Неточные совпадения
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно
забыл об этом
чувстве; но привычка
чувства взяла
свое, и страх за
свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не будет драться.
«Нет, это невозможно так оставить», — проговорил сам с собой Нехлюдов, совершенно
забыв свое дурное
чувство, и, сам не зная зачем, поспешил в коридор еще раз взглянуть на нее.
С ним как с отцом именно случилось то, что должно было случиться, то есть он вовсе и совершенно бросил
своего ребенка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудь оскорбленно-супружеских
чувств, а просто потому, что
забыл о нем совершенно.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби
своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением
чувств до того, что
забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
И хорошо, что человек или не подозревает, или умеет не видать,
забыть. Полного счастия нет с тревогой; полное счастие покойно, как море во время летней тишины. Тревога дает
свое болезненное, лихорадочное упоение, которое нравится, как ожидание карты, но это далеко от
чувства гармонического, бесконечного мира. А потому сон или нет, но я ужасно высоко ценю это доверие к жизни, пока жизнь не возразила на него, не разбудила… мрут же китайцы из-за грубого упоения опиумом…»
За несколько часов до отъезда я еще пишу и пишу к тебе — к тебе будет последний звук отъезжающего. Тяжело
чувство разлуки, и разлуки невольной, но такова судьба, которой я отдался; она влечет меня, и я покоряюсь. Когда ж мы увидимся? Где? Все это темно, но ярко воспоминание твоей дружбы, изгнанник никогда не
забудет свою прелестную сестру.
Я не знаю, почему дают какой-то монополь воспоминаниям первой любви над воспоминаниями молодой дружбы. Первая любовь потому так благоуханна, что она
забывает различие полов, что она — страстная дружба. С
своей стороны, дружба между юношами имеет всю горячность любви и весь ее характер: та же застенчивая боязнь касаться словом
своих чувств, то же недоверие к себе, безусловная преданность, та же мучительная тоска разлуки и то же ревнивое желание исключительности.
— Все равно. Мальчику остается только свыкнуться со
своей слепотой, а нам надо стремиться к тому, чтобы он
забыл о свете. Я стараюсь, чтобы никакие внешние вызовы не наводили его на бесплодные вопросы, и если б удалось устранить эти вызовы, то мальчик не сознавал бы недостатка в
своих чувствах, как и мы, обладающие всеми пятью органами, не грустим о том, что у нас нет шестого.
Анфиса Егоровна примирилась с расторопным и смышленым Илюшкой, а в Тараске она не могла
забыть родного брата знаменитого разбойника Окулка. Это было инстинктивное
чувство, которого она не могла подавить в себе, несмотря на всю
свою доброту. И мальчик был кроткий, а между тем Анфиса Егоровна чувствовала к нему какую-то кровную антипатию и даже вздрагивала, когда он неожиданно входил в комнату.
Александра Григорьевна, никого и ничего, по ее словам, не боявшаяся для бога,
забыв всякое
чувство брезгливости,
своими руками пересчитала все церковные медные деньги, все пучки восковых свеч, поверила и подписала счеты.
Николай слушал, протирая очки, Софья смотрела, широко открыв
свои огромные глаза и
забывая курить угасавшую папиросу. Она сидела у пианино вполоборота к нему и порою тихо касалась клавиш тонкими пальцами правой руки. Аккорд осторожно вливался в речь матери, торопливо облекавшей
чувства в простые, душевные слова.
Она
забыла осторожность и хотя не называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в
свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее
чувством.
Княжна усиливается
забыть его, усиливается закалить
свои чувства, потерять зрение, слух, вкус, обоняние и осязание, сделаться существом безразличным, но все усилия напрасны.
Она даже
забыла о
своей непривлекательной внешности и безотчетно, бездумно пошла навстречу охватившему ее
чувству.
— Во-первых, Волга произведет в нас подъем
чувств, — сказал он, — а во-вторых, задавшись просветительными целями, мы не должны
забывать, что рано или поздно нам все-таки придется отсидеть
свой срок в холодной, а быть может, и совершить прогулку с связанными назад руками.
Какая-то инстинктивная боязнь, какой-то остаток благоразумной осторожности вдруг встревожил Елену, но в этот момент пол каюты особенно сильно поднялся и точно покатился вбок, и тотчас же прежняя зеленая муть понеслась перед глазами женщины и тяжело заныло в груди предобморочное
чувство.
Забыв о
своем мгновенном предчувствии, она села на кровать и схватилась рукой за ее спинку.
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но
чувства прежние
своиЕще старушка не
забылаИ пламя позднее любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Он все
забыл и, ожидая чего-то, проталкивался вперед, опьяненный после одиночества сознанием
своего единения с этой огромной массой в каком-то общем
чувстве, которое билось и трепетало здесь, как море в крутых берегах.
Условные положения, установленные сотни лет назад, признававшиеся веками и теперь признаваемые всеми окружающими и обозначаемые особенными названиями и особыми нарядами, кроме того подтверждаемые всякого рода торжественностью, воздействием на внешние
чувства, до такой степени внушаются людям, что они,
забывая обычные и общие всем условия жизни, начинают смотреть на себя и всех людей только с этой условной точки зрения и только этой условной точкой зрения руководствуются в оценке
своих и чужих поступков.
Так что, осуждая и казня человека-то, всё-таки надо бы не
забывать, что, как доказано, в делах
своих он не волен, а как ему назначено судьбою, так и живёт, и что надобно объяснить ему ошибку жизни в её корне, а также всю невыгоду такой жизни, и доказывать бы это внушительно, с любовью, знаете, без обид, по
чувству братства, — это будет к общей пользе всех.
Каждый из них, достигнув старости, находит отраду в воспоминании того живого
чувства, которое одушевляло его в молодости, когда с удочкой в руке,
забывая и сон и усталость, страстно предавался он
своей любимой охоте.
Саша. Да, пора уходить. Прощай! Боюсь, как бы твой честный доктор из
чувства долга не донес Анне Петровне, что я здесь. Слушай меня: ступай сейчас к жене и сиди, сиди, сиди… Год понадобится сидеть — год сиди. Десять лет — сиди десять лет. Исполняй
свой долг. И горюй, и прощения у нее проси, и плачь — все это так и надо. А главное, не
забывай дела.
Мы суживаем и расширяем их по
своему усмотрению, мы отдаем их в жертву всевозможным жизненным компромиссам,
забыв совершенно, что самое свойство естественных
чувств таково, что они не подчиняются ни человеческому произволу, ни тем менее каким-то компромиссам.
— Одно слово, сударь, — прошептал едва слышным голосом раненый. — Прощай, мой друг! — продолжал он, обращаясь к
своему секунданту. — Не
забудь рассказать всем, что я умер как храбрый и благородный француз; скажи ей… — Он не мог докончить и упал без
чувств в объятия
своего друга.
Я решил показать «бывалость» и потребовал ананасового, но — увы! — оно было хуже кофейного, которое я попробовал из хрустальной чашки у Попа. Пока Паркер ходил, Поп называл мне имена некоторых людей, бывших в зале, но я все
забыл. Я думал о Молли и
своем чувстве, зовущем в Замечательную Страну.
Его уговаривают, удерживают, но ничто уж теперь не помогает, раз человек оскорблен в
своих лучших
чувствах. Он быстро, сердито срывает с себя пиджак и панталоны, мгновенно раздевается, заставляя дам отворачиваться и заслоняться зонтиками, и — бух — с шумом и брызгами летит вниз головой в воду, не
забыв, однако, предварительно одним углом глаза рассчитать расстояние до недалекой мужской купальни.
У графа опять кровь бросилась в голову, он обхватил ее за талию, целовал ее шею, глаза… Анна Павловна поняла опасность
своего положения.
Чувство стыда и самосохранения, овладевшее ею, заставило
забыть главную мысль. Она сильно толкнула графа, но тот держал ее крепко.
Печорин, не привыкший толковать женские взгляды и
чувства в
свою пользу — остановился на последнем предположении… из гордости он решился показать, что, подобно ей,
забыл прошедшее и радуется ее счастью… Но невольно в его словах звучало оскорбленное самолюбие; — когда он заговорил, то княгиня вдруг отвернулась от барона… и тот остался с отверстым ртом, готовясь произнести самое важное и убедительнейшее заключение
своих доказательств.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он,
забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и
чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими
своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Надежда Ивановна. Не знаете… какой любезный ответ… (В сторону.)Нет, это невыносимо, он как будто бы ненавидит меня!.. (Обращаясь к Дурнопечину с большим
чувством.)Nicolas! неужели ты совсем
забыл меня, неужели ты вовсе разлюбил
свою Надю? Но если ты притворяешься, так зачем это, друг мой?.. Для чего же ты мучишь себя и меня? Погляди на меня, как ты когда-то прежде смотрел. Неужели ты не понимаешь, что я пришла только видеть тебя?
Катерина Матвеевна. Твердынский, вы
забываете свое призвание. Мы не имеем права подавлять молодое
чувство, просящее свободы и размаха. Петр Прибышев, я предложу вас в члены коммуны.
Никогда не
забуду чувство своей глубочайшей безнадежнейшей опозоренности: я не знала того, что в воздухе носится! Причем, «в воздухе носится» я, конечно, не поняла, а увидела: что-то, что называется Наполеоном и что в воздухе носится, что очень вскоре было подтверждено теми же хрестоматическими «Воздушным кораблем» и «Ночным смотром».
— Я прошу вас
забыть все прошлое, — трудно дыша, смущенным, но решительным тоном начал Бейгуш. — Я виноват пред общим делом… виноват тем, что допустил себя увлечься
своим личным
чувством, но… теперь я приехал сказать вам, что с этой минуты я по-прежнему ваш… весь ваш!..
Забудьте и протяните мне честно вашу руку!
— Благодару!.. благодару! — напирал он на советника с
своим польским акцентом. — Особливо за то, что не
забыли замолвить словечко о награждении за труды службы и усердие. Это, знаете, и генералу должно понравиться. Прекрасная речь! Высокая речь!.. И
чувство, и стиль, и мысль, и все эдакое!.. Вы, пожалуйста, дайте мне ее списать для себя: в назидание будущим детям, потомкам моим оставлю!.. Благодару! благодару вам!
Сверх того, по доброте
своей мог ли он смеяться над
чувством, столь искренним и сильным, что заставило молодую женщину,
забыв стыд, прийти молить незнакомца о помощи?
Он зачастую
забывал свой главный план относительно капиталов графа, и любовь последнего к невесте возбуждала в Сигизмунде Владиславовиче не опасение за будущее, а ревнивое
чувство настоящего.
Даже в черной душе подлого руководителя, пожалуй, более несчастной, нежели испорченной девушки, проснулось то
чувство, которое таится в душе каждого русского, от негодяя до подвижника,
чувство любви к отечеству — он снова вступил в ряды русской армии и уехал из Петербурга, не
забыв, впрочем, дать
своей ученице и сообщнице надлежащие наставления и создав план дальнейших действий.
Ей понравился Борис Иванович, она поддалась его нежным речам, ей было любо смотреть в его выразительные черные глаза — редкость у блондина — она почувствовала нечто похожее на любовь, но зародышу
чувства не дали развиться, и она, не видя предмет этой скорее первичной, чем первой любви, скоро
забыла о нем, а если и вспоминала, то без особого сожаления. Она не успела привыкнуть ни к нему, ни к
своему новому
чувству, он не успел сделаться для нее необходимым.
Это было слишком мало, чтобы
забыть о
своих обязанностях, и граф Литта в один прекрасный день, распустив паруса
своего «Pellegrino», понесся на нем к берегам Африки, чтобы
своею опасною деятельностью заглушить горькое
чувство неудовлетворенной любви.
— Благодарю вас, — сказал он с
чувством: — вам обязан я спасением
своей жизни, и этого никогда не
забуду.
Получив ли от природы направление к этому пороку, утвержденный ли в нем
чувством собственных достоинств, дававших ему первенство в семействе, в училище и в обществе, избалованный ли всегдашним, безусловным согласием невежд и ученых, он
забывал иногда смирение евангельское, неприметно поклоняясь
своему кумиру.
— Милая моя, большинство женщин умеют скрывать
свои чувства, ты же не принадлежишь к их числу. Твои глаза — зеркало твоей души… Ты сама выдала себя ему с головой… Он понял, что ты не
забыла его…
Стараясь привести ее в
чувство, он не
забывал делать
свои наблюдения...
— На днях попросил он меня к себе. Я застала его очень грустным, сильно одряхлевшим. Старик, который еще не так давно таскал со
своими работниками кули муки в амбар, едва держал дрожащими руками чашку чаю. Не было более помину о польском круле, казалось, он
забыл о
своем шляхетстве. Все помыслы, все
чувства его сосредоточились на тебе. И знаешь ли, что задумал странный старик, какие он имеет на тебя виды?
Это
чувство было дороже ей самой ее жизни, оно очищало ее, оно возвышало ее в ее собственных глазах, и под его обаянием она
забывала порой
свое страшное прошлое.
Это значит,
своему личному, себялюбивому
чувству приносить в жертву любовь к человечеству, это значит
забыть обо всех, кроме
своего собственного „я“ и его — этого другого „я“.
Ни слова о неудаче свидания, о болезни
своей, ни слова о цыганке: она все
забыла; она помнит только
своего обольстителя. Сердце ее благоухает только одним
чувством — похожее на цветок хлопчатой бумаги, который издает тем сильнейший запах, чем далее в него проникает губительный червь: отпадает червь, и благоухание исчезает.
Занятая
своим горем молодая женщина — и в этом едва ли можно винить ее —
забыла о
своей подруге, тем более, что, как помнит, вероятно, читатель, объяснила ее исчезновение возникшим в сердце молодой девушки
чувством к графу, что отчасти подтверждал и смысл оставленного письма.
Не могу иначе как смирением назвать
чувство, которое вместе с холодом от реки легким ознобом проникло в меня… нет, не знаю, как это случилось, но от самых вершин мудрости и понимания, на которых я только что был, я внезапно спустился в такой трепет, в такое
чувство малости
своей и страха, что пальцы мои в кармане сразу высохли, застыли и согнулись, как птичьи лапы. «Струсил!» — подумал я, чувствуя жестокий страх перед смертью, которую готовил себе, и
забывая, что гирьки я бросил раньше, и от самоубийства отказался раньше, нежели почувствовал страх.
Новое
чувство озлобления против врага заставляло его
забывать свое горе.