Неточные совпадения
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой
красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный
мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в
мире, со всей дивной
красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет
мир меня; но ты
Придешь ли, дева
красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной!..
Сердечный друг, желанный друг,
Приди, приди: я твой супруг...
Я имел самые странные понятия о
красоте — даже Карла Иваныча считал первым красавцем в
мире; но очень хорошо знал, что я нехорош собою, и в этом нисколько не ошибался; поэтому каждый намек на мою наружность больно оскорблял меня.
Что неприступной я не знаю высоты»,
Орёл к Юпитеру взывает:
«И что смотрю оттоль на
мира красоты,
Куда никто не залетает».
— Он — из тех, которые думают, что
миром правит только голод, что над нами властвует лишь закон борьбы за кусок хлеба и нет места любви. Материалистам непонятна
красота бескорыстного подвига, им смешно святое безумство Дон-Кихота, смешна Прометеева дерзость, украшающая
мир.
Много мыслительной заботы посвятил он и сердцу и его мудреным законам. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение
красоты на воображение, потом переход впечатления в чувство, его симптомы, игру, исход и глядя вокруг себя, подвигаясь в жизнь, он выработал себе убеждение, что любовь, с силою Архимедова рычага, движет
миром; что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении. Где же благо? Где зло? Где граница между ними?
Его гнал от обрыва ужас «падения» его сестры, его красавицы, подкошенного цветка, — а ревность, бешенство и более всего новая, неотразимая
красота пробужденной Веры влекли опять к обрыву, на торжество любви, на этот праздник, который, кажется, торжествовал весь
мир, вся природа.
Не только от
мира внешнего, от формы, он настоятельно требовал
красоты, но и на
мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как на початую от рождения
мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
Красота, исполненная ума, — необычайная сила, она движет
миром, она делает историю, строит судьбы; она, явно или тайно, присутствует в каждом событии.
Она примирительно смотрела на весь
мир. Она стояла на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием
красоты Софьи, шел к себе домой и видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом видел ее преображение из статуи в живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…
Когда Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз Веры и несколько минут освещала ее лицо, глядя с умилением на эту бледную, чистую
красоту лба, закрытых глаз и на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них
миром и покоем.
Он только оскорблялся ежеминутным и повсюдным разладом действительности с
красотой своих идеалов и страдал за себя и за весь
мир.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его грудь, он надрывался от мук и — все не мог оторвать глаз от этого неотступного образа
красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь
мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…
— Ваш гимн
красоте очень красноречив, cousin, — сказала Вера, выслушав с улыбкой, — запишите его и отошлите Беловодовой. Вы говорите, что она «выше
мира». Может быть, в ее
красоте есть мудрость. В моей нет. Если мудрость состоит, по вашим словам, в том, чтоб с этими правилами и истинами проходить жизнь, то я…
Природа — нежная артистка здесь. Много любви потратила она на этот, может быть самый роскошный, уголок
мира. Местами даже казалось слишком убрано, слишком сладко. Мало поэтического беспорядка, нет небрежности в творчестве, не видать минут забвения, усталости в творческой руке, нет отступлений, в которых часто больше
красоты, нежели в целом плане создания.
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю
красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего
мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
И Розанов восклицает: «Сила — вот одна
красота в
мире…
Великие слова, заключающие в себе целый
мир новых отношений между людьми, —
мир здоровья,
мир духа,
мир красоты,
мир естественно-нравственный и потому нравственно чистый.
В
мире, особенно в человеческом
мире, больше уродства, чем
красоты.
Мне раскрылся новый
мир красоты.
Розанов был врагом не церкви, а самого Христа, который заворожил
мир красотой смерти.
В ней есть проникновение в
красоту лица другого, видение лица в Боге, победа над уродством, торжествующим в падшем
мире.
Красота есть уже иной
мир за этим
миром.
Были в человеческом
мире пророки, апостолы, мученики, герои, были люди мистических созерцаний, были бескорыстно искавшие истину и служившие правде, были творившие подлинную
красоту и сами прекрасные, были люди великого подъема, сильные духом.
Эстетическое созерцание
красоты природы предполагает активный прорыв к иному
миру.
Отношение между любовью эротической и любовью каритативной, между любовью восходящей, притяжением
красоты и высоты, и любовью нисходящей, притяжением страдания и горя в этом низинном
мире, есть огромная и трудная тема.
Бог присутствует не в имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого
мира, а во всяческой правде, в истине,
красоте, любви, свободе, героическом акте.
Я должен был заучивать сухое перечисление догматов, соборов и ересей, в которых не было даже отдаленной связи с
красотой этого изумительного
мира…
В человеческом
мире Достоевского раскрывается полярность в самой глубине бытия, полярность самой
красоты.
Когда Достоевский говорил, что
красота спасет
мир, он имел в виду преображение
мира, наступление Царства Божьего.
Это — конец этого
мира,
мира неправды и уродства, и начало нового
мира,
мира правды и
красоты.
Видение Софии есть видение
красоты Божественного космоса, преображенного
мира.
Первый мах в творении всесилен был; вся чудесность
мира, вся его
красота суть только следствия.
Под обаяньем
красоты,
Во власти строгих дум,
По Ватикану бродишь ты
Подавлен и угрюм;
Отжившим
миром окружен,
Не помнишь о живом.
Господа, — закричал он громко всем, — князь утверждает, что
мир спасет
красота!
— Слушайте, раз навсегда, — не вытерпела наконец Аглая, — если вы заговорите о чем-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом состоянии России, или о том, что «
мир спасет
красота», то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на глаза! Слышите: я серьезно говорю! На этот раз я уж серьезно говорю!
Я слышала, что ваша сестра Аделаида сказала тогда про мой портрет, что с такою
красотой можно
мир перевернуть.
— Такая
красота — сила, — горячо сказала Аделаида, — с этакою
красотой можно
мир перевернуть!
Какая
красота спасет
мир?
Правда, князь, что вы раз говорили, что
мир спасет «
красота»?
В избушке Таисьи Нюрочка познакомилась и с сестрой Авгарью, которая редко говорила, а обыкновенно сидела, опустив глаза. Нюрочку так и тянуло к этой застывшей женской
красоте, витавшей умом в неведомом для нее
мире. Когда Нюрочка сделала попытку разговориться с этою таинственною духовною сестрой, та взглянула на нее какими-то испуганными глазами и отодвинулась, точно боялась осквернить своим прикосновением еще нетронутую чистоту.
— Это, барышня, в
миру красоту-то наблюдают; а здесь все равны, что Феоктиста, что другая какая.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие
красот божьего
мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
— Что им делается! Цветут
красотой — и шабаш. Я нынче со всеми в
миру живу, даже с Яшенькой поладил. Да и он за ум взялся: сколь прежде строптив был, столь нонче покорен. И так это родительскому сердцу приятно…
Тогда будут жить в правде и свободе для
красоты, и лучшими будут считаться те, которые шире обнимут сердцем
мир, которые глубже полюбят его, лучшими будут свободнейшие — в них наибольше
красоты!
Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем
мире остались только две привязанности: строевая
красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны.
Промеж всех церквей один храм стоит, в тыим храме златкован престол стоит, престол стоит всему
миру красота, престол християнским душам радование, престол — злым жидовем сухота. Столбы у престола высокие кованые, изумрудами, яхонтами изукрашенные… на престоле сам спас Христос истинный сидит.
Мечтая так, он глядел на каштановые волосы, косы которых были заплетены в корону. Повинуясь этому взгляду, она повернула голову назад. Какой божественно прекрасной показалась Александрову при этом повороте чудесная линия, идущая от уха вдоль длинной гибкой шеи и плавно переходящая в плечо. «В
мире есть точные законы
красоты!» — с восторгом подумал Александров.
Кроме того, улыбаясь, он выставлял два ряда жемчужных зубов,
красоте которых могла бы позавидовать первая красавица в
мире.