Неточные совпадения
Однако
жить тесновато, а утеснение — оно и во
храме и
в бане одинаково.
Удивительный человек, он всю жизнь работал над своим проектом. Десять лет подсудимости он занимался только им; гонимый бедностью и нуждой
в ссылке, он всякий день посвящал несколько часов своему
храму. Он
жил в нем, он не верил, что его не будут строить: воспоминания, утешения, слава — все было
в этом портфеле артиста.
Здесь этот таинственный
храм правосудия находился у нас во дворе…
В его преддверии помещалась сторожка, где бравый николаевский унтер
в неслужебное время чинил чиновничью обувь и, кажется, торговал водкой. Из сторожки так и садило особым
жилым «духом».
Но главную роль, повторяю, все-таки играл священный ужас, который заставляет невольно трепетать при мысли: вот
храм,
в котором еще недавно курились фимиамы и раздавалось пение и
в котором теперь
живет домовой!
Сусанна прослушала эту легенду с трепетным вниманием.
В ее молодом воображении с необыкновенною живостью нарисовался этот огромный, темный
храм иерусалимский, сцена убийства Адонирама и, наконец, мудрость царя Соломина, некогда изрекшего двум судившимся у него матерям, что ребенок, предназначенный им к рассечению, должен остаться
жив и принадлежать той, которая отказалась, что она мать ему.
Но нет, и не то; таков был я сыздетства, и вот
в эту самую минуту мне вспомнился вот какой случай: приехал я раз уже студентом
в село, где
жил мои детские годы, и застал там, что деревянную церковку сносят и выводят стройный каменный
храм… и я разрыдался!
И зачем, главное, я из-за того только, что ключи от иерусалимского
храма будут у того, а не у этого архиерея, что
в Болгарии будет князем тот, а не этот немец, и что тюленей будут ловить английские, а не американские купцы, признаю врагами людей соседнего народа, с которыми я
жил до сих пор и желаю
жить в любви и согласии, и найму солдат или сам пойду убивать и разорять их и сам подвергнусь их нападению?
Во-первых, маркиз Шассе-Круазе, которого только
в прошлом году княгиня Букиазба воссоединила
в лоно православной церкви и который теперь уж жалуется, что,
живя в курском имении («приданое жены моей, воспитанницы княгини Букиазба»), только он с семьей да с гувернанткой-немкой и посещает
храм божий; «народ же, под влиянием сельского учителя» и т. д.
Татьяна Васильевна,
в свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты, поэзия, на суд каких людей попадаешь!» Но тут же
в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и
живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый
храм на развалинах старого!»
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая
в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы дома запершись, и люди видели бы ее только
в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы
в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность,
жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего дома
в то время, когда вы сидите у нас.
— Не понимаю, — говорил он нам, пожимая плечами, — не понимаю, как вы перевариваете этого фискала, эту мерзкую рожу. Эх, господа, как вы можете тут
жить! Атмосфера у вас удушающая, поганая. Разве вы педагоги, учителя? Вы чинодралы, у вас не
храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как
в полицейской будке. Нет, братцы,
поживу с вами еще немного и уеду к себе на хутор, и буду там раков ловить и хохлят учить. Уеду, а вы оставайтесь тут со своим Иудой, нехай вин лопне.
Ведь всего
в четырнадцати верстах от Балаклавы грозно возвышаются из моря красно-коричневые острые обломки мыса Фиолент, на которых когда-то стоял
храм богини, требовавшей себе человеческих жертв! Ах, какую странную, глубокую и сладкую власть имеют над нашим воображением эти опустелые, изуродованные места, где когда-то так радостно и легко
жили люди, веселые, радостные, свободные и мудрые, как звери.
Они
живут, как совы под кровом
храма Паллады, и выдают себя за хозяев
в то время, как они работники или праздношатающиеся.
— Мне, малый, за пятый десяток года идут, и столько я видел —
в соборе нашем всего не сложишь, на что велик
храм!
Жил я — разно, но больше — нехорошо
жил! И вот, после всего, человеческое мое сердце указывает: дурак, надобно было
жить с любовью к чему-нибудь, а без любови — не жизнь!
Я
жил в Киеве,
в очень многолюдном месте, между двумя
храмами — Михайловским и Софийским, — и тут еще стояли тогда две деревянные церкви.
В праздники здесь было так много звона, что бывало трудно выдержать, а внизу по всем улицам, сходящим к Крещатику, были кабаки и пивные, а на площадке балаганы и качели. Ото всего этого я спасался на такие дни к Фигуре. Там была тишина и покой: играло на травке красивое дитя, светили добрые женские очи, и тихо разговаривал всегда разумный и всегда трезвый Фигура.
— Было время, и вы помните его, — продолжала Марфа, — когда мать ваша
жила единственно для супруга и семейства
в тишине дома своего, боялась шума народного и только
в храмы священные ходила по стогнам, не знала ни вольности, ни рабства, не знала, повинуясь сладкому закону любви, что есть другие законы
в свете, от которых зависит счастие и бедствие людей.
— Я, Петруша, благоговею перед твоею сестрой, — сказал он. — Когда я ездил к тебе, то всякий раз у меня бывало такое чувство, как будто я шел на богомолье, и я
в самом деле молился на Зину. Теперь мое благоговение растет с каждым днем. Она для меня выше, чем жена! Выше! (Власич взмахнул руками.) Она моя святыня. С тех пор, как она
живет у меня, я вхожу
в свой дом как
в храм. Это редкая, необыкновенная, благороднейшая женщина!
— Попозже-то лучше бы. Не столь видно, — сказал Сушило. — Хотя при нашем
храме стороннего народа, опричь церковного клира, никого не
живет, однако ж все-таки лучше, как попозднее-то приедете.
В сумерки этак,
в сумерки постарайтесь… Потому, ежели днем венчать, так, увидевши ваш поезд, из деревень вылезут свадьбу глядеть. А
в таком деле, как наше, чем меньше очевидцев, тем безопаснее и спокойнее… Погоню за собой чаете?
Так и вышло; но до всякого счастья надо, знаете, покорное терпение, и мне тоже даны были два немалые испытания: во-первых, родители мои померли, оставив меня
в очень молодых годах, а во-вторых, квартирка, где я
жил, сгорела ночью на самое Рождество, когда я был
в божьем
храме у заутрени, — и там погорело все мое заведение, — и утюг, и колодка, и чужие вещи, которые были взяты для штопки. Очутился я тогда
в большом злострадании, но отсюда же и начался первый шаг к моему счастию.
Только посмотреть на жизнь, ведомую людьми
в нашем мире, посмотреть на Чикаго, Париж, Лондон, все города, все заводы, железные дороги, машины, войска, пушки, крепости,
храмы, книгопечатни, музеи, 30-этажные дома и т. п., и задать себе вопрос, что надо сделать прежде всего для того, чтобы люди могли
жить хорошо? Ответить можно наверное одно: прежде всего перестать делать всё то лишнее, что теперь делают люди. А это лишнее
в нашем европейском мире — это 0,99 всей деятельности людей.
Считается большим непростительным грехом надругаться над иконами, священными книгами,
храмами, и не считается грехом надругательство над человеком. А между тем
в человеке,
в самом испорченном,
живет то, что выше всего человеческого. Все же книги, иконы,
храмы — только произведения рук человеческих.
Не ищи бога
в храмах. Он близок к тебе, он внутри тебя. Он
живет в тебе. Только отдайся ему, и ты поднимешься выше счастья и несчастья.
Настоящая вера не
в том, чтобы знать,
в какие дни есть постное,
в какие ходить
в храм и какие слушать и читать молитвы, а
в том, чтобы всегда
жить доброю жизнью
в любви со всеми, всегда поступать с ближними, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
Вот что писал Сенека своему другу: «Ты хорошо делаешь, любезный Люциний, что стараешься сам своими силами держать себя
в хорошем и добром духе. Всякий человек всегда может сам себя так настроить. Для этого не нужно подымать руки к небу и просить сторожа при
храме пустить нас поближе к богу, чтобы он нас расслышал: бог всегда близко к нам, он внутри нас.
В нас
живет святой дух, свидетель и страж всего хорошего и дурного. Он обходится с нами, как мы обходимся с ним. Если мы бережем его, он бережет нас».
И
в те времена, когда еще не родился новоевропейский economic man, человечество, само
живя в лачугах, воздвигало богам величественные
храмы,
в противоположность теперешней эпохе, когда умеют строить вокзалы и отели, но почти разучились созидать святилища.
— Оно, конечно, может, и врут, — согласился Василий Петрович. — Однако ж вот я и сам замечал, что Сергей почти совсем отстал от Божьей церкви, да и те, что с ним
в лесу
живут, тоже редко
в храм Господень заглядывают.
Иван Прокофьич укрепил
в нем эту нелюбовь; но сам если не часто говорил о Боге, то
жил и действовал по правде,
храм Божий почитал и умер, причастившись святых тайн.
Не знает она основательно ничего, или, точнее сказать, знает только одни родословные и мастерски следит за тем, кто из известных лиц где
живет и
в каких с кем находится короткостях. Она считает себя благочестивой, и ее занимает распространение православия среди инородцев. Меррекюль чрезвычайно удобен для этого рода занятий: здесь есть православный
храм, «маленький, как игрушечка», много чухон или эстов, которые совсем не имеют настоящих понятий о вере. Среди них возможны большие успехи.
Глеб Алексеевич Салтыков принадлежал к числу московских богачей и родовитых бар. Он
жил в прекрасном, богато и удобно устроенном доме, на углу Лубянки и, как тогда называли, Кузнечного моста,
в приходе церкви Введения во
храм Пресвятые Богородицы. Молодой, тридцатипятилетний Салтыков только лет семь
жил в Москве
в бессрочном отпуску и числился ротмистром семеновского полка.
Барыши его уже не тешат."Пунцовый товар"для него"рукомесло", а не жизнь.
Живет он только
в театре, влюблен
в кулисы,
в игру, мечтает со временем создать такой"
храм муз", какого не бывало еще ни у нас, ни на Западе.
— Я вас не раз видела
в церкви Николая Явленного, мы ведь
живем по близости с вашим превосходительством. «Проклятая» бывает
в храме Божием…
Елизавета Петровна, как известно, никогда не
жила в Аничковском дворце, но, как гласит камер-фурьерский журнал, по праздникам нередко посещала
храм.
В 1757 году Елизавета пожаловала «собственный каменный дом, что у Аничкова моста, со всеми строениями и что
в нем наличностей имеется», графу Алексею Григорьевичу Разумовскому «
в потомственное владение».
Иудей
жил так, как он
жил, т. е. воевал, казнил людей, строил
храм, устраивал всю свою жизнь так, а не иначе, потому что всё это было предписано
в законе, по убеждению его, сошедшем от самого бога.