Неточные совпадения
Тут я вам сообщил, что у Андроникова все очень много читают, а барышни знают много стихов наизусть, а из «Горе от ума» так промеж себя разыгрывают
сцены, и что всю прошлую неделю все читали по вечерам вместе, вслух, «Записки охотника», а что я больше всего
люблю басни Крылова и наизусть знаю.
— Я столько, столько вынесла, смотря на всю эту умилительную
сцену… — не договорила она от волнения. — О, я понимаю, что вас
любит народ, я сама
люблю народ, я желаю его
любить, да и как не
любить народ, наш прекрасный, простодушный в своем величии русский народ!
«Я смущал ваше спокойствие. Я схожу со
сцены. Не жалейте; я так
люблю вас обоих, что очень счастлив своею решимостью. Прощайте».
Беглые замечания, неосторожно сказанные слова стали обращать мое внимание. Старушка Прово и вся дворня
любили без памяти мою мать, боялись и вовсе не
любили моего отца. Домашние
сцены, возникавшие иногда между ними, служили часто темой разговоров m-me Прово с Верой Артамоновной, бравших всегда сторону моей матери.
Она дошла до того, что принялась тосковать о муже и даже плакала. И добрый-то он, и
любил ее, и напрасно за других страдает. Галактиону приходилось теперь частенько ездить с ней в острог на свидания с Полуяновым, и он поневоле делался свидетелем самых нежных супружеских
сцен, причем Полуянов плакал, как ребенок.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных
сцен думала о Галактионе. Она не могла бы сказать,
любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы очень сухо и ни одним движением не выдала бы своего настроения. О, он никогда не узнает и не должен знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и никому до этого дела нет.
Но Авдотья Максимовна, твердя о том, что отец ее
любит, знает, однако же, какого рода
сцена может быть следствием подобной откровенности с отцом, и ее добрая, забитая натура заранее трепещет и страдает.
— Вы, вероятно,
любите чувствительные
сцены (Лаврецкий не ошибался; Марья Дмитриевна еще с института сохранила страсть к некоторой театральности); они вас забавляют; но другим от них плохо приходится.
— Я его больше не
люблю… — прошептала Феня в одну из таких молчаливых
сцен.
Он просиживал около нее целые ночи и по-прежнему терпеливо ждал, когда она возвратится от случайного гостя, делал ей
сцены ревности и все-таки
любил и, торча днем в своей аптеке за прилавком и закатывая какие-нибудь вонючие пилюли, неустанно думал о ней и тосковал.
— Ей бы следовало полюбить Ральфа, — возразил Калинович, — весь роман написан на ту тему, что женщины часто
любят недостойных, а людям достойным узнают цену довольно поздно. В последних
сценах Ральф является настоящим героем.
В порыве веселости Степан Михайлыч вытащил было на
сцену Лупеневскую и, будто ничего не зная, громко ее спросил: «Что, Флена Ивановна, приглянулась ли тебе моя невестка?» Флена Ивановна с восторгом, удвоенным пивом и наливками, начала уверять, божиться и креститься, что она свою дочь Лизыньку так не
любит, как полюбила Софью Николавну с первого взгляда и что какое счастье послал бог братцу Алексею Степанычу!
— А знаешь, как образовалась эта высшая порода людей? Я об этом думал, когда смотрел со
сцены итальянского театра на «весь Петербург», вызывавший Патти… Сколько нужно чужих слез, чтобы вот такая патрицианка выехала в собственном «ланде», на кровных рысаках. Зло, как ассигнация, потеряло всякую личную окраску, а является только подкупающе-красивой формой. Да, я знаю все это и ненавижу себя, что меня чаруют вот эти патрицианки… Я их
люблю, хотя и издали. Я
люблю себя в них…
Как я ни привык ко всевозможным выходкам Пепки, но меня все-таки удивляли его странные отношения к жене. Он изредка навещал ее и возвращался в «Федосьины покровы» злой. Что за
сцены происходили у этой оригинальной четы, я не знал и не желал знать. Аграфена Петровна стеснялась теперь приходить ко мне запросто, и мы виделись тоже редко. О сестре она не
любила говорить.
А.Н. Островский
любил Бурлака, хотя он безбожно перевирал роли. Играли «Лес». В директорской ложе сидел Островский. Во время
сцены Несчастливцева и Счастливцева, когда на реплику первого должен быть выход, — артиста опоздали выпустить. Писарев сконфузился, злится и не знает, что делать. Бурлак подбегает к нему с папироской в зубах и, хлопая его по плечу, фамильярно говорит одно слово...
Сатин. Я, брат, молодой — занятен был! Вспомнить хорошо!.. Рубаха-парень… плясал великолепно, играл на
сцене,
любил смешить людей… славно!
Его знали и
любили все актеры, начиная с маленьких, и он был дружен с корифеями
сцены, а в Малый театр приходил как домой.
— Что-о? — протянул сквозь зубы столичный актер Вязигин, бывший сослуживец и соперник Ханова по провинциальным
сценам, где они были на одних ролях и где публика больше
любила Ханова.
Я с живейшим удовольствием вспоминаю эти вечера, при которых всегда присутствовала и тетушка Евгенья Степановна; литературное удовольствие подкреплялось кедровыми и калеными русскими орехами, которые были очень вредны для моей матери, но которые она очень
любила: являлся на
сцену медный ларец с лакомством и приносились щипчики и пестики для раздавливанья и для разбиванья орехов.
Как это бывает у громадного большинства супругов, раньше у Лаевского и у Надежды Федоровны ни один обед не обходился без капризов и
сцен, но с тех пор, как Лаевский решил, что он уже не
любит, он старался во всем уступать Надежде Федоровне, говорил с нею мягко и вежливо, улыбался, называл голубкой.
Живой человек не
любит неподвижного в жизни; потому никогда не наглядится он на живую красоту, и очень скоро пресыщает его tableau vivant, которую предпочитают живым
сценам исключительные поклонники искусства, [презирающие действительность].
Я, напротив, был очень рад почувствовать после этой
сцены, что я не имею решительно никаких национальных пристрастий и что у меня нет никакого отечества — что для меня просто милы и дороги люди, — что я
люблю все скорбящее и бедствующее человечество.
Вся эта
сцена, с малейшими подробностями, была Иваном Александрычем передана Сапеге, который вывел из нее три результата: во-первых, Савелий привязан к Анне Павловне не простым чувством, во-вторых, Анна Павловна гораздо более
любила Эльчанинова, нежели он предполагал, и, наконец, третье, что его самого боятся и не
любят. Все это весьма обеспокоило графа.
Хотя Кокошкин сам очень
любил ставить пиесы на
сцену, но он благодушно признавал превосходство кн.
В приятельской нашей игре в карты и беседах много происходило комических
сцен между Шаховским и Загоскиным, хотя они горячо и нежно
любили друг друга.
Самое большое затруднение представляли женские роли; но тогда и это затруднение было счастливо побеждено: наши благородные артистки
любили искусство, слушались советов и не скучали репетициями; роль же Сусанны с блистательным успехом игралась известным тогда в Москве талантом благородной
сцены, Е. А. В-ю.
Испуганная челядь действительно так и попадалась в дефилеи коридора, и здесь-то, в этом узком конце длинного прохода, освещаемого одним медным фонариком, происходила
сцена, которую, по правде сказать, Марфа Андревна как будто даже несколько и
любила.
Следующая
сцена его с Молчалиным, вполне обрисовывающая характер последнего, утверждает Чацкого окончательно, что Софья не
любит этого соперника.
Сцен и размолвок больше не бывало между нами, я старалась угодить ему, он исполнял все мои желания, и мы будто
любили друг друга.
Невеста, как мы и прежде еще знали, его обожала; Пашет и Анет остались весьма довольными его любезностью и вниманием; даже сама Катерина Архиповна начала его понимать в другом смысле; из предыдущей
сцены она убедилась, что будущий зять очень
любит Мари, потому что он не только сам не спросил о приданом, но и ей не дал договорить об этом предмете.
В продолжение дороги, которая тянулась более четырех суток, Гоголь говорил иногда с увлечением о жизни в Италии, о живописи (которую очень
любил и к которой имел решительный талант), об искусстве вообще, о комедии в особенности, о своем «Ревизоре», очень сожалея о том, что главная роль, Хлестакова, играется дурно в Петербурге и Москве, отчего пиеса теряла весь смысл (хотя в Москве он не видал «Ревизора» на
сцене).
Вы человек образованный, учились в университете, занимаетесь литературой, страстно
любите, как мне пишут, театр и желаете иметь доброго руководителя в игре на
сцене; я учился, правда, на медные деньги, но бог не обидел меня дарованием.
Пенсия состояла тогда из двух тысяч рублей ассигнациями для артистов, занимающих первое emploi; но Шушерину не хотелось оставаться долее на петербургской
сцене, потому что репертуар изменился и ему приходилось играть невыгодные для себя роли; для любовников он уже устарел, а в героях его совершенно затмил актер Алексей Семеныч Яковлев; к тому же он не
любил Петербурга и только о том и думал, как бы ему перебраться в Москву.
Знаете, Луизу я сыграла бы, особенно
сцену с Вурмом, где он заставляет писать письмо, если бы можно, при вас, да князь не
любит таких пьес.
Вы придете в удивление, если привыкли считать русский народ только плутоватым, а в прочем — слабым и апатичным: южные страсти встречаете вы на каждом шагу, кровавые
сцены из-за любви и ревности, отравления, зарезыванья, зажигательства, примеры мщения, самого зверского, — попадаются вам беспрестанно в этих известиях [; а известно,
любят ли у нас все делать известным и как много, вследствие того, доходит до публики из того, что делается]…
Моя первая любовная
сцена была нелюбовная: он не
любил (это я поняла), потому и не сел,
любила она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не
любил, она
любила, он ушел, она осталась, так что если поднять занавес — она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что он стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно.
Смирнов. Я не имею удовольствия быть ни вашим супругом, ни женихом, а потому, пожалуйста, не делайте мне
сцен. (Садится.) Я этого не
люблю.
Попова (глядя на фотографию). Ты увидишь, Nicolas, как я умею
любить и прощать… Любовь моя угаснет вместе со мною, когда перестанет биться мое бедное сердце. (Смеется сквозь слезы.) И тебе не совестно? Я паинька, верная жена, заперла себя на замок и буду верна тебе до могилы, а ты… и тебе не совестно, бутуз? Изменял мне, делал
сцены, по целым неделям оставлял меня одну…
Агнеса Ростиславовна. Вы слишком
любите противоречить мне во всем. Надя, сюда. Без этого нельзя, Андрей Дементьич. Помогите мне встать. (Он помогает ей встать. Надя становится на колени. Агнеса Ростиславовна подымает руки.) Будь доброю женою, как была и как останешься доброю служанкою. Благословляю… (В это время за
сценою голос Иннокентиева, от которою раззевается рот и вылупливаются глаза у Агнесы Ростиславовны.)
— Ну, ну, ну, пожалуйста, не ломайтесь! Не
люблю! — сказал Володя, и лицо его приняло капризное выражение. — Ей-богу, точно на
сцене. Будем держать себя по-человечески.
Его уход был огромная потеря для этой первой немецкой
сцены. Кто читал его книгу, посвященную истории Бург-театра, тот знает, сколько он вложил любви, энергии, знаний и уменья в жизнь его. Характером он отличался стойким, крутоватым; но труппа все-таки
любила его и безусловно подчинялась его непререкаемому авторитету.
Ничего такого я еще ни на русских, ни на иностранных
сценах не видал и не слыхал. Это было идеальное и простое, правдивое, совершенно реальное и свое, родное, олицетворение того, что тогда литературная критика
любила выражать словом «непосредственность».
— Не обижайте. Ежовый у меня облик. Таким уж воспитался. А внутри у меня другое. Не все же господам понимать, что такое талант,
любить художество. Вот, смотрите, купеческая коллекция-то… А как составлена! С любовью-с… И писатели русские все собраны. Не одни тут деньги — и любви немало. Так точно и насчет театрального искусства. Неужли хорошей девушке или женщине не идти на
сцену оттого, что в актерском звании много соблазну? Идите с Богом! — Он взял ее за руку. — Я вас отговаривать не стану.
Лир говорит ему то, что, по Шекспиру, он говорит Корделии в последней
сцене, а именно, что если дочери, которым он сделал добро, ненавидят его, то тот, кому он не делал добра, не может
любить его.
В пятой
сцене четвертого действия, у замка Глостера, Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет письмо Гонерилы к Эдмунду, и объявляет ему, что она тоже
любит Эдмунда, и так как она вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и просит Освальда внушить это сестре. Кроме того, она говорит ему, что было очень неразумно ослепить Глостера и оставить его живым, и потому советует Освальду, если он встретит Глостера, убить его, обещая ему за это большую награду.
— Эти истерики и неврастеники большие эгоисты, — продолжал доктор с горечью. — Когда неврастеник спит с вами в одной комнате, то шуршит газетой; когда он обедает с вами, то устраивает
сцену своей жене, не стесняясь вашим присутствием; и когда ему приходит охота застрелиться, то вот он стреляется в деревне, в земской избе, чтобы наделать всем побольше хлопот. Эти господа при всех обстоятельствах жизни думают только о себе. Только о себе! Потому-то старики так и не
любят этого нашего «нервного века».
—
Люблю ли я искусство? — говорю я, точно разбуженная его словами, — да я его не только
люблю, я его обожаю… Я убеждена, что это самое лучшее, что есть на земле… Ведь искусство — это правда и красота… Да, я, хочу стать артисткой, чтобы работать для моего ребенка, но вместе с тем я уже давно чувствую влечение к
сцене, к театру.
В сущности она продолжала
любить его. Ее красота давала ей над ним временную власть. На ее страсть он отвечал ей страстью. Она довольствовалась этим, хотя внутренно считала себя оскорбленной, и за это-то оскорбление мстила ему
сценами ревности и угрозами.
Граф Алексей Андреевич
любил его и ласкал, не раз он сиживал у него на коленях, но Миша дичился и боялся его, всеми силами стараясь избегать, особенно после той
сцены, памятной, вероятно, читателю, когда граф чуть было не ударил ногой в лицо лежавшую у его ног Настасью Федоровну, которую ребенок считал своею матерью.
Осип Федорович присутствовал при всей
сцене до конца. И будь он равнодушен к баронессе, ее жестокость и бессердечность оттолкнули бы его, но он ее слишком
любил для того, чтобы не простить ей всего.