Неточные совпадения
А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с
бабамиВам только воевать…
Я
люблю вкусно есть, много пить,
люблю разных
баб.
— Не
люблю беспокоиться. Недостаточно интеллигентна для того, чтоб охать и ахать. И, должно быть, недостаточно —
баба.
— Ты в бабью любовь — не верь. Ты помни, что
баба не душой, а телом
любит.
Бабы — хитрые, ух! Злые. Они даже и друг друга не
любят, погляди-ко на улице, как они злобно да завистно глядят одна на другую, это — от жадности все: каждая злится, что, кроме ее, еще другие на земле живут.
Она произносила слова вкусной русской речи с таким удовольствием, что Самгин заподозрил: слова для нее приятны независимо от смысла, и она
любит играть ими. Ей нравится роль купчихи, сытой, здоровой
бабы. Конечно, у нее есть любовники, наверное, она часто меняет их.
«Меня женщины не
любят, я откровенен с ними, болтлив, сразу открываю себя, а
бабы любят таинственное. Вас, конечно,
любят, вы — загадочный, прячете что-то в себе, это интригует…»
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом,
баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не
любили! А
любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
— Эта
баба — вон она тут на паперти у Успенья всегда стоит — рассказывала, что будто Тит Никоныч
любил Татьяну Марковну, а она его…
— Или еще лучше, приходи по четвергам да по субботам вечером: в эти дни я в трех домах уроки даю. Почти в полночь прихожу домой. Вот ты и пожертвуй вечер, поволочись немного, пококетничай! Ведь ты
любишь болтать с
бабами! А она только тобой и бредит…
— Я ничего не требую от тебя… Понимаешь — ничего! — говорила она Привалову. —
Любишь — хорошо, разлюбишь — не буду плакать… Впрочем, часто у меня является желание задушить тебя, чтобы ты не доставался другой женщине. Иногда мне хочется, чтобы ты обманывал меня, даже бил… Мне мало твоих ласк и поцелуев, понимаешь? Ведь русскую
бабу нужно бить, чтобы она была вполне счастлива!..
Слушайтесь его во всем, что ни прикажет, а вы,
бабы,
любите и почитайте его, а он до вас большой охотник».
— Вот это я
люблю! — поддержал его хозяин. — Я сам, брат, не
люблю все эти трень-брень, а все
бабы моду придумывают. Нет лучше закуски, как ржаная корочка с сольцой да еще с огурчиком.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что
любила тебя в девицах. Ух! умная
баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не ты один голову оставил.
— Ты этого еще не можешь понять, что значит — жениться и что — венчаться, только это — страшная беда, ежели девица, не венчаясь, дитя родит! Ты это запомни да, как вырастешь, на такие дела девиц не подбивай, тебе это будет великий грех, а девица станет несчастна, да и дитя беззаконно, — запомни же, гляди! Ты живи, жалеючи
баб,
люби их сердечно, а не ради баловства, это я тебе хорошее говорю!
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае
любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна
баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Эта тулянка Лукерья была сердитая
баба и
любила покомандовать над пьяными мужиками, а своего Тереха, по великорусскому обычаю, совсем под голик загнала.
— И не обернуть бы, кабы не померла матушка Палагея. Тошнехонько стало ему в орде, родителю-то, — ну,
бабы и зачали его сомущать да разговаривать. Агафью-то он
любит, а Агафья ему: «Батюшко, вот скоро женить Пашку надо будет, а какие здесь в орде невесты?.. Народ какой-то морный, обличьем в татар, а то ли дело наши девки на Ключевском?» Побил, слышь, ее за эти слова раза два, а потом, после святой, вдруг и склался.
— Что немец, — немец еще пьет, а он
баба, — подсказал Бычков. — Немец говорит: Wer liebt nicht Wein, Weib und Gesang, der bleibt em Narr sein Leben lang! [Кто не
любит вина, женщин и песен, тот глупец на всю жизнь! (нем.)]
Мы с Евсеичем стояли на самом высоком берегу Бугуруслана, откуда далеко было видно и вверх и вниз, и смотрели на эту торопливую и суматошную ловлю рыбы, сопровождаемую криком деревенских
баб, мальчишек и девчонок; последние употребляли для ловли рыбы связанные юбки и решета, даже хватали добычу руками, вытаскивая иногда порядочных плотиц и язиков из-под коряг и из рачьих нор, куда во всякое время особенно
любят забиваться некрупные налимы, которые также попадались.
— Барынька-то у него уж очень люта, — начал он, — лето-то придет, все посылала меня — выгоняй
баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой… Меня допрежь того невесть как в околотке
любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и
бабы разбегутся, — срам! — а не принесешь ей, — ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, — ей-богу!
— Нет-с, они добрые, они этого неблагородства со мною не допускали, чтобы в яму сажать или в колодки, а просто говорят: «Ты нам, Иван, будь приятель: мы, говорят, тебя очень
любим, и ты с нами в степи живи и полезным человеком будь, — коней нам лечи и
бабам помогай».
— Стой, подожди еще. Он
баба — но ведь тебе же лучше. Жалкая, впрочем,
баба; его совсем не стоило бы
любить женщине. Но его стоит за беззащитность его
любить, и ты
люби его за беззащитность. Ты ведь меня понимаешь? Понимаешь?
— Видал, как бабов забижают! То-то вот! И сырое полено долго поджигать — загорится! Не
люблю я этого, братаня, не уважаю. И родись я
бабой — утопился бы в черном омуте, вот тебе Христос святой порукой!.. И так воли нет никому, а тут еще — зажигают! Скопцы-то, я те скажу, не дурак народ. Про скопцов — слыхал? Умный народ, очень правильно догадался: напрочь все мелкие вещи, да и служи богу, чисто…
— Да-а, брат, — задумчиво протянул он, — надо бы тебе учиться, а опоздал ты! Черт знает, как ты будешь жить… Тетрадь-то свою подальше прячь, а то привяжутся
бабы — засмеют…
Бабы, брат,
любят это — за сердце задеть…
— Ну, тоже и ее дело надо понять, — это дело — скудное, дело зимнее… И собака
любит, когда ее гладят, того боле — человек!
Баба живет лаской, как гриб сыростью. Ей поди самой стыдно, а — что делать? Тело просит холи и — ничего боле…
— Что ж, — перебила меня она, — тем и лучше, что у тебя простая жена; а где и на муже и на жене на обоих штаны надеты, там не бывать проку. Наилучшее дело, если
баба в своей женской исподничке ходит, и ты вот ей за то на исподницы от меня это и отвези.
Бабы любят подарки, а я дарить
люблю. Бери же и поезжай с богом.
—
Люблю я
баб, а — не верю ни одной, с малых лет не верю, это меня матушка испортила. Нехорошо про мать дурное помнить, а я — не могу это забыть!
— Ведь это всё — прошло, все — померли, и осталась одна сказка, а я читаю сказку и всех —
люблю: и бабу-ягу, и Алёнушку с Иванушкой…
Но размолвки подобного рода происходили редко и тотчас же прекращались, ибо как он только начинал обнаруживать величие души, она переменяла разговор и начинала допытываться, за что он ее,
бабу,
любит. Тогда вновь начиналось подробное рассмотрение этого вопроса, и все недоумения прекращались сами собою.
По приходе его она прежде всего начинала допытываться, за что он ее,
бабу,
любит; он же, с своей стороны, кротко и обстоятельно объяснял ей причину, и в этом несложном разговоре мгновения летели за мгновениями; затем она начинала обнаруживать беспокойство и каким-то просительным голосом спрашивала...
Появлялась целая сковорода шипящих пирогов, которые исчезали один за другим, а мгновения летели себе да летели. Потом она принималась опять допытываться, за что он ее,
бабу,
любит, и опять летели мгновения. Иногда к беседе присоединялся старик, отец ее, но от него большой пользы не было, потому что, как только закрыли его кабак, он тотчас же от горести ослеп и оглох.
— За что ты меня
любишь! — говорила она ему, — что ты во мне,
бабе, лестного для себя нашел? Ни я по-французскому, ни я принять, ни поговорить! Вот разве тело у меня белое…
— И за что ты меня,
бабу,
любишь?..
Лукашка пошел на кордон, а дядя Ерошка в то же время свистнул собак и, перелезши через плетень, задами обошел до квартиры Оленина (идя на охоту, он не
любил встречаться с
бабами). Оленин еще спал, и даже Ванюша, проснувшись, но еще не вставая, поглядывал вокруг себя и соображал, пора или не пора, когда дядя Ерошка с ружьем за плечами и во всем охотничьем уборе отворил дверь.
— Смотри, тогда других
баб не
люби! Я на это сердитая.
— А, черт!.. Терпеть не могу
баб, которые прилипают, как пластырь. «Ах, ох, я навеки твоя»… Мне достаточно подметить эту черту, чтобы такая женщина опротивела навеки. Разве таких женщин можно
любить? Женщина должна быть горда своей хорошей женской гордостью. У таких женщин каждую ласку нужно завоевывать и поэтому таких только женщин и стоит
любить.
— А я научу. Будем играть в рамс… Я ужасно
люблю. А вам необходимо развлечься немного, чтобы не думать о болезни. Сегодня у нас что? Да, равноденствие… Скоро весна, на дачу поедем, а пока в картишки поиграем. Мне одной-то тоже не весело. Сидишь-сидишь, и одурь возьмет.
Баб я терпеть не могу, а одной скучно… Я вас живо выучу. Как жаль, что сегодня карт не захватила с собой, а еще думала… Этакая тетеря…
Это было его любимым удовольствием, и, нагрузившись, он
любил даже поплясать с
бабами, особенно когда был налицо мировой Липачек.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу
бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды
любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Товар сказывается сам собою: тут ничего не может быть, кроме орехов, стручков — словом, всего того, чем молодые
бабы и девки
любят зубки позабавить.
Ну а после ничего, притерпелся. Оксана, бывало, избу выметет и вымажет чистенько, посуду расставит: блестит все, даже сердцу весело. Роман видит: хорошая
баба, — помаленьку и привык. Да и не только привык, хлопче, а стал ее
любить, ей-богу, не лгу! Вот какое дело с Романом вышло. Как пригляделся хорошо к
бабе, потом и говорит...
— Ступай себе! Не надо мне
бабы в сторожке! Чтоб и духу твоего не было! Не
люблю, — говорит, — когда у меня
баба в избе спит. Дух, — говорит, — нехороший.
— Как-таки не помнить! Ото ж и говорю, что неумный человек был, не знал, что горько, что сладко. Канчук горек, а я его лучше
бабы любил. Вот спасибо вам, милостивый пане, что научили меня, дурня, мед есть.
— И-эх, лей, кубышка, поливай, кубышка, не жалей, кубышка, хозяйского добришка! Будем пить, будем
баб любить, будем по миру ходить! С миру по нитке — бедному петля! А от той петли избавишься — на своих жилах удавишься…
— А с чего это мне быть доброму? — закричал Илья. — Кто меня по головке гладил?.. Был, может быть, один человек, который меня
любил… Да и то распутная
баба!
— Скоро уже девочка взрастёт. Я спрашивала которых знакомых кухарок и других
баб — нет ли места где для девочки? Нет ей места, говорят… Говорят — продай!.. Так ей будет лучше… дадут ей денег и оденут… дадут и квартиру… Это бывает, бывает… Иной богатый, когда он уже станет хилым на тело да поганеньким и уже не
любят его
бабы даром… то вот такой мерзюга покупает себе девочку… Может, это и хорошо ей… а всё же противно должно быть сначала… Лучше бы без этого… Лучше уж жить ей голодной, да чистой, чем…
— Это всего лучше! Возьмите все и — шабаш! А я — на все четыре стороны!.. Я этак жить не могу… Точно гири на меня навешаны… Я хочу жить свободно… чтобы самому все знать… я буду искать жизнь себе… А то — что я? Арестант… Вы возьмите все это… к черту все! Какой я купец? Не
люблю я ничего… А так — ушел бы я от людей… работу какую-нибудь работал бы… А то вот — пью я… с
бабой связался…
Дожали прокудинокие
бабы, поужинали и стали ложиться спать под крестцами, а Настя пошла домой, чтобы готовить завтра обед. Ночь была темная, звездная, но безлунная. Такие ночи особенно хороши в нашей местности, и народ
любит их больше светлых, лунных ночей. Настя шла тихая и спокойная. Она перешла живой мостик в ярочке и пошла рубежом по яровому клину. Из овсов кто-то поднялся. Настя испугалась и стала.
— Известно,
любит. Ну и она его жалеет; нечего сказать, добрая
баба.
Зорко наблюдая за Тихоном, он видел, что дворник живёт всё так же, как-то нехотя, из милости и против воли своей; так же малоречив; с рабочими груб, как полицейский, они его не
любят; с
бабами он особенно, брезгливо груб, только с Натальей говорит как-то особенно, точно она не хозяйка, а родственница его, тётка или старшая сестра.