Неточные совпадения
Как
бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Жаловаться? А
кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей
не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог
бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Городничий. Скажите! такой просвещенный гость, и терпит — от
кого же? — от каких-нибудь негодных клопов, которым
бы и на свет
не следовало родиться. Никак, даже темно в этой комнате?
— А
кто сплошал, и надо
быТого тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«Ну… вы его
не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за
кого хочешь, лишь
бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать
не надобно. Коль есть в глазах дворянин, малый молодой…
Стародум. Как! А разве тот счастлив,
кто счастлив один? Знай, что, как
бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия
не вкушает. Вообрази себе человека, который
бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который
бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать
не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась
бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот,
кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
— Об этом мы неизвестны, — отвечали глуповцы, — думаем, что много всего должно быть, однако допытываться боимся: как
бы кто не увидал да начальству
не пересказал!
Но они необходимы, потому что без них
не по
ком было
бы творить поминки.
Так, например, наверное обнаружилось
бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Баба-яга была
не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
Да хоть
бы он принц крови был, моя дочь ни в
ком не нуждается!
— Ах,
не слушал
бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как
бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу,
кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если
бы не было того, чего
не должно было быть, я — старик, но я
бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Нисколько, — Левин слышал, что Облонский улыбался, говоря это, — я просто
не считаю его более бесчестным, чем
кого бы то ни было из богатых купцов и дворян. И те и эти нажили одинаково трудом и умом.
Она смотрела так просто, так весело, что
кто не знал ее, как знал муж,
не мог
бы заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее слов.
Как
бы пробудившись от сна, Левин долго
не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться,
кто был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже будут другие.
— Очень можно, куда угодно-с, — с презрительным достоинством сказал Рябинин, как
бы желая дать почувствовать, что для других могут быть затруднения, как и с
кем обойтись, но для него никогда и ни в чем
не может быть затруднений.
— Да на
кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя чувствовал, что Левин под именем тех,
кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На
кого ты? Хотя многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я
не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте поехал
бы со мной в Москву и…
Все,
кого она любила, были с нею, и все были так добры к ней, так ухаживали за нею, так одно приятное во всем предоставлялось ей, что если б она
не знала и
не чувствовала, что это должно скоро кончиться, она
бы и
не желала лучшей и приятнейшей жизни. Одно, что портило ей прелесть этой жизни, было то, что муж ее был
не тот, каким она любила его и каким он бывал в деревне.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем.
Не только в Петербурге у него
не было ни одного человека,
кому бы он мог высказать всё, что испытывал,
кто бы пожалел его
не как высшего чиновника,
не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него
не было такого человека.
— Позволь мне
не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для
кого бы то ни было. Она заслужила его, ты скажешь. Она знает это и
не просит тебя; она прямо говорит, что она ничего
не смеет просить. Но я, мы все родные, все любящие ее просим, умоляем тебя. За что она мучается?
Кому от этого лучше?
«С братом теперь
не будет той отчужденности, которая всегда была между нами, — споров
не будет; с Кити никогда
не будет ссор, с гостем,
кто бы он ни был, буду ласков и добр, с людьми, с Иваном — всё будет другое».
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что
бы он ни говорил, они
не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет
кто обманут, то уж никак
не он, Резунов.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось
бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел дать себе полное право
не щадить его, если
бы судьба меня помиловала.
Кто не заключал таких условий с своею совестью?
После всего этого как
бы, кажется,
не сделаться фаталистом? Но
кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..
— Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а
не видать тебе ее как своего затылка! Ну, скажи, что
бы ты дал тому,
кто тебе ее подарил
бы?..
Любившая раз тебя
не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин,
не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что
бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто
не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в
ком зло
не бывает так привлекательно; ничей взор
не обещает столько блаженства; никто
не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто
не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько
не старается уверить себя в противном.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того,
кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя
бы самой мелкой души, едва ли
не любопытнее и
не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвел
бы совершенно различное впечатление; но так как вы о нем
не услышите ни от
кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел
бы мимо,
не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь,
не сказал: «
Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…
Но как вдруг исчезнул
бы этот гнев, если
бы она увидела в несчастии того самого, на
кого гневалась, как
бы вдруг бросила она ему свой кошелек
не размышляя, умно ли это или глупо, и разорвала на себе платье для перевязки, если б он был ранен!
— А зачем же так вы
не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить Богу, а
не кому иному. Если и другому
кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит, а без того мы
бы и
не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
Как ни велик был в обществе вес Чичикова, хотя он и миллионщик, и в лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть вещи, которых дамы
не простят никому, будь он
кто бы ни было, и тогда прямо пиши пропало!
Казалось, как будто он хотел взять их приступом; весеннее ли расположение подействовало на него, или толкал его
кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге,
не то
бы, конечно, повалил за собою целый ряд; почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с довольно тонкой иронией, но он на них
не поглядел; он видел только вдали блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету.
Ни перед
кем не побоялась
бы она обнаружить своих мыслей, и никакая сила
не могла
бы ее заставить молчать, когда ей хотелось говорить.
Говорили они все как-то сурово, таким голосом, как
бы собирались
кого прибить; приносили частые жертвы Вакху, показав таким образом, что в славянской природе есть еще много остатков язычества; приходили даже подчас в присутствие, как говорится, нализавшись, отчего в присутствии было нехорошо и воздух был вовсе
не ароматический.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, —
кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же
не защищать человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья другого, даже и
не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
Если <
бы>
кто заглянул в дом его, находившийся в городе, он
бы никак
не узнал,
кто в нем хозяин.
— Ах, как манерна! ах, как манерна! Боже, как манерна!
Кто выучил ее, я
не знаю, но я еще
не видывала женщины, в которой
бы было столько жеманства.
— А
кто это сказывал? А вы
бы, батюшка, наплевали в глаза тому, который это сказывал! Он, пересмешник, видно, хотел пошутить над вами. Вот, бают, тысячи душ, а поди-тка сосчитай, а и ничего
не начтешь! Последние три года проклятая горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.
Если
бы терзаемому палящей жаждой влил
кто в засохнувшее горло струю ключевой воды, то он
бы не оживился так, как оживился бедный Чичиков.
Конечно, ничего вредоносного ни для
кого не могло быть в этом поступке: помещики все равно заложили
бы также эти души наравне с живыми, стало быть, казне убытку
не может быть никакого; разница в том, что они были
бы в одних руках, а тогда были
бы в разных.
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А
кто из вас, полный христианского смиренья,
не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как
бы не так!
Улинька опустилась в кресла и закрыла рукой прекрасные глаза; как
бы досадуя на то, что
не с
кем было поделиться негодованием, сказала она...
— Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <
бы> вы взялись за должность свою таким образом, как
бы в уверенности, что служите тому,
кому вы молитесь, у вас
бы появилась деятельность, и вас никто из людей
не в силах <был
бы> охладить.
— То есть, если
бы он
не так со мной поступил; но он хочет, как я вижу, знаться судом. Пожалуй, посмотрим,
кто выиграет. Хоть на плане и
не так ясно, но есть свидетели — старики еще живы и помнят.
— Да как сказать — куда? Еду я покуда
не столько по своей надобности, сколько по надобности другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо видеть свет, коловращенье людей —
кто что ни говори, есть как
бы живая книга, вторая наука.
«
Кто бы такой был этот Чичиков? — думал брат Василий. — Брат Платон на знакомства неразборчив и, верно,
не узнал, что он за человек». И оглянул он Чичикова, насколько позволяло приличие, и увидел, что он стоял, несколько наклонивши голову и сохранив приятное выраженье в лице.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с
кем и как, и сколько нужно говорить, как на
кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы
не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно
бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что
не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что,
не испытанный измлада в борьбе с неудачами,
не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений
не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете,
кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, —
кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
И потом еще долго сидел в бричке, придумывая,
кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе
не нашлось чиновников.
Вы
не поверите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто если
бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы
бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести,
кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…