Неточные совпадения
— Даже. И преступно
искусство, когда оно изображает мрачными красками жизнь демократии. Подлинное
искусство — трагично. Трагическое создается насилием массы в жизни, но не чувствуется ею в
искусстве. Калибану Шекспира трагедия не доступна.
Искусство должно быть более аристократично и непонятно, чем религия. Точнее: чем богослужение. Это — хорошо, что
народ не понимает латинского и церковнославянского языка.
Искусство должно говорить языком непонятным и устрашающим. Я одобряю Леонида Андреева.
Генеральша пожелала отдохнуть. Частный пристав Рогуля стремглав бросается вперед и очищает от
народа ту часть берегового пространства, которая необходима для того, чтоб открыть взорам высоких посетителей прелестную картину отплытия святых икон. Неизвестно откуда, внезапно являются стулья и кресла для генеральши и ее приближенных. Правда, что в помощь Рогуле вырос из земли отставной подпоручик Живновский, который, из любви к
искусству, суетится и распоряжается, как будто ему обещали за труды повышение чином.
Не только богачи знают, что они виноваты уже одним тем, что богаты, и стараются искупить свою вину, как прежде искупали грехи жертвами на церкви, жертвами на науку или
искусство, но и бòльшая половина рабочего
народа прямо признает теперь существующий порядок ложным и подлежащим уничтожению или изменению.
Дудукин. Но относительно нравов и умственного развития находятся еще в самом первобытном невежестве и о существовании драматического
искусства имеют представления самые смутные. А ведь артисты
народ необеспеченный, по-европейски сказать, пролетарии, а по-нашему, по-русски, птицы небесные: где посыпано крупки, там клюют, а где нет — голодают. Как же к ним не иметь сожаления?
— Да, брат, аплодировали! — с восторгом воскликнул Грохотов, застучал кулаком по своей узкой груди и закашлялся. — Теперь кончено, — я себя знаю! Артист, вот он — я! Могу сказать — обязан своему
искусству жизнью, — а что? Очень просто!
Народ шутить не любит…
Вот эти слова, писанные в рукописи не самим Петром, но его рукою поправленные и дополненные: «Дабы то (то есть строение кораблей) вечно утвердилось в России, умыслил
искусство дела того ввесть в
народ свой и того ради многое число людей благородных послал в Голландию и иные государства учиться архитектуры и управления корабельного.
Но несправедливо так ограничивать поле
искусства, если под «произведениями
искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» — есть такая степень развития эстетического чувства в
народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
народу на всенощной под двунадесятый праздник во всех церквах хоть и уездного, но довольно большого и промышленного города, где жила Катерина Львовна, бывает видимо-невидимо, а уж в той церкви, где завтра престол, даже и в ограде яблоку упасть негде. Тут обыкновенно поют певчие, собранные из купеческих молодцов и управляемые особым регентом тоже из любителей вокального
искусства.
Сущность рассказа состоит в том, что все на земле дурно, что различие между дикими
народами и просвещенными маловажно: «дикие производят то наглостию, что просвещенные делают
искусством».
Что русский
народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны
народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг
искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?
Григорий Иванович, этот умный, высоконравственный, просвещенный и доступный пониманию некоторых сторон
искусства человек, сказал нам с Верой: что малороссийский
народ пустой, что и Гоголь сам точно такой же хохол, каких он представляет в своих повестях, что ему мало одного, что он хочет быть и музыкантом и живописцем, и начал бранить его за то, что он предался Италии.
Злобными сарказмами мстил недавно торжествующим партиям за германский
народ Генрих Гейне, полагавший весь смысл
искусства и философии в том, чтобы пробуждать от сна задремавшие силы
народа.
Он сказал, между прочим, что никто еще в России не удостоился получить такого блистательного знака благодарности от целого сословия благородного московского дворянства, что суд знатоков в Москве гораздо строже, чем в Петербурге, потому что в Москве
народ не занятой, вольный, живет в свое удовольствие и театром занимается серьезно, тогда как здесь все люди занятые службой, которым некогда углубляться в тонкости театрального
искусства, все чиновники да гвардейцы; что его игра в роли Отелло всего более понравилась московской публике и что она два раза требовала повторения этой пиесы.
Эти художники вовсе не похожи на художников итальянских, гордых, горячих, как Италия и ее небо; напротив того, это большею частию добрый, кроткий
народ, застенчивый, беспечный, любящий тихо свое
искусство, пьющий чай с двумя приятелями своими в маленькой комнате, скромно толкующий о любимом предмете и вовсе небрегущий об излишнем.
«С Востока — лучшие дворянские традиции, с их бытом, приветом и милыми „закоулочками“, с „затишьем“ и „лишними людьми“ захолустных уездов». Да, то, что Розанов называет «лучшими традициями дворянства», — это с Востока. Но либеральные идеи дворянства, его культурность, любовь к
искусствам, заботы о просвещении
народа, — это от Запада, от Вольтера, от XVIII века.
Вот ваш
народ — эти термы и бани,
Чудо
искусства — он всё растаскал! —
«Я говорю не для вас, а для Вани…»
Но генерал возражать не давал...
Жизнь всех людей нашего времени такова, что девятьсот девяносто девять тысячных всего
народа постоянно заняты физическим трудом и не имеют ни времени, ни возможности заниматься науками и
искусствами. Одна же тысячная этого
народа, живущая, освободивши себя от физического труда, составила соответствующие своим требованиям науку и
искусство. Спрашивается: каковы по своему качеству должны быть наука и
искусство, возникшие при таких условиях?
Богатые сословия, пользуясь трудами рабочих и держа
народ в непрестанном тяжелом труде, оправдывают свое тунеядство тем, что они производят для
народа нужные ему религию, науку и
искусство.
Особенная любовь к своему
народу прежде соединяла людей, в наше же время, когда люди уже соединены путями сообщения, торговлей, промышленностью, наукой,
искусством, а главное, нравственным сознанием, такая особенная любовь к своему
народу не соединяет, а разъединяет людей.
Они берутся всё это доставлять рабочему
народу, но, к сожалению, то, что они доставляют
народу под видом религии, науки и
искусства, бывает и ложная религия, и ложная наука, и ложное
искусство.
Иной встречи и быть не могло: у них одна и та же радость и горе, одни и те же друзья и недруги, и это высшее единение чувствовалось инстинктивно, само собою, никем и ничем не подсказанное, никаким
искусством не прививаемое: оно органически, естественно рождалось из двух близких слов, из двух родных понятий:
народ и царь.
У свободного
народа вместо
искусства полезные ремесла должны стоять на первом плане, потому что выделка хлопка или сапоги хорошо сшитые гораздо нужнее
народу, они полезнее, а стало быть, и выше всех этих мадонн и Шекспиров!
У
народа нормально развитого и свободного никакого
искусства нет и не должно быть!
Много таких споров, много и толков сыздавна идет на Руси середи простого
народа… А сколько иногда в тех спорах бывает ума, начитанности, ловкости в словопрениях, сколько
искусства!.. И весь этот народный ум дрождями, лестовками да антихристом занят!..
Стр. 96. Румянцевский музейсуществовал в Москве в 1862–1925 гг. на основе коллекций и библиотеки, собранных графом Н. П. Румянцевым. После ликвидации музея, помещавшегося в доме Пашкова (ныне одно из зданий Библиотеки им. В. И. Ленина), его фонды были распределены между Третьяковской галереей, Музеем изобразительных
искусств им. А. С. Пушкина и Музеем
народов СССР. Библиотека Румянцевского музея послужила основой Библиотеки СССР им. В. И. Ленина.
Не воспользовавшись еще возрождением наук и
искусств, изобретениями и открытиями, мы в эту пору, конечно, отстали от Запада, но было бы в высшей степени несправедливо думать, что мы стояли тогда на уровне азиатских
народов.
Оба, без сомнения, велики, но Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя
искусство образованных
народов, не мыслил о введении новых обычаев; не видим также, чтобы он пекся о просвещении умов науками.
Призывая художников для украшения столицы и для успехов воинского
искусства, он хотел единственно великолепия и другим иностранцам не заграждал пути в Россию, но только таким, которые могли служить ему орудием в делах торговых или посольских — любил изъявлять им только милость, как пристойно великому монарху, к чести, не к унижению собственного
народа.
Тут разные художники, или, лучше сказать, стрекулисты, как их
народ называет, и гениальные наши космачи, полагающие, что самовар есть высочайшая форма монументального
искусства, и мозольные операторы, притворившиеся спиритами, и кого тут только нет.
Надо было оставаться с именами неуча, невежи, коновала или победить противника своим
искусством, своим знанием, выиграть навсегда доверие русского властителя и
народа его, вырвать из рук невежества и зависти венок и для науки, для пользы человечества…
— Куда бог понесет. Со мною вы можете уехать ранее, чем вам назначено, и мы посетим много любопытных мест… Кстати, вы мне можете пригодиться при посещении галерей; а я вам покажу дикие местности и дикий воинственный
народ, быт которого может представить много интересного для вашего
искусства… Другими никакими соображениями не стесняйтесь — это все дело товарища, который вас с собой приглашает.
Как хорошо, что поют солдаты без
искусства, природными голосами, так и узнаешь в этих голосах и их молодость, и Россию, и деревню, и весь
народ.
И благо тому
народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам
искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передают ее великодушному победителю, а благо тому
народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью.
Прилагая к христианам слова Исаии, что придет время, когда люди перекуют мечи на серпы и копья на плуги, он совершенно определенно говорит: «Мы не поднимаем оружия ни против какого
народа, мы не учимся
искусству воевать, — ибо через Иисуса Христа мы сделались детьми мира».