Неточные совпадения
Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «
Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о
жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «
Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь.
И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся
жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы! И далеко еще то время, когда иным
ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святый ужас и в блистанье главы и почуют в смущенном трепете величавый гром других речей…
— Я — понимаю: все ищут
ключей к тайнам
жизни, выдавая эти поиски за серьезное дело. Но —
ключей не находят и пускают в дело идеалистические фомки, отмычки и всякий другой воровской инструмент.
«А что, если классовая философия окажется не
ключом ко всем загадкам
жизни, а только отмычкой, которая портит и ломает замки?»
Все бы это прекрасно: он не мечтатель; он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел ее и Обломов, только по другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтобы черпнуть и упиться в нем и потом всю
жизнь знать, откуда бьет этот
ключ счастья…
Сначала долго приходилось ему бороться с живостью ее натуры, прерывать лихорадку молодости, укладывать порывы в определенные размеры, давать плавное течение
жизни, и то на время: едва он закрывал доверчиво глаза, поднималась опять тревога,
жизнь била
ключом, слышался новый вопрос беспокойного ума, встревоженного сердца; там надо было успокоивать раздраженное воображение, унимать или будить самолюбие. Задумывалась она над явлением — он спешил вручить ей
ключ к нему.
Еще сильнее, нежели от упреков, просыпалась в нем бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нем появлялась лихорадка
жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия била опять сильным и ясным
ключом.
Терялся слабый человек, с ужасом озираясь в
жизни, и искал в воображении
ключа к таинствам окружающей его и своей собственной природы.
Три дня прожил лесничий по делам в городе и в доме Татьяны Марковны, и три дня Райский прилежно искал
ключа к этому новому характеру, к его положению в
жизни и к его роли в сердце Веры.
Но, открыв на минуту заветную дверь, она вдруг своенравно захлопнула ее и неожиданно исчезла, увезя с собой
ключи от всех тайн: и от своего характера, и от своей любви, и от всей сферы своих понятий, чувств, от всей
жизни, которою живет, — всё увезла! Перед ним опять одна замкнутая дверь!
У него в руках был
ключ от прошлого, от всей
жизни бабушки.
— Ты на их лицах мельком прочтешь какую-нибудь заботу, или тоску, или радость, или мысль, признак воли: ну, словом, — движение,
жизнь. Немного нужно, чтоб подобрать
ключ и сказать, что тут семья и дети, значит, было прошлое, а там глядит страсть или живой след симпатии, — значит, есть настоящее, а здесь на молодом лице играют надежды, просятся наружу желания и пророчат беспокойное будущее…
Теперь еще у меня пока нет ни
ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные лета
жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Город посредством водопроводов снабжается отличной водой из горных
ключей. За это платится жителями известная подать, как, впрочем, за все удобства
жизни. Англичане ввели свою систему сборов, о чем также будет сказано в своем месте.
Видно, что
жизнь здесь кипела
ключом на каждом шагу.
Жизнь того времени представляла собой запертую храмину,
ключ от которой был отдан в бесконтрольное заведывание табели о рангах, и последняя настолько ревниво оберегала ее от сторонних вторжений, что самое понятие о «реальном» как бы исчезло из общественного сознания.
В этих двух противоположных отрывках можно найти
ключ к тому, отчего критика до сих пор не могла прямо и просто взглянуть на Островского как на писателя, изображающего
жизнь известной части русского общества, а все усмотрели на него как на проповедника морали, сообразной с понятиями той или другой партии.
Варвара Павловна повела свою атаку весьма искусно; не выдаваясь вперед, по-видимому вся погруженная в блаженство медовых месяцев, в деревенскую тихую
жизнь, в музыку и чтение, она понемногу довела Глафиру до того, что та в одно утро вбежала, как бешеная, в кабинет Лаврецкого и, швырнув связку
ключей на стол, объявила, что не в силах больше заниматься хозяйством и не хочет оставаться в деревне.
Каждый изворот дороги вызывал в памяти моей мою золотую минувшую молодость, я как будто молодела, приближаясь к местам, где молодая
жизнь била
ключом в моем сердце; все — и земные радости, давно пережитые, и духовные восторги прежней набожности — стремительно, как молния, пролетали в памяти сердечной…
Вот как текла эта однообразная и невеселая
жизнь: как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу в восьмом, нянька водила нас к дедушке и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и не говорили, потом отсылали нас в нашу комнату; около двенадцати часов мы выходили в залу обедать; хотя от нас была дверь прямо в залу, но она была заперта на
ключ и даже завешана ковром, и мы проходили через коридор, из которого тогда еще была дверь в гостиную.
В столичных центрах городская
жизнь кипит
ключом, разница общественного положения сглаживается, по крайней мере, в проявлениях чисто общественной
жизни, а в провинции таких нивелирующих обстоятельств не полагается, и перегородки между общественными группами почти непроницаемы, что особенно чувствуется женщинами, живущими слишком замкнутой
жизнью, подобно тому как размещаются в музеях и зверинцах животные разных классов и порядков.
И в самом деле, как бы ни была грязна и жалка эта
жизнь, на которую слепому случаю угодно было осудить вас, все же она
жизнь, а в вас самих есть такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить как попало избыток
жизни, бьющий
ключом в вашем организме.
Весною поют на деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство в сердце человека и поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко посылает на землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется в нем и пробуждает к
жизни и деятельности все те богатства, которые скрыты глубоко в незримых тайниках души; весною,
ключи выбрасывают из недр земли лучшие, могучие струи свои; молодостью,
ключи эти, не умолкая, кипят в жилах, во всем организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
Княжна понимает все это и, по-видимому, покоряется своей судьбе; но это только по-видимому, потому что
жизнь еще сильным
ключом бьет в ее сердце и громко предъявляет свои права.
Ясно, что идет какая-то знаменательная внутренняя работа, что народились новые подземные
ключи, которые кипят и клокочут с очевидной решимостью пробиться наружу. Исконное течение
жизни все больше и больше заглушается этим подземным гудением; трудная пора еще не наступила, но близость ее признается уже всеми.
От обедов a la carte в курзале перешли к табльдоту в кургаузе, перестали говорить о шампанском и обратились к местному кислому вину, приговаривая: вот так винцо! бросили погоню за молодыми бесшабашными советниками и начали заигрывать с коллежскими и надворными советниками. По вечерам посещали друг друга в конурах, причем Дыба читал вслух"
Ключ к таинствам природы"Эккартсгаузена и рассказывал анекдоты из
жизни графа Михаила Николаевича, сопровождая эти рассказы приличным экспекторированием.
У нас и в
жизни простолюдинов и в
жизни среднего сословия драма клокочет…
ключом бьет под всем этим… страсти нормальны… протест правильный, законный; кто задыхается в бедности, кого невинно и постоянно оскорбляют… кто между подлецами и мерзавцами чиновниками сам делается мерзавцем, — а вы все это обходите и берете каких-то великосветских господ и рассказываете, как они страдают от странных отношений.
Или встанет и начнет бродить по комнатам и все чего-то ищет, куда-то заглядывает, словно женщина, которая всю
жизнь была в
ключах и не понимает, где и как она их потеряла.
И протопоп рассказал жене все, что было с ним у Гремучего
ключа, и добавил, что отныне он живет словно вторую
жизнь, не свою, а чью-то иную, и в сем видит себе и урок и укоризну, что словно никогда не думал о бренности и ничтожестве своего краткого века.
Одним словом, в ней как будто сам собой еще совершался тот процесс вчерашней
жизни, когда счастье полным
ключом било в ее жилах, когда не было ни одного дыхания, которое не интересовалось бы ею, не удивлялось бы ей, когда вокруг нее толпились необозримые стада робких поклонников, когда она, чтоб сдерживать их почтительные представления и заявления, была вынуждаема с томным самоотвержением говорить: «Нет, вы об этом не думайте! это все не мое! это все и навек принадлежит моему милому помпадуру!..»
Но помпадур ничего не замечал. Он был от природы не сентиментален, и потому вопрос, счатливы ли подведомственные ему обыватели, интересовал его мало. Быть может, он даже думал, что они не смеют не быть счастливыми. Поэтому проявления народной
жизни, проходившие перед его глазами, казались не более как фантасмагорией,
ключ к объяснению которой, быть может, когда-то существовал, но уже в давнее время одним из наезжих помпадуров был закинут в колодезь, и с тех пор никто оттуда достать его не может.
«Нет,
жизнь, — ответила молодая женщина, взглядывая на Каваза с доверием и улыбкой. — В те дни
жизнь поставила меня перед запертой дверью, от которой я не имела
ключа, чтобы с его помощью убедиться, не есть ли это имитация двери. Я не стучусь в наглухо закрытую дверь. Тотчас же обнаружилась невозможность поддерживать отношения. Не понимаю — значит, не существует!»
Да, хорошо писать заграничному автору, когда там
жизнь бьет
ключом, когда он родится на свет уже культурным, когда в самом воздухе висит эта культурная тонкость понимания, — одним словом, этот заграничный автор несет в себе громадное культурное наследство, а мы рядом с ним нищие, те жалкие нищие, которые прячут в тряпки собранные по грошикам чужие двугривенные.
Слова Тихона дают
ключ к уразумению пьесы для тех, кто бы даже и не понял ее сущности ранее; они заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой
жизни, где живые завидуют умершим, да еще каким — самоубийцам!
Василиса Перегриновна. Вот все-то так со мной. Моченьки моей нету! Все сердце изболело. Мученица я на этом свете. (Срывает с сердцем цветок и обрывает с него лепестки). Кажется, кабы моя власть, вот так бы вас всех! Так бы вас всех! Так бы вас всех! Погоди ж ты, мальчишка! Уж я тебя поймаю! Кипит мое сердце, кипит,
ключом кипит. А вот теперь иди, улыбайся перед барыней, точно дура какая! Эка
жизнь! эка
жизнь! Грешники так в аду не мучаются, как я в этом доме мучаюсь. (Уходит).
Ирина. Это не в моей власти. Я буду твоей женой, и верной и покорной, но любви нет, что же делать! (Плачет.) Я не любила ни разу в
жизни. О, я так мечтала о любви, мечтаю уже давно, дни и ночи, но душа моя как дорогой рояль, который заперт и
ключ потерян.
Тузенбах. Я не спал всю ночь. В моей
жизни нет ничего такого страшного, что могло бы испугать меня, и только этот потерянный
ключ терзает мою душу, не дает мне спать… Скажи мне что-нибудь.
Точно брошенный, телеграфистик вдавился в дверь,
ключа которой так и не успел повернуть, мгновение поколебался в воздухе и, как живой, ринулся обратно на Сашу, — так остро была подрезана
жизнь.
Пути творца необъяснимы,
Его судеб таинствен ход.
Всю
жизнь обманами водимый
Теперь к сознанию придет!
Любовь есть сердца покаянье,
Любовь есть веры
ключ живой,
Его спасет любви сознанье,
Не кончен путь его земной!
Слово это — обломовщина; оно служит
ключом к разгадке многих явлений русской
жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести.
У старика всегда была склонность к семейной
жизни, и он любил свое семейство больше всего на свете, особенно старшего сына-сыщика и невестку. Аксинья, едва вышла за глухого, как обнаружила необыкновенную деловитость и уже знала, кому можно отпустить в долг, кому нельзя, держала при себе
ключи, не доверяя их даже мужу, щелкала на счетах, заглядывала лошадям в зубы, как мужик, и всё смеялась или покрикивала; и, что бы она ни делала, ни говорила, старик только умилялся и бормотал...
Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался, любил только пить чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался к своим жильцам за деньгами; выходил на улицу с
ключом в руке, для того, чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной
жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.
Словом, бойкий и веселый город, в котором
жизнь бьет
ключом.
Просто
жизнь в нем кипит неудержимым
ключом и не дает ему ни минуты посидеть спокойно на месте.
Платонов (читает). «Самоубийцев грешно поминать, но меня поминайте. Я лишила себя
жизни в болезни. Миша, люби Колю и брата, как я тебя люблю. Не оставь отца. Живи по закону. Коля, господь тебя благословит, как я благословляю материнским благословением. Простите грешную.
Ключ от Мишиного комода в шерстяном платье»… Золото мое! Грешная! Она грешная! Этого еще недоставало! (Хватает себя за голову.) Отравилась…
Прежде всякая новость отсюда
Разносилась в другие кружки,
Мы не знали, что думать, покуда
Не заявят тузы-старики,
Как смотреть на такое-то дело,
На такую-то меру;
ключомСамобытная
жизнь здесь кипела,
Клуб снабжал всю Россию умом…
Что ты мечешься, несчастный? Ты ищешь блага, бежишь куда-то, а благо в тебе. Нечего искать его у других дверей. Если благо не в тебе, то его нигде нет. Благо в тебе, в том, что ты можешь любить всех, — любить всех не за что-нибудь, не для чего-нибудь, а для того, чтобы жить не своей одной
жизнью, а
жизнью всех людей. Искать блага в мире, а не пользоваться тем благом, какое в душе нашей, всё равно что идти за водой в далекую мутную лужу, когда рядом с горы бьет чистый
ключ.
Всюду
ключом кипит
жизнь промышленная, и на воде, и на суше.
Если в понимании человека прав Толстой, то дело, действительно, просто: нужно только вызвать на свет ту силу
жизни, которая бесчисленными
ключами бьет в недрах человечества.
Он навсегда уезжает из станицы. Жалок его отъезд. С глубоким равнодушием все смотрят на уезжающего, как будто он и не жил среди них. И ясно: Оленин стал всем чужд не потому, что не сумел удержаться на высоте своего самоотвержения, а потому, что в нем не оказалось
жизни, — той
жизни, которая
ключом бьет окружающих людях — в Лукашке, Марьяне, дяде Ерошке.