Неточные совпадения
По утрам, через час после того, как уходила жена, из флигеля
шел к воротам Спивак,
шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство ходить по
земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь
о музыке.
— Говорил он
о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов
земли, а от Каина
пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то в этом роде.
И было очень досадно: Самгин только что решил
послать Харламова в один из уездов Новгородской губернии по делу
о незаконном владении крестьянами села Песочного пахотной
землей, а также лугами помещицы Левашевой.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким
земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша
пошел домой, размышляя
о старике,
о корке...
— На кой черт надо помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь
идет речь не
о временном союзе с буржуазией, а
о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как понимает эту штуку рабочий, приятель мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно понимает. «Буржуазия, говорит, свое взяла, у нее конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция? Место приказчика у купцов?» Это — «соль
земли» в приказчики?
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить
земли,
послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом,
о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам, на пароходах, потом…
На это Нехлюдов возразил, что дело
идет не
о дележе в одном обществе, а
о дележе
земли вообще по разным губерниям. Если
землю даром отдать крестьянам, то за что же одни будут владеть хорошей, а другие плохой
землей? Все захотят на хорошую
землю.
— Ну да, гулять, и я то же говорю. Вот ум его и
пошел прогуливаться и пришел в такое глубокое место, в котором и потерял себя. А между тем, это был благодарный и чувствительный юноша,
о, я очень помню его еще вот таким малюткой, брошенным у отца в задний двор, когда он бегал по
земле без сапожек и с панталончиками на одной пуговке.
Вдруг в одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено
о камень. Я со стоном опустился на
землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел — только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и
пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями, царил полумрак. Дерсу
шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на
землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на
землю ничком и начал кого-то
о чем-то просить.
И что же они подвергнули суду всех голосов при современном состоянии общества? Вопрос
о существовании республики. Они хотели ее убить народом, сделать из нее пустое слово, потому что они не любили ее. Кто уважает истину —
пойдет ли тот спрашивать мнение встречного-поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение
земли на голоса?
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его.
О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то
идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на
землю.
Я весь отдался влиянию окружающей меня обстановки и
шел по лесу наугад. Один раз я чуть было не наступил на ядовитую змею. Она проползла около самых моих ног и проворно спряталась под большим пнем. Немного дальше я увидел на осокоре черную ворону. Она чистила нос
о ветку и часто каркала, поглядывая вниз на
землю. Испуганная моим приближением, ворона полетела в глубь леса, и следом за ней с
земли поднялись еще две вороны.
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого
идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по
земле» и только сокрушается
о том» что у них в доме «все не так, как у людей» и что его «уродом сделали, а не человеком».
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли
о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из
земли вырос…
Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Очень странно, что составленное мною понятие
о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти
о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я
шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то есть измерения
земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
Когда она вышла на крыльцо, острый холод ударил ей в глаза, в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, — посредине площади
шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерно ударяя
о землю палками, а у крыльца волости стояла толпа людей и молча ждала.
Через час мать была в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился
о мерзлую
землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого
шла она, и с размаху ударялся
о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на хана и на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни
о хлебе, пусть
идут селиться на те новые
земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
—
О, нечисть и смрад
земли! — рычал он. — Худшие у вас — во
славе, а лучшие — гонимы; настанет грозный день, и покаетесь в этом, но поздно будет, поздно!
Живёт в небесах запада чудесная огненная сказка
о борьбе и победе, горит ярый бой света и тьмы, а на востоке, за Окуровом, холмы, окованные чёрною цепью леса, холодны и темны, изрезали их стальные изгибы и петли реки Путаницы, курится над нею лиловый туман осени, на город
идут серые тени, он сжимается в их тесном кольце, становясь как будто всё меньше, испуганно молчит, затаив дыхание, и — вот он словно стёрт с
земли, сброшен в омут холодной жуткой тьмы.
Когда Евгения Петровна
шла по двору, приподняв юбку и осторожно ставя ноги на
землю, она тоже напоминала кошку своей брезгливостью и, может быть, так же отряхала, незаметно, под юбкой, маленькие ноги, испачканные пылью или грязью. А чаще всего в строгости своей она похожа на монахиню, хотя и светло одевается. В церковь — не ходит, а
о Христе умеет говорить просто, горячо и бесстрашно.
Потопал ногою
о землю и
пошёл прочь дальше в поле, снова посвистывая.
Михаила Максимовича мало знали в Симбирской губернии, но как «слухом
земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось
о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если
пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
«Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на
землю. Тогда
пошли искать девушку, но — не нашли ее. И забыли
о ней, как забывают обо всем на
земле».
— Мы и те, что
шли с другой стороны, встретились в горе через тринадцать недель после смерти отца — это был безумный день, синьор!
О, когда мы услыхали там, под
землею, во тьме, шум другой работы, шум идущих встречу нам под
землею — вы поймите, синьор, — под огромною тяжестью
земли, которая могла бы раздавить нас, маленьких, всех сразу!
— Да, да, я
пошел к нему на могилу, постучал
о землю ногой и сказал, — как он желал этого...
Он долго сидел и думал, поглядывая то в овраг, то в небо. Свет луны, заглянув во тьму оврага, обнажил на склоне его глубокие трещины и кусты. От кустов на
землю легли уродливые тени. В небе ничего не было, кроме звёзд и луны. Стало холодно; он встал и, вздрагивая от ночной свежести, медленно
пошёл полем на огни города. Думать ему уже не хотелось ни
о чём: грудь его была полна в этот час холодной беспечностью и тоскливой пустотой, которую он видел в небе, там, где раньше чувствовал бога.
В бреду
шли дни, наполненные страшными рассказами
о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по
земле, как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный, как течение широкой реки.
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками, кидали в воздух шапки, впереди всех, наклонив голову, точно бык,
шёл Мельников с тяжёлою палкой в руках и национальным флагом на ней. Он смотрел в
землю, ноги поднимал высоко и, должно быть, с большой силою топал
о землю, — при каждом ударе тело его вздрагивало и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
Мы с полчаса самым отчаянным образом бременили
землю, и в течение всего этого времени я не имел никакой иной мысли, кроме:"А что бы такое съесть или выпить?"Не то чтобы я был голоден, — нет, желудок мой был даже переполнен, — а просто не
идет в голову ничего, кроме глупой мысли
о еде.
Вообще же он думал трудно, а задумываясь, двигался тяжело, как бы неся большую тяжесть, и, склонив голову, смотрел под ноги. Так
шёл он и в ту ночь от Полины; поэтому и не заметил, откуда явилась пред ним приземистая, серая фигура, высоко взмахнула рукою. Яков быстро опустился на колено, тотчас выхватил револьвер из кармана пальто, ткнул в ногу нападавшего человека, выстрелил; выстрел был глух и слаб, но человек отскочил, ударился плечом
о забор, замычал и съехал по забору на
землю.
— Я положу вам в карман, — сказал Бенни, протягивая руку к билету, но тот вдруг неожиданно вскрикнул: «
Пошел прочь!», — быстро отдернул у Бенни свою руку и, не удержавшись на ногах, тяжело шлепнулся во весь рост
о землю и лежал, как сырой конопляный сноп.
Затем, для параллели,
идет рассказ
о земле, на которую путешествовал один из лунных жителей, Квалбоко.
Сначала все пророчили ему скорое и неминуемое разорение; не раз носились слухи
о продаже имения Гаврилы Степаныча с молотка; но годы
шли, обеды, балы, пирушки, концерты следовали друг за другом обычной чередой, новые строения, как грибы, вырастали из
земли, а имение Гаврилы Степаныча с молотка все-таки не продавалось, и сам он поживал по-прежнему, даже потолстел в последнее время.
Скучно стало мне, и от этой скуки пристрастился я к птичьей охоте. Уйду в лес, поставлю сеть, повешу чапки, лягу на
землю, посвистываю, думаю. В душе — тихо, ничего тебе не надобно. Родится мысль, заденет сердце и падёт в неизвестное, точно камешек в озеро,
пойдут круги в душе — волнение
о боге.
— Будет еще время толковать об этом, пане Кнышевский, а теперь
иди с миром. Станешь жаловаться, то кроме сраму и вечного себе бесчестья ничего не получишь; а я за порицание чести рода моего уничтожу тебя и сотру с лица
земли. Или же, возьми, когда хочешь, мешок гречишной муки на галушки и не рассказывай никому
о панычевской шалости. Себя только осрамишь.
Слава о нем
шла такая, что он, когда в неверной
земле семь спящих дев открывали, и там он не лишний был: он старых людей на молодых переделывал, прутяные сеченья господским людям лечил и военным кавалерам заплечный бой из нутра через водоток выводил.
— Изо всех щелей их старого дома смотрят жёсткие глаза нищеты, торжествуя победу над этим семейством. В доме, кажется, нет ни копейки денег и никаких запасов; к обеду
посылали в деревню за яйцами. Обед без мяса, и поэтому старик Бенковский говорит
о вегетарианстве и
о возможности морального перерождения людей на этой почве. У них пахнет разложением, и все они злые — от голода, должно быть. Я ездила к ним с предложением продать мне клок
земли, врезавшийся в мои владения.
Они
шли садом по дорожке, обсаженной правильными рядами яблонь, сзади них в конце дорожки смотрело им в спины окно дома. С деревьев падали яблоки, глухо ударяясь
о землю, и где-то вблизи раздавались голоса. Один спрашивал...
— Когда женимся, — продолжал он, — то
пойдем вместе в деревню, дорогая моя, будем там работать! Мы купим себе небольшой клочок
земли с садом, рекой, будем трудиться, наблюдать жизнь…
О, как это будет хорошо!
Да, Христиан. Но, верь мне, ты не знаешь
Еще отца! Доселе видел ты
Его дела; но если б видеть мог ты
Его любовь к
земле, его заботу,
Его печаль
о том, чего свершить
Он не успел, его негодованье
На тех людей, которые б хотели
Опять
идти по-старому, — и вместе
Терпенье к ним, и милость без конца —
Тогда бы ты узнал его!
Наймит опять почесал себе
о косяк спину, посвистал как-то не совсем приятно вслед мельнику и стал запирать двери, на которых были намалеваны белою краской кварта, рюмка и жестяной крючок (шкалик). А мельник спустился с пригорочка и
пошел вдоль улицы, в своей белой свитке, а за ним опять побежала по
земле черная-пречерная тень.
Мельник почесался… А делу этому, вот, что я вам рассказываю,
идет уж не день, а без малого целый год. Не успел как-то мельник и оглянуться, — куда девались и филипповки, и великий пост, и весна, и лето. И стоит мельник опять у порога шинка, а подле, опершись спиной
о косяк, Харько. Глядь, а на небе такой самый месяц, как год назад был, и так же речка искрится, и улица такая же белая, и такая же черная тень лежит с мельником рядом на серебряной
земле. И что-то такое мельнику вспомнилось.
Этот роман напомнил читателям «Юрия Милославского»; он написан с тою же силою таланта, утратившего может быть только первую свежесть и новость; но, конечно, роман не произвел и не мог произвести такого же впечатления уже по одной разности эпох: в «Юрии Милославском», в 1612 году, дело
шло о спасении русской
земли; оно составляло главное содержание, а все прочее было придаточной обстановкой; а в «Брынском лесу» положение государства, конечно, весьма интересное и важное по своим последствиям, составляет небольшую придаточную часть и служит, так сказать, введением в интригу романа, по несчастью — любовную.
— Кроме птиц — все толкутся на одном месте.
Идет человек, наклоня голову, смотрит в
землю, думает
о чем-то… Волки зимой воют — тоже и холодно и голодно им! И, поди-ка, всякому страшно — всё только одни волки вокруг него! Когда они воют, я словно пьяный делаюсь — терпенья нет слышать!
Таня (взвизгивает). Они… Это Семенов отец
о земле.
Пойду встречу. (Бежит.)
Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили печи, и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда
идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую
землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать
о горах и море.
Спотыкаясь, позванивая штыками, солдаты стараются заглянуть ему в лицо, молча слушая сказку
о неведомой им щедрой
земле, которая любит работников своих. Снова их красные лица покрыты мутными каплями талого снега, течёт он по щекам их, как тяжкие слёзы обиды, все дышат громко, сопят и, чувствую я,
идут всё быстрее, точно сегодня же хотят достичь той сказочной, желанной
земли.
Начались рассказы
о недавней свадьбе, для которой была продана пара волов и вскоре после которой молодого забрали в солдаты,
о судебном приставе, «сто чортив ему конних у горло»,
о том, что мало становится
земли, и поэтому из слободы Марковки в этом году поднялось несколько сот человек
идти на Амур…