Неточные совпадения
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась
в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом
в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места и стоял против нее на другом конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но
лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не
покидала его.
Мысль эта села невидимо на ее
лицо, кажется,
в то мгновение, когда она сознательно и долго вглядывалась
в мертвое
лицо своего мужа, и с тех пор не
покидала ее.
— Да, сказала бы, бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под подушку на целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она,
кидая взгляд ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться
в комнату; какое у меня
лицо — бабушка сейчас заметит.
И люди тоже, даже незнакомые,
в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на
лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван.
Покинуть все это, променять на что?
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко,
покидаешь кучу надоевших до крайности
лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал,
в новые, чудесные миры,
в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти
в Индию, когда
в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Алешу всего более поражала ее серьезность: ни тени смешливости и шутливости не было теперь
в ее
лице, хотя прежде веселость и шутливость не
покидали ее
в самые «серьезные» ее минуты.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы
покинули Адель для этой грузинки,
в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное
лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать
в рот только ваши эскимосы!
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре,
в залах и театрах,
в клубе и — воплощенным veto, [запретом (лат.).] живой протестацией смотрел на вихрь
лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его
покинуть, потом сказал свое слово, спокойно спрятав, как прятал
в своих чертах, страсть под ледяной корой.
Словом сказать, мы целый час провели и не заметили, как время прошло. К сожалению, раздалось призывное: pst! — и Струнников стремительно вскочил и исчез. Мы, с своей стороны,
покинули Эвиан и, переезжая на пароходе, рассуждали о том, как приятно встретить на чужбине соотечественника и какие быстрые успехи делает Россия, наглядно доказывая, что
в качестве «гарсонов» сыны ее
в грязь
лицом не ударят.
«Разрешение» он произнес смягченным голосом. «Епитимий не налагаю. Помолись по усердию… и за меня грешного», — прибавил он вдруг, и эта последняя фраза вновь
кинула мне краску
в лицо и вызвала на глаза слезы от горького сознания вынужденного лицемерия…
Счастье его — был он трезвый, а они — пьяные, он как-то, с божьей помощью, вытянулся подо льдом-то, держится вверх
лицом посередь проруби, дышит, а они не могут достать его,
покидали некоторое время
в голову-то ему ледяшками и ушли — дескать, сам потонет!
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его
лицо было красно, глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его
в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший волю гневному чувству. Только
кинув искоса взгляд на Петра, старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а
лицо глубоко взволнованно.
Ты мать потеряешь!»
И
в горе упав на ручонки его
Лицом, я шептала, рыдая:
«Прости, что тебя, для отца твоего,
Мой бедный,
покинуть должна я...
Непринужденная веселость с доброй улыбкой на
лице не
покидала ее
в самые тяжелые минуты первых годов нашего исключительного существования.
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел
в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь
покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его
лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.
Санин никогда еще не бывал
в комнате Джеммы. Все обаяние любви, весь ее огонь, и восторг, и сладкий ужас — так и вспыхнули
в нем, так и ворвались
в его душу, как только он переступил заветный порог… Он
кинул вокруг умиленный взор, пал к ногам милой девушки и прижал
лицо свое к ее стану…
Матвей только закусил ус, а Дыма мрачно понурил голову и шагал, согнувшись под своим узлом. А за ним бежали кучи каких-то уличных дьяволят, даже иной раз совсем черных, как хорошо вычищенный сапог, и заглядывали им прямо
в лица, и подпрыгивали, и смеялись, а один большой негодяй
кинул в Дыму огрызок какого-то плода.
Поодаль от стола, не принимая пищи, сидел жандармский генерал с непроницаемым, но унылым видом, как будто тяготясь надоевшей ему формальностью. Со всех сторон двигались и шумели офицеры
в своих красивых, украшенных золотом мундирах: кто, сидя за столом, допивал бутылку пива, кто, стоя у буфета, разжевывал закусочный пирожок, отряхивал крошки, упавшие на грудь мундира, и самоуверенным жестом
кидал монету, кто, подрагивая на каждой ноге, прогуливался перед вагонами нашего поезда, заглядывая на женские
лица.
Ребятишки визжали, хохотали,
кидая в неё камнями и грязью, а она повёртывалась к ним
лицом и, не мигая совиными глазами, повторяла...
Круциферская была поразительно хороша
в эту минуту; шляпку она сняла; черные волосы ее, развитые от сырого вечернего воздуха, разбросались, каждая черта
лица была оживлена, говорила, и любовь струилась из ее синих глаз; дрожащая рука то жала платок, то
покидала его и рвала ленту на шляпке, грудь по временам поднималась высоко, но казалось, воздух не мог проникнуть до легких.
—
В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой сын, ты ощущаешь
в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем
лице следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным господу, спешишь
покинуть отца и матерь, а может быть, супругу и детей, то жертва сия не достойна господа: не горесть земная и отчаяние ведут к нему, но чистое покаяние и любовь.
После обеда Глеб встал и, не сказав никому ни слова, принялся за работу. Час спустя все шло
в доме самым обыденным порядком, как будто
в нем не произошло никакого радостного события; если б не веселые
лица баб, оживленные быстрыми, нетерпеливыми взглядами, если б не баранки, которыми снабдил Василий детей брата, можно было подумать, что сыновья старого Глеба не
покидали крова родительского.
Широким жестом руки она повела по магазину и продолжала рассказывать ему о том, как труд обогащает всех, кроме того, кто трудится. Сначала она говорила так, как всегда, — сухо, отчётливо, и некрасивое
лицо её было неподвижно, а потом брови у ней дрогнули, нахмурились, ноздри раздулись, и, высоко вскинув голову, она
в упор
кидала Илье крепкие слова, пропитанные молодой, непоколебимой верой
в их правду.
Но во всех трех полосах жизни Игната не
покидало одно страстное желание — желание иметь сына, и чем старее он становился, тем сильнее желал. Часто между ним и женой происходили такие беседы. Поутру, за чаем, или
в полдень, за обедом, он, хмуро взглянув на жену, толстую, раскормленную женщину, с румяным
лицом и сонными глазами, спрашивал ее...
Он обращался к своему соседу, тот ответил ему пьяной улыбкой. Ухтищев тоже был пьян. Посоловевшими глазами глядя
в лицо своей дамы, он что-то бормотал. Дама с птичьим
лицом клевала конфеты, держа коробку под носом у себя. Павленька ушла на край плота и, стоя там,
кидала в воду корки апельсина.
К счастию, ее мать, игравшая
в это время
в карты, захотела посмотреть, что дочь выиграла, и, увидав, что именно, вырвала книгу из рук дочери и почти
кинула ее
в лицо Николя.
Тогда он призовет Иерухима,
кинет ему
в лицо тысячу рублей и скажет: жри, собака!
Лицо ее дрогнуло и побледнело. Она
кинула быстрый взгляд снизу вверх, немного испуганный, спрашивающий, просящий. Он мелькнул, как темная зарница, и
лицо ее при этом опять совершенно изменилось.
В нем не было ни холодности, ни самоуверенности, и глаза были не светло-серые, а глубокие и темные.
Мне показалось, что
в голосе его слышится странное волнение. Молодая женщина
кинула на него быстрый взгляд, брови ее сдвинулись, и несколько секунд она обдумывала что-то, чертя концом зонтика по платформе… Потом она подняла голову, посмотрела мне прямо
в лицо и сказала...
Она взяла меня за руку и повела за собой через узенький коридор
в спальню хозяев. Здесь были Соколов, Соколова и Чернов. Соколов сидел на кровати, сложив руки ладонями и повернув к открытым дверям свое грубоватое серьезное
лицо. Соколова
кинула на Досю вопросительный и беспокойный взгляд, Чернов сидел на подоконнике, рядом с молоденьким студентом Кучиным.
Молодая женщина, скинув обувь, измокшую от росы, обтирала концом большого платка розовую, маленькую ножку, едва разрисованную лиловыми тонкими жилками, украшенную нежными прозрачными ноготками; она по временам поднимала голову, отряхнув волосы, ниспадающие на
лицо, и улыбалась своему спутнику, который, облокотясь на руку,
кидал рассеянные взгляды, то на нее, то на небо, то
в чащу леса; по временам он наморщивал брови, когда мрачная мысль прокрадывалась
в уме его, по временам неожиданная влажность покрывала его голубые глаза, и если
в это время они встречали радужную улыбку подруги, то быстро опускались, как будто бы пораженные ярким лучом солнца.
Два сильных рефлектора
кидали нам
в лицо потоки яркого света; они были повешены по сторонам крыльца, старинного, но тоже обильно украшенного пестрою деревянною резьбою
в так называемом русском вкусе.
Осуществите ее
в целой массе
лиц, искаженных жаждой любостяжания и любострастия, заставьте этих людей метаться, рвать друг друга зубами, срамословить, свальничать, убивать и
в довершение всего
киньте куда-нибудь
в угол или на хоры горсть шутов-публицистов, умиленно поющих гимны собственности, семейственности и государственности!
Тетя Соня долго не могла оторваться от своего места. Склонив голову на ладонь, она молча, не делая уже никаких замечаний, смотрела на детей, и кроткая, хотя задумчивая улыбка не
покидала ее доброго
лица. Давно уже оставила она мечты о себе самой: давно примирилась с неудачами жизни. И прежние мечты свои, и ум, и сердце — все это отдала она детям, так весело играющим
в этой комнате, и счастлива она была их безмятежным счастьем…
— Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцевали без устали, садились на край стула, обратившись
лицом к своей даме, улыбались и
кидали значительные взгляды при каждом слове, — короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше — другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и гордым выражением
лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамою своего vis-à-vis [буквально
лицом к
лицу,
в данном случае партнер по танцу (франц.)], когда встречались с нею, делая фигуру.
Г-жа Мендель сильно покраснела, и это сделало ее, как всегда, еще более красивой, но трудно было бы сказать, что эти лестные отзывы доставляют ей удовольствие. По крайней мере она
кинула на своего мужа быстрый и несколько смущенный взгляд.
Лицо г-на Менделя было сурово. Можно было догадаться, что этот предмет уже составлял сюжет не особенно приятных разговоров
в семье Менделей.
Она посмотрела на него своими красивыми глазами и вдруг залилась молодым смехом… По выразительному
лицу Дробыша прошла тень озабоченности и недоумения… Оно очень напоминало то выражение, с каким он подымался
в детстве с цветочной клумбы, на которую его
кинул Фроим…
Они столпились кучкой у задней стены. Серая толпа с угрюмыми
лицами стояла, переминаясь,
в тяжелом молчании. Впереди всех был Евсеич.
Лицо его было красно, губы сжаты, лоб наморщен. Он
кидал исподлобья довольно мрачные взгляды, останавливая их то на Безрылове, то на следователе. По всему было видно, что
в этой толпе и
в Евсеиче, ее представителе, созрело какое-то решение.
Он
кинул на меня взгляд,
в котором проскользнуло сомнение: то ли я
лицо, по адресу которого он расточал свои любезности, и продолжал...
И вслед за ним, как лань кавказских гор,
Из комнаты пустилася бедняжка,
Не распростясь, но
кинув нежный взор,
Закрыв
лицо руками… Долго Сашка
Не мог унять волненье сердца. «Вздор, —
Шептал он, — вздор: любовь не жизнь!» Но утро
Подернув тучки блеском перламутра,
Уж начало заглядывать
в окно,
Как милый гость, ожиданный давно,
А на дворе, унылый и докучный,
Раздался колокольчик однозвучный.
Евгения Николаевна. Прекрасно!.. Благородно!.. И для кого же это я очернила себя? Я, кажется, для вас первого пала! И у вас, бесстыжий человек, достает духу
кидать мне этим
в лицо!.. (Начинает плакать.) Это, конечно, одна только бедность моя дает вам смелость наносить мне такие оскорбления!.. Как, однако, ни мало имею, но лучше обреку себя на голод и нищету, а уж не стану переносить подобного унижения.
(
Кидает деньги почти
в лицо Евгении Николаевне, которая как бы случайно ловит их
в руку.
Луна совсем поднялась над суровыми очертаниями молчаливых гор и
кинула свои холодные отблески на берег, на перелески и скалы… Но
лицо Микеши было мне видно плохо. Только глаза его, черные и большие, выделялись
в сумерках вопросительно и загадочно…
Скоро шлюпка миновала ряд судов, стоявших близ города, и ходко шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему казалось, что вот-вот на него кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным
лицом, обратившим на себя внимание еще на пристани, и он зорко следил за ним и
в то же время
кидал взгляды вперед: не покажутся ли огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода
в море.
Когда же у отца зашел разговор с Дмитрием Петровичем про цены на тюлений жир и вспомнила она, как Марко Данилыч хотел обмануть и Меркулова, и Зиновья Алексеича и какие обидные слова говорил он тогда про Веденеева, глаза у ней загорелись полымем,
лицо багрецом подернулось, двинулась она, будто хотела встать и вмешаться
в разговор, но, взглянув на Дуню, опустила глаза, осталась на месте и только
кидала полные счастья взоры то на отца, то на мать, то на сестру.
— Молчи, пожалуйста, молчи! — И с этим нервно
кинула ему
в лицо оборванную кисть и, упав
лицом и грудью на подушку дивана, тихо, но неудержимо зарыдала.
Взявшись за это дело, Висленев сильно был им озабочен: он не хотел ударить себя
лицом в грязь, а между тем, по мере того как день губернаторского бала приближался, Иосафа Платоновича все более и более
покидала решимость.
— Врешь; знаешь, да не хочешь сказать, —
кинула ей Форова, отходя
в сторону и тщетно отыскивая
в толпе Ларису. Ее, однако, нигде не было видно, и чем майорша больше суетилась и толкалась, тем только чаще попадались ей
в глаза одни и те же
лица, с неудовольствием отворачивавшиеся от ее засмотров и отвечавшие ей энергическими толчками на ее плавательные движения, с помощию которых она подвигалась наугад
в этой сутолоке.
Все это на меня действовало каким-то подготовляющим образом; мне неведомо почему начало казаться, что я потерял
в моем сознании меру времени и связь событий: я никак не мог себя уверить, что мое имя есть точно мое, что я имею мать, которой имя и
лицо такое, какое оно есть, и что я ее
покинул в том, а не
в другом месте, и что этому прошло уже несколько времени, а все это случилось не сейчас, не сию минуту…
Зачем бежать? Почему не сказать мужу прямо: «Не хочу с тобой жить, люблю другого и ухожу к нему?» Так будет прямее и выгоднее. Все станут на ее сторону, когда узнают, что он проиграл ее состояние. Да и не малое удовольствие —
кинуть ему прямо
в лицо свой приговор. «А потом довести до развода и обвенчаться с Васей… Нынче такой исход самое обыкновенное дело. Не Бог знает что и стоит, каких — нибудь три, много четыре тысячи!» — подумала Серафима.