Неточные совпадения
— И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что
у вашего
орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову мужика налево, так вы увидите,
каким он сделает себя царем над вами!
— Вы — оптимист, — возражал ему большой, толстогубый Тарасов, выдувая в
как ф, грозя пальцем и разглядывая Змиева неподвижным, мутноватым взглядом темных глаз. — Что значит: Россия пробуждается? Ну, признаем, что
у нас завелся еще двуглавый
орел в лице двух социалистических, скажем, партий. Но — это не на земле, а над землей.
От него отказались,
как от человека ни на
какую работу не годного — «лядащаго»,
как говорится
у нас в
Орле.
— Таких рассказов я, человек неопытный и в деревне не «живалый» (
как у нас в
Орле говорится), наслушался вдоволь.
У них и
у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы,
как Янус или
как двуглавый
орел, смотрели в разные стороны, в то время
как сердце билось одно.
«Дитя! — сказал он мне вдруг, — что ты думаешь о нашем намерении?» Разумеется, он спросил
у меня так,
как иногда человек величайшего ума, в последнее мгновение, обращается к
орлу или решетке.
Павел пожал плечами и ушел в свою комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго, не двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать много надежд, и что он,
как пойманный
орел, все сильней и сильней начинает рваться
у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
Александров пробуравливается сквозь плотные, сбившиеся тела и вдруг,
как пробка из бутылки, вылетает на простор. Он видит, что впереди мелким, но быстрым шагом катится вниз коротконогий Жданов. За ним,
как будто не торопясь, но явно приближаясь к нему, сигает зараз через три ступеньки длинный, ногастый «зверь»,
у которого медный
орел барашковой шапки отъехал впопыхах на затылок. Все трое в таком порядке сближаются на равные расстояния.
— Такая же,
как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает то, что сказано в божественном откровении; но путь в достижении того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше сказать, оба эти пути сближены
у мистиков: они в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и дают предпочтение чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает,
как орел.
— Хорошего нового ничего нет, — заговорил старик. — Только и нового, что все зайцы совещаются,
как им
орлов прогнать. А
орлы всё рвут то одного, то другого. На прошлой неделе русские собаки
у мичицких сено сожгли, раздерись их лицо, — злобно прохрипел старик.
Все эти люди находятся в получасе езды от того места, где они, для того чтобы доставить богатому малому ненужные ему 3000, отнятые им
у целого общества голодных крестьян, могут быть вынуждены начать делать дела самые ужасные,
какие только можно себе представить, могут начать убивать или истязать так же,
как в
Орле, невинных людей, своих братьев, и они спокойно приближаются к тому месту и времени, где и когда это может начаться.
«Все смотрели с удивлением на сына
орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды,
как у царя птиц.
Но и обман бывал: были пятаки, в Саратове, в остроге их один арестант работал, с пружиною внутри:
как бы ни хлопнулся, обязательно перевернется,
орлом кверху упадет. Об этом слух уже был, и редкий метчик решится под Лысой горой таким пятаком метать. А пользуются им
у незнающих пришлых мужиков, а если здесь заметят — разорвут на части тут же, что и бывало.
На другой день к обеду явилось новое лицо: мужичище саженного роста, обветрелое,
как старый кирпич, зловещее лицо, в курчавых волосах копной, и в бороде торчат метелки от камыша. Сел, выпил с нами водки, ест и молчит. И
Орлов тоже молчит — уж
у них обычай ничего не спрашивать — коли что надо, сам всякий скажет. Это традиция.
—
Какой я поэт!
У меня только два стихотворения. Это да «Кузьма
Орел» и несколько шуток.
— «Его, властителя, героя, полубога…» Друга моего Гришу Кулебякина убили здесь… «Человек он был». «
Орел, не вам чета»… Ты видишь меня? Хорош?… Подковки гнул. А перед ним я был мальчишка и щенок. Кулачище — во! Вот Сухово-Кобылин всю правду,
как было, написал… Только фамилию изменил, а похожа: Ку-ле-бя-кин
у него Семи-пя-дов. А мою фамилию целиком поставил: «После докучаевской трепки не жить!» После истории в Курске не жить!
Вдруг в передней раздался звонок.
У меня екнуло сердце. Уж не
Орлов ли это, которому пожаловался на меня Кукушкин?
Как мы с ним встретимся? Я пошел отворять. Это была Поля. Она вошла, стряхнула в передней со своего бурнуса снег и, не сказав мне ни слова, отправилась к себе. Когда я вернулся в гостиную, Зинаида Федоровна, бледная,
как мертвец, стояла среди комнаты и большими глазами смотрела мне навстречу.
Я вышел из кабинета и не знаю,
какой ответ получил
Орлов.
Как бы то ни было, Поля осталась
у нас. После этого Зинаида Федоровна ни за чем уже не обращалась к ней и, видимо, старалась обходиться без ее услуг; когда Поля подавала ей что-нибудь или даже только проходила мимо, звеня своим браслетом и треща юбками, то она вздрагивала.
Но тотчас же порядок мыслей
у нее обрывался, и она говорила о новой квартире, об обоях, лошадях, о путешествии в Швейцарию и Италию.
Орлов же был утомлен поездкой по ресторанам и магазинам и продолжал испытывать то смущение перед самим собой,
какое я заметил
у него утром. Он улыбался, но больше из вежливости, чем от удовольствия, и когда она говорила о чем-нибудь серьезно, то он иронически соглашался: «О да!»
— Так-с. А
у меня все по-старому, никаких особенных перемен, — живо заговорил он, заметив, что я оглядываю кабинет. — Отец,
как вы знаете, в отставке и уже на покое, я все там же. Пекарского помните? Он все такой же. Грузин в прошлом году умер от дифтерита. Ну-с, Кукушкин жив и частенько вспоминает о вас. Кстати, — продолжал
Орлов, застенчиво опуская глаза, — когда Кукушкин узнал, кто вы, то стал везде рассказывать, что вы будто учинили на него нападение, хотели его убить, и он едва спасся.
Орлов был совершенно равнодушен к громкой деятельности своего отца и имел такой вид,
как будто не слыхал о ней или
как будто отец
у него давно умер.
Затем я расскажу вам, что происходило в ближайший четверг. В этот день
Орлов и Зинаида Федоровна обедали
у Контана или Донона. Вернулся домой только один
Орлов, а Зинаида Федоровна уехала,
как я узнал потом, на Петербургскую сторону к своей старой гувернантке, чтобы переждать
у нее время, пока
у нас будут гости. Орлову не хотелось показывать ее своим приятелям. Это понял я утром за кофе, когда он стал уверять ее, что ради ее спокойствия необходимо отменить четверги.
В эту ночь
у меня сильно болел бок, и я до самого утра не мог согреться и уснуть. Мне слышно было,
как Орлов прошел из спальни к себе в кабинет. Просидев там около часа, он позвонил. От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях в свете и отправился в кабинет в одном нижнем белье и босой.
Орлов в халате и в шапочке стоял в дверях и ждал меня.
И когда я стоял
у двери и смотрел,
как Орлов пьет кофе, я чувствовал себя не лакеем, а человеком, которому интересно все на свете, даже
Орлов.
Обед приносили из ресторана, квартирного вопроса
Орлов просил не поднимать впредь до возвращения из-за границы, а о путешествии говорил, что нельзя ехать раньше, чем
у него отрастут длинные волосы, так
как таскаться по отелям и служить идее нельзя без длинных волос.
Исачка и Кравченко, конечно, были вместе и упражнялись около огонька в орлянку; какой-то отставной солдат, свернувшись клубочком на сырой земле, выкрикивал сиповатым баском: «
Орел! Орешка!..» Можно было подумать, что горло
у службы заросло такой же шершавой щетиной,
как обросло все лицо до самых глаз.
У него не было долгих сборов, подобных тем, с
какими приступали, например, к постройке «
Орла» при Алексее Михайловиче.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах
у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый,
как морская вода
у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который
орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий,
как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят,
как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
(Прим. автора)]
У нас же в семье такой драгоценности не было, да и притом я должен был совершить мое рождественское путешествие не на своих лошадях, а с тетушкою, которая
как раз перед святками продала дом в
Орле и, получив за него тридцать тысяч рублей, ехала к нам, чтобы там, в наших краях, купить давно приторгованное для нее моим отцом имение.
— Да оно, пожалуй, и теперь не кончилось… Видел ведь я сегодня Марфу-то Ивановну… узнала меня… улыбнулась по-своему, а
у меня мурашки по спине, захолонуло на душе… и опять: «Вася, такой-сякой… зачем пьешь?..» Ну, разное говорила. Смеется над стариками, которые увязались за ней. И про своего-то
орла сказывала… обошел ее, пес, кругом обошел;
как собачка, бегает за ним. Понимаешь, себя совсем потеряла.
— Не-ет, брат… Вижу, что довольно. Поиграл пятаком, да и за щеку,
как говорили
у нас в
Орле уличные мальчишки. Абер ты постой, Стаканыч, не егози, — остановил он суфлера. — Мне, брат, это все равно…
Не явно ли благословенье Божье!
Теперь
у нас и войско, и казна,
И полководец. Недалеко время,
Когда, вооружась и окрылатев,
Как непоборные
орлы, помчимся.
За нас молитвы целого народа,
Детей, и жен, и старцев многолетних,
И пенье иноков, и клир церковный,
Елей лампад, курение кадил!
За нас угодники и чудотворцы,
И легионы грозных сил небесных,
Полк ангелов и Божья благодать!
Сменясь с дежурства, усталый,
Орлов вышел на двор барака и прилёг
у стены его под окном аптеки. В голове
у него шумело, под ложечкой сосало, ноги болели ноющей болью. Ни о чём не думалось и ничего не хотелось, он вытянулся на дёрне, посмотрел в небо, где стояли пышные облака, богато украшенные красками заката, и уснул,
как убитый.
Она молчала. Это бесило его, но
Орлов сдержал привычное выражение чувства, сдержал под влиянием преехидной,
как ему казалось, мысли, мелькнувшей
у него в голове. Он улыбнулся злорадной улыбкой, говоря...
Орлов свободно вздохнул и радушно улыбнулся. Ему сразу понравился студент: лицо
у него было такое здоровое, розовое, доброе, покрытое на щеках и подбородке русым пухом. Всё оно улыбалось какою-то особенною, ясной улыбкой, от которой в подвале Орловых стало
как бы светлее и веселее.
Бабушка примется в горенке за свой туалет, а я отправляюсь под прохладный тенистый навес к Илье Васильевичу, ложусь возле него на вязке сена и слушаю рассказ о том,
как Илья возил в
Орле императора Александра Павловича; узнаю,
какое это было опасное дело,
как много было экипажей и
каким опасностям подвергался экипаж императора, когда при съезде с горы к Орлику
у хлоповского кучера лопнули вожжи, и
как тут один он, Илья Васильич, своею находчивостью спас жизнь императора, собиравшегося уже выпрыгнуть из коляски.
Таков поэт:
как Аквилон
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни
у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего.>...
В
каких именно было годах — точно не знаю, но случилось, что через
Орел проезжал государь (не могу сказать, Александр Павлович или Николай Павлович) и в
Орле ночевал, а вечером ожидали, что он будет в театре
у графа Каменского.
Если бы не дети, то очень могло статься, что тетушка пошла бы в монастырь, так
как у нас в
Орле это тогда было в моде между дворянством (с чего и написана Лиза
у Тургенева); но дети этому помешали. Они же дали чувствам тети и другое направление, а это последовало вскоре после смерти отца, когда все дети вдруг опасно заболели.
— Экой ты прыткой, Маркел Аверьяныч! — сказал молодому пильщику, парню лет двадцати пяти, пожилой бывалый работник Абросим Степанов. Не раз он за Волгой в лесах работал и про Чапурина много слыхал. — Поглядеть на тебя, Маркелушка, — продолжал Абросим, —
орел,
как есть
орел, а ума, что
у тетерева. Борода стала вели́ка, а смыслу в тебе не хватит на лыко.
На другой же день по арестовании ее на корабле «Трех иерархов» граф
Орлов был
у сэра Джона Дика и,
как говорил впоследствии этот англичанин, находился в самом тревожном состоянии.
В этом парусе был изображен евангелист Иоанн,
как он обыкновенно пишется — с
орлом у плеча, но с перстом, уставленным в лоб.
В Туле и
Орле мы были беспокойны,
как бы наш Кирилл опять не повел медведя, так
как он нам уже рассказывал, что это такое значило, — и мы из слов его узнали, что в вождении медведя, никакой настоящий зверь этой породы не участвовал, а что это было не что иное,
как то, что Кирилл, встретясь в Москве с своими земляками, так сильно запил, что впал в потемнение рассудка и не помнит, где ходил и что делал, пока его кто-то из тех же земляков отколотил и бросил
у ворот постоялого двора, где мы его ждали в таком ужасном перепуге и тоске.
Здесь,
у подножия этих гор, изрытых древлерусскими христианскими подвижниками, всякий человек,
как у подножья Сиона, становится хоть на минуту верующим; необходимость глядеть вдаль и вверх на эти уносящиеся под небо красоты будит душу — и
у нее,
как у отогревающегося на подъеме
орла, обновляются крылья.
Хрущов. Мне надо идти туда… на пожар. Прощайте… Извините, я был резок — это оттого, что никогда я себя не чувствовал в таком угнетенном состоянии,
как сегодня…
У меня тяжко на душе… Но все это не беда… Надо быть человеком и твердо стоять на ногах. Я не застрелюсь и не брошусь под колеса мельницы… Пусть я не герой, но я сделаюсь им! Я отращу себе крылья
орла, и не испугают меня ни это зарево, ни сам черт! Пусть горят леса — я посею новые! Пусть меня не любят, я полюблю другую! (Быстро уходит.)
— Потому что идет по своей дороге, — тревожно заговорил Нетов, — идет-с. Изволите видеть, оно так в каждом деле. Чтобы человек только веру в себя имел; а когда веры нет — и никакого
у него форсу.
Как будто монета старая, стертая, не распознаешь, где значится
орел, где решетка.
И вот фатализм опять взвился над нею,
как хищный
орел, чтобы вырвать и эту сокровенную жертву. Кто-то постучался
у дверей. Служанка вышла и скоро возвратилась с огромною книжицей и поручением от господина Тредьяковского, переданным вполовину.
Соскользнул он на мощеные плиты, кровь из-за бешмета черной рекой бежит, глаза,
как у мертвого
орла, темная мгла завела… Зашатался князь Удал, гостей словно ночной ветер закружил… Спешит с кровли Тамара, а белая ручка все крепче к вороту прижимается. Не успел дядя ейный, князь Чагадаев, на руку ее деликатно принять, — пала
как свеча к жениховым ногам.
—
Как же это можно, — говорят, — так рассуждать? Разве это не грех такого случая лишиться? Вы тут все по-новому — сомневаетесь, а мы просто верим и, признаться, затем только больше сюда и ехали, чтобы его спросить. Молиться-то мы и дома могли бы, потому
у нас и
у самих есть святыня: во Мценске — Николай-угодник, а в
Орле в женском монастыре — божия матерь прославилась, а нам провидящего старца-то о судьбе спросить дорого — чту он нам скажет?