Неточные совпадения
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский
кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый
барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
— A вот и дождались, сударыня, — подхватил Василий Иванович. — Танюшка, — обратился он к босоногой девочке лет тринадцати, в ярко-красном ситцевом платье, пугливо выглядывавшей из-за двери, — принеси барыне стакан воды — на подносе, слышишь?.. а вас,
господа, — прибавил он с какою-то старомодною игривостью, — позвольте попросить в
кабинет к отставному ветерану.
— Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь
кабинета и глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему приходилось видеть
барина вполглаза, а
барину видна была только одна необъятная бакенбарда, из которой так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
Захар начал закупоривать
барина в
кабинете; он сначала покрыл его самого и подоткнул одеяло под него, потом опустил шторы, плотно запер все двери и ушел к себе.
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не садился на лежанку, ожидая, что
барин сейчас позовет его, потому что слышал, как тот сбирался писать. Но в
кабинете Обломова все было тихо, как в могиле.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из
кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
В передней Бахарева встретил неизменный Палька, который питал непреодолимую слабость к «настоящим
господам». Он помог гостю подняться на лестницу и, пока Бахарев отдыхал на первой площадке, успел сбегать в
кабинет с докладом.
Так вот каков был
господин, сидевший теперь в
кабинете у Кирсанова.
На сей раз он привел меня в большой
кабинет; там, за огромным столом, на больших покойных креслах сидел толстый, высокий румяный
господин — из тех, которым всегда бывает жарко, с белыми, откормленными, но рыхлыми мясами, с толстыми, но тщательно выхоленными руками, с шейным платком, сведенным на минимум, с бесцветными глазами, с жовиальным [Здесь: благодушным (от фр. jovial).] выражением, которое обыкновенно принадлежит людям, совершенно потонувшим в любви к своему благосостоянию и которые могут подняться холодно и без больших усилий до чрезвычайных злодейств.
В десятом часу утра камердинер, сидевший в комнате возле спальной, уведомлял Веру Артамоновну, мою экс-нянюшку, что
барин встает. Она отправлялась приготовлять кофей, который он пил один в своем
кабинете. Все в доме принимало иной вид, люди начинали чистить комнаты, по крайней мере показывали вид, что делают что-нибудь. Передняя, до тех пор пустая, наполнялась, даже большая ньюфаундлендская собака Макбет садилась перед печью и, не мигая, смотрела в огонь.
Барин в
кабинете сидит, барыня приказывает или гневается, барчуки учатся, девушки в пяльцах шьют или коклюшки перебирают, а он, Конон, ножи чистит, на стол накрывает, кушанье подает, зимой печки затопляет, смотрит, как бы слишком рано или слишком поздно трубу не закрыть.
— Ты что же, сударь, молчишь! — накидывалась она на отца, — твой ведь он! Смотрите на милость! Холоп над барыней измывается, а
барин запрется в
кабинете да с просвирами возится!
— С
господами. Там двери от молодого
барина в
кабинет открыли.
— Дурноты да перхоты разные приключились у
барина в
кабинете, ну и сбежались все.
Горничная ставила кофе и не уходила сейчас из
кабинета, а оставалась некоторое время тут и явно смотрела на
барина. Павел начинал пить кофе и продолжал работать.
— Слушаю-с! — отвечал Иван и, будучи все-таки очень доволен милостями
барина, решился в мыслях еще усерднее служить ему, и когда они возвратились домой, Вихров, по обыкновению, сел в
кабинете писать свой роман, а Иван уселся в лакейской и старательнейшим образом принялся приводить в порядок разные охотничьи принадлежности: протер и прочистил ружья, зарядил их, стал потом починивать патронташ.
— А! — произнес многозначительно полковник. — Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, — время теперь щекотливое, — прибавил он, а сам встал и притворил дверь из
кабинета. — Эти
господа, — продолжал он, садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, —
господа эти, наши старички, то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо! — повторил он, ударив себя по коленке.
— Настоящее блаженство состоит, — отвечал Имплев, — в отправлении наших высших душевных способностей: ума, воображения, чувства. Мне вот, хоть и не много, а все побольше разных здешних
господ, бог дал знания, и меня каждая вещь, что ты видишь здесь в
кабинете, занимает.
«Просите сюда!» Входит батюшка в
кабинет к
барину…
На следующий день действительно были приглашены на консультацию волостные старички с Кожиным, Семенычем и Вачегиным во главе. Повторилась приблизительно та же сцена: ходоки заговаривались, не понимали и часто падали в ноги присутствовавшему в заседании
барину. Эта сцена произвела неприятное впечатление на Евгения Константиныча, и он скоро ушел к себе в
кабинет, чтобы отдохнуть.
— Конечно, чиновники; но разные бывают, Пашенька, чиновники! Вот, например Иван Демьяныч [См. очерк «Порфирий Петрович». (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] чиновники и
господин Щедрин чиновники. Только Иван Демьяныч в передней водку пьют и закусывают, а
господин Щедрин исполняет эту потребность в собственном моем
кабинете. Поняли вы, Пашенька?
— Василий Иваныч приехали, — доложил Ларивон, и вслед за тем ввалилась в
кабинет толстая и неуклюжая фигура какого-то
господина, облеченного в серое пальто.
В продолжение дороги кучеру послышался в экипаже шум, и он хотел было остановиться, думая, не
господа ли его зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович вышел в свой
кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел на ее половину. Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
— А если этого только и нужно, так это дело, значит, конченное! — заключил губернский предводитель и затем, склонив голову к дверям
кабинета, довольно громко крикнул: — Mon cher, monsieur Артасьев, entrez chez nous, s'il vous plait! [Дорогой
господин Артасьев, войдите к нам, пожалуйста! (франц.).]
Головлевский дом погружен в тьму; только в
кабинете у
барина, да еще в дальней боковушке, у Евпраксеюшки, мерцает свет. На Иудушкиной половине царствует тишина, прерываемая щелканьем на счетах да шуршаньем карандаша, которым Порфирий Владимирыч делает на бумаге цифирные выкладки. И вдруг, среди общего безмолвия, в
кабинет врывается отдаленный, но раздирающий стон. Иудушка вздрагивает; губы его моментально трясутся; карандаш делает неподлежащий штрих.
Мало-помалу арена столовой сделалась недостаточною для нее; она врывалась в
кабинет и там настигала Иудушку (прежде она и подумать не посмела бы войти туда, когда
барин «занят»).
Столовая опустела, все разошлись по своим комнатам. Дом мало-помалу стихает, и мертвая тишина ползет из комнаты в комнату и наконец доползает до последнего убежища, в котором дольше прочих закоулков упорствовала обрядовая жизнь, то есть до
кабинета головлевского
барина. Иудушка наконец покончил с поклонами, которые он долго-долго отсчитывал перед образами, и тоже улегся в постель.
— Вашество! милости просим в
кабинет!
господа! милости просим! — приглашал гостеприимный хозяин.
Швейцар вызвал лакея, лакей доложил
барину; провели гостя в самый
кабинет к Мосею Мосеичу.
Это старинный барский дом на Троицкой улице, принадлежавший старому
барину в полном смысле этого слова, Льву Ивановичу Горсткину, жившему со своей семьей в половине дома, выходившей в сад, а театр выходил на улицу, и выходили на улицу огромные окна квартиры Далматова, состоящей из роскошного
кабинета и спальни.
— Господи, какая скука! — приветствовала она меня. — Хоть бы кто-нибудь пригласил! Вчера ездила-ездила, вижу, у Чистопольцевых огонь, звонюсь, выходит лакей: барыне сынка бог послал, а
барин сидят запершись в
кабинете и донос пишут… Хоть бы запретили!
Иванов (с горечью).
Господа, опять в моем
кабинете кабак завели!.. Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого… (Подходит к столу.) Ну, вот, бумагу водкой облили… крошки… огурцы… Ведь противно!
Сам
барин, в пунцовом атласном шлафроке [халате (нем.)], смотрел из окна своего
кабинета, как целая барщина занималась уборкой сада.
Лакей воротился, сказал «пожалуйте» и ввел
господина Голядкина в
кабинет.
Зная, в чем дело, и не желая заставить ждать Андрея Филипповича,
господин Голядкин вскочил с своего места и, как следует, немедленно засуетился на чем свет стоит, обготовляя и обхоливая окончательно требуемую тетрадку, да и сам приготовляясь отправиться, вслед за тетрадкой и Андреем Филипповичем, в
кабинет его превосходительства.
— Что же это за ветры такие здесь подувают и что означает этот новый крючок?» В то самое время, как потерянный и полуубитый герой наш готовился было разрешить этот новый вопрос, в соседней комнате послышался шум, обнаружилось какое-то деловое движение, дверь отворилась, и Андрей Филиппович, только что перед тем отлучившийся по делам в
кабинет его превосходительства, запыхавшись, появился в дверях и кликнул
господина Голядкина.
Тут, и совсем неожиданно,
господин Голядкин-младший, вдруг ни с того ни с сего, осилив
господина Голядкина-старшего в мгновенной борьбе, между ними возникшей, и во всяком случае совершенно против воли его, овладел требуемой начальством бумагой и, вместо того чтоб поскоблить ее ножичком от чистого сердца, как вероломно уверял он
господина Голядкина-старшего, — быстро свернул ее, сунул под мышку, в два скачка очутился возле Андрея Филипповича, не заметившего ни одной из проделок его, и полетел с ним в директорский
кабинет.
— Позвольте спросить вас, — начал он снова, предупреждая усердием своим ответ его превосходительства и обращаясь в этот раз к
господину Голядкину, — позвольте спросить вас, в чьем присутствии вы так объясняетесь? перед кем вы стоите, в чьем
кабинете находитесь?.. —
Господин Голядкин-младший был весь в необыкновенном волнении, весь красный и пылающий от негодования и гнева; даже слезы в его глазах показались.
—
Господа Бассаврюковы! — проревел во все горло лакей, появившись в дверях
кабинета.
Господин Голядкин уселся, наконец, не сводя глаз с Крестьяна Ивановича. Крестьян Иванович с крайне недовольным видом стал шагать из угла в угол своего
кабинета. Последовало долгое молчание.
«Хорошая дворянская фамилья, выходцы из Малороссии», — подумал
господин Голядкин и тут же почувствовал, что кто-то весьма дружеским образом налег ему одной рукой на спину; потом и другая рука налегла ему на спину; подлый близнец
господина Голядкина юлил впереди, показывая дорогу, и герой наш ясно увидел, что его, кажется, направляют к большим дверям
кабинета.
Я пошел в
кабинет директора и, не жалуясь ни на кого, сказал: «
Господин Крюммер, пожалуйте мне отдельную комнатку, так как я не в силах более выносить побоев».
Одною из оригинальных черт Семена Николаевича был обычай, по которому каждый воскресный день утром, когда
барин был еще в халате, камердинер, раскрывши в
кабинете запертый шкаф, ставил перед Семеном Николаевичем на большом блюде груду золотых, а на меньшем собрание драгоценных перстней и запонок, и Семен Николаевич мягкою щеткою принимался систематически перечищать свою коллекцию.
— Очень мне приятно видеть тебя в таком истинно христианском расположении духа, Мартын Петрович; но речь об этом впереди. Пока приведи ты себя в порядок — а главное, усни. Отведи ты Мартына Петровича в зеленый
кабинет покойного
барина, — обратилась матушка к дворецкому, — и что он только потребует, чтобы сию минуту было! Платье его прикажи высушить и вычистить, а белье, какое понадобится, спроси у кастелянши — слышишь?
Матушка вышла из
кабинета тоже вся красная в лице и объявила во всеуслышание, чтоб
господина Слёткина ни под каким видом к ней вперед не допускать; а коли Мартына Петровича дочери вздумают явиться — наглости, дескать, на это у них станет, — им также отказывать.
— О
господа, это немножко лишнее, к чему эта церемония в деревне, — а потом тут же, обратившись к исправнику, сказал мимоходом вполголоса: — Потрудитесь прийти через четверть часа в мой
кабинет, мне надобно с вами поговорить.
— Покойной ночи,
господа, — сказала она, вставая из-за стола. — Я прошу вас переночевать вместе, в
кабинете моего покойного мужа.
Юлия Владимировна взяла себе
кабинет Павла Васильича и все окошки обвешала тонкой-претонкой кисеей, а
барин почивает в угольной, днем же постель убирается; что у них часто бывают гости, особенно Бахтиаров, что и сами они часто ездят по гостям, — Павлу Васильичу иногда и не хочется, так Юлия Владимировна сейчас изволит закричать, расплачутся и в истерику впадут.
Иван Ильич был сотоварищ собравшихся
господ, и все любили его. Он болел уже несколько недель; говорили, что болезнь его неизлечима. Место оставалось за ним, но было соображение о том, что в случае его смерти Алексеев может быть назначен на его место, на место же Алексеева — или Винников, или Штабель. Так что, услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из
господ, собравшихся в
кабинете, была о том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых.
Когда в восьмом часу утра Ольга Ивановна, с тяжелой от бессонницы головой, непричесанная, некрасивая и с виноватым выражением вышла из спальни, мимо нее прошел в переднюю какой-то
господин с черною бородой, по-видимому доктор. Пахло лекарствами. Около двери в
кабинет стоял Коростелев и правою рукою крутил юный ус.