не пришел, темно и тихо, жутко во
храме, а народ уже собирается… там зажгут свечу пред образом, тут затеплят и — понемножку гонят темноту, освещая божий дом.
А ежели к кому совсем Подхалимов не заезжает, то это означает, что
человек тот изображает собой даже не"
храм оставленный", а упраздненную ретираду.
— Это жгут, которым задергивалась завеса в
храме Соломона перед святая святых, — объяснила gnadige Frau, — а под ней, как видите, солнце, луна, звезды, и все это символизирует, что
человек, если он удостоился любви божией, то может остановить, как Иисус Навин [Иисус Навин — вождь израильский, герой библейской книги, носящей его имя.], течение солнца и луны, — вы, конечно, слыхали об Иисусе Навине?
20-го июля. Отлично поправился, проехавшись по благочинию. Так свежо и хорошо в природе, на
людях и мир и довольство замечается. В Благодухове крестьяне на свой счет поправили и расписали
храм, но опять и здесь, при таком спокойном деле, явилось нечто в игривом духе. Изобразили в притворе на стене почтенных лет старца, опочивающего на ложе, а внизу уместили подпись: „В седьмым день Господь почил от всех дел своих“. Дал отцу Якову за сие замечание и картину велел замалевать.
Полагайтесь так, что хотя не можете вы молиться сами за себя из уездного
храма, но есть у вас такой
человек в столице, что через него идет за вас молитва и из Казанского собора, где спаситель отечества, светлейший князь Кутузов погребен, и из Исакиевского, который весь снаружи мраморный, от самого низа даже до верха, и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за кого положено возглашаю, а про самого себя шепотом твое имя, друже мой, отец Савелий, потаенно произношу, и молитву за тебя самую усердную отсюда посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен.
— Я за тебя отвечаю перед
людьми и перед богом. По воскресеньям мы станем вместе ходить в
храм божий, а на эти митинги и балы — ни ногой.
Ведь стоит только
человеку нашего времени купить за 3 копейки Евангелие и прочесть ясные, не подлежащие перетолкованию слова Христа к самарянке о том, что отцу нужны поклонники не в Иерусалиме, не на той горе и не на этой, а поклонники в духе и истине, или слова о том, что молиться христианин должен не как язычник в
храмах и на виду, а тайно, т. e. в своей клети, или что ученик Христа никого не должен называть отцом или учителем, стоит только прочесть эти слова, чтобы убедиться, что никакие духовные пастыри, называющиеся учителями в противоположность учению Христа и спорящие между собою, не составляют никакого авторитета и что то, чему нас учат церковники, не есть христианство.
И зачем, главное, я из-за того только, что ключи от иерусалимского
храма будут у того, а не у этого архиерея, что в Болгарии будет князем тот, а не этот немец, и что тюленей будут ловить английские, а не американские купцы, признаю врагами
людей соседнего народа, с которыми я жил до сих пор и желаю жить в любви и согласии, и найму солдат или сам пойду убивать и разорять их и сам подвергнусь их нападению?
Религиозное суеверие поощряется устройством на собранные с народа средства
храмов, процессий, памятников, празднеств с помощью живописи, архитектуры, музыки, благовоний, одуряющих народ, и, главное, содержанием так называемого духовенства, обязанность которого состоит в том, чтобы своими представлениями, пафосом служб, проповедей, своим вмешательством в частную жизнь
людей — при родах, при браках, при смертях — отуманивать
людей и держать их в постоянном состоянии одурения.
Но церковь была почти не освещена, только в алтаре да пред иконами, особо чтимыми, рассеянно мерцали свечи и лампады, жалобно бросая жёлтые пятна на чёрные лики. Сырой мрак давил
людей, лиц их не было видно, они плотно набили
храм огромным, безглавым, сопящим телом, а над ними, на амвоне, точно в воздухе, качалась тёмная фигура священника.
В то время издан был список (еще не весьма полный) жертвам Пугачева и его товарищей; помещаем его здесь: [Далее следовало опускаемое в настоящем издании «Описание, собранное поныне из ведомостей разных городов, сколько самозванцем и бунтовщиком Емелькою Пугачевым и его злодейскими сообщниками осквернено и разграблено божиих
храмов, также побито дворянства, духовенства, мещанства и прочих званий
людей, с показанием, кто именно и в которых местах».]
— «Выставляется первая рама, и в комнату шум ворвался, — декламировал Пепко, выглядывая в форточку, — и благовест ближнего
храма, и говор народа, и стук колеса»… Есть! «Вон даль голубая видна», то есть, в переводе на прозу, забор. А вообще — тьфу!.. А я все-таки испытываю некоторое томление натуры… Этакое особенное подлое чувство, которое создано только для
людей богатых, имеющих возможность переехать куда-нибудь в Павловск, черт возьми!..
— Ты гляди, — говорит, — когда деревенская попадья в церковь придет, она не стоит, как все
люди, а все туда-сюда егозит, ерзает да наперед лезет, а скажет ей добрый
человек: «чего ты, шальная, егозишь в Божьем
храме? молись потихонечку», так она еще обижается и обругает: «ишь, дурак, мол, какой выдумал: какой это Божий
храм — это наша с батюшкой церковь».
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то
людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные
храмы!.. и что тогда было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
Хозяйка дома, особа важная в петербургском мире, говорит чуть слышно; она всегда говорит так, как будто в комнате находится трудный, почти умирающий больной; другие дамы, в подражание ей, едва шепчут; а сестра ее, разливающая чай, уже совсем беззвучно шевелит губами, так что сидящий перед ней молодой
человек, случайно попавший в
храм приличия, даже недоумевает, чего она от него хочет? а она в шестой раз шелестит ему:"Vоulez-vous une tasse de the"?
Город — празднично ярок и пестр, как богато расшитая риза священника; в его страстных криках, трепете и стонах богослужебно звучит пение жизни. Каждый город —
храм, возведенный трудами
людей, всякая работа — молитва Будущему.
Дети бросаются вслед за ними, узкая улица проглатывает их темные фигурки, и несколько минут — площадь почти пуста, только около
храма на лестнице тесно стоит толпа
людей, ожидая процессию, да тени облаков тепло и безмолвно скользят по стенам зданий и по головам
людей, словно лаская их.
— Рано, господи! Дела я моего не сделал!.. Деньги-то… сколько годов копил… На церковь. В деревне своей. Нужны
людям божий
храмы, убежище нам… Мало накопил я… Господи! Во́рон летает, чует кус!.. Илюша, знай: деньги у меня… Не говори никому! Знай!..
Другой приказчик, Карп, был
человек богомольный, разговаривал только о
храмах, певчих, архиерейской службе и каждую субботу беспокоился, что опоздает ко всенощной.
Ребята подозревали во мне религиозного сектанта и добродушно подшучивали надо мною, говоря, что от меня даже родной отец отказался, и тут же рассказывали, что сами они редко заглядывают в
храм божий и что многие из них по десяти лет на духу не бывали, и такое свое беспутство оправдывали тем, что маляр среди
людей все равно что галка среди птиц.
А так как эта точка не только существовала для наших пращуров, но и составляла совершеннейший пантеон, то
человеку, убежденному, что он находится в самом центре
храма славы, весьма естественно было примиряться с некоторыми его недостатками, заключавшимися в однообразии предоставляемых им наслаждений.
Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты, поэзия, на суд каких
людей попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый
храм на развалинах старого!»
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от
людей, сидела бы дома запершись, и
люди видели бы ее только в
храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего дома в то время, когда вы сидите у нас.
Ни одного
человека ученый не встретил до самого
храма. Там профессор, задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце сладостно лизало его с одной стороны.
И скоро меж снегов Казбека
Поднялся одинокий
храм,
И кости злого
человекаВновь успокоилися там...
Пришли
люди, прикосновенные к постройке
храма Христа спасителя, пришел адвокат, выигравший какое-то волшебное дело и сейчас же поспешивший сделаться «барином»; наконец, появился грек, который, поселившись в версте от меня, влез в нашу скромную сельскую церковь и выстроил себе что-то вроде горнего места, дабы все видели как он, Самсон Дюбекович, своего бога почитает.
Вы сами обладаете собственностью, сами имеете семейства, чтите начальство, ходите в
храм Божий, так что если б вы не были урядниками, то я сказал бы вам: идите, добрые
люди, с миром, и Бог да поддержит вас в ваших похвальных начинаниях!
Ведь всего в четырнадцати верстах от Балаклавы грозно возвышаются из моря красно-коричневые острые обломки мыса Фиолент, на которых когда-то стоял
храм богини, требовавшей себе человеческих жертв! Ах, какую странную, глубокую и сладкую власть имеют над нашим воображением эти опустелые, изуродованные места, где когда-то так радостно и легко жили
люди, веселые, радостные, свободные и мудрые, как звери.
Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озири-су египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве матери своей и зачавшим там бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимскому, и Арденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийскому, и мрачной Кибелле, и Бэл-Меродоху, покровителю Вавилона — богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору — богу вечного огня, и таинственной Омороге — праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы —
людей; и поклонялся царь еще богине Атанаис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жертву, на пороге
храмов.
Три тысячи шестьсот приставников надзирали за работами, а над приставниками начальствовал Азария, сын Нафанов,
человек жестокий и деятельный, про которого сложился слух, что он никогда не спит, пожираемый огнем внутренней неизлечимой болезни. Все же планы дворца и
храма, рисунки колонн, давира и медного моря, чертежи окон, украшения стен и тронов созданы были зодчим Хирамом-Авием из Сидона, сыном медника из рода Нафалимова.
Было это время хорошо для меня, время тихо-радостного праздника. Любил я один во
храме быть, и чтобы ни шума, ни шелеста вокруг — тогда, в тишине, пропадал я, как бы возносился на облака, с высоты их все
люди незаметны становились для меня и человеческое — невидимо.
Вокруг монахини чёрной толпой — словно гора рассыпалась и обломками во
храме легла. Монастырь богатый, сестёр много, и всё грузные такие, лица толстые, мягкие, белые, как из теста слеплены. Поп служит истово, а сокращённо, и тоже хорошо кормлен, крупный, басистый. Клирошанки на подбор — красавицы, поют дивно. Свечи плачут белыми слезами, дрожат их огни, жалеючи
людей.