Неточные совпадения
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное
тело, еще полное недавней
жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит
тело, лишенное им
жизни.
Волны моря бессознательной
жизни стали уже сходиться над его головой, как вдруг, — точно сильнейший заряд электричества был разряжен в него, — он вздрогнул так, что всем
телом подпрыгнул на пружинах дивана и, упершись руками, с испугом вскочил на колени.
Это
тело, лишенное им
жизни, была их любовь, первый период их любви.
Он сам удивлялся тому, что находил в себе силу для такой бурной
жизни, и понимал, что силу эту дает ему Лидия, ее всегда странно горячее и неутомимое
тело.
И живая женщина за столом у самовара тоже была на всю
жизнь сыта: ее большое, разъевшееся
тело помещалось на стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного цвета, колыхался двойной подбородок и бугор груди.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к
жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в
теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
— Наш эгоизм — не грех, — продолжала мать, не слушая его. — Эгоизм — от холода
жизни, оттого, что все ноет: душа,
тело, кости…
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за
жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте
тело у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком
теле.
Вот на пути моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его святую кровь и
телоПринесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти смело
И
жизни вечной приобщусь!
— Нет, Семен Семеныч, я не хочу в монастырь; я хочу
жизни, света и радости. Я без людей никуда, ни шагу; я поклоняюсь красоте, люблю ее, — он нежно взглянул на портрет, —
телом и душой и, признаюсь… — он комически вздохнул, — больше
телом…
Он не то умер, не то уснул или задумался. Растворенные окна зияли, как разверзтые, но не говорящие уста; нет дыхания, не бьется пульс. Куда же убежала
жизнь? Где глаза и язык у этого лежащего
тела? Все пестро, зелено, и все молчит.
— Боже мой! — говорил Райский, возвращаясь к себе и бросаясь, усталый и
телом и душой, в постель. — Думал ли я, что в этом углу вдруг попаду на такие драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая
жизнь в наготе ее правды и как люди остаются целы после такой трескотни! А мы там, в куче, стряпаем свою
жизнь и страсти, как повара — тонкие блюда!..
Но вид этих бритых донельзя голов и лиц, голых, смугло-желтых
тел, этих то старческих, то хотя и молодых, но гладких, мягких, лукавых, без выражения энергии и мужественности физиономий и, наконец, подробности образа
жизни, семейный и внутренний быт, вышедший на улицу, — все это очень своеобразно, но не привлекательно.
Нельзя было Китаю жить долее, как он жил до сих пор. Он не шел, не двигался, а только конвульсивно дышал, пав под бременем своего истощения. Нет единства и целости, нет условий органической государственной
жизни, необходимой для движения такого огромного целого. Политическое начало не скрепляет народа в одно нераздельное
тело, присутствие религии не согревает
тела внутри.
Религиозное учение это состояло в том, что всё в мире живое, что мертвого нет, что все предметы, которые мы считаем мертвыми, неорганическими, суть только части огромного органического
тела, которое мы не можем обнять, и что поэтому задача человека, как частицы большого организма, состоит в поддержании
жизни этого организма и всех живых частей его.
Да, несмотря на арестантский халат, на всё расширевшее
тело и выросшую грудь, несмотря на раздавшуюся нижнюю часть лица, на морщинки на лбу и на висках и на подпухшие глаза, это была несомненно та самая Катюша, которая в Светло-Христово Воскресение так невинно снизу вверх смотрела на него, любимого ею человека, своими влюбленными, смеющимися от радости и полноты
жизни глазами.
В историческом
теле, в материальной ограниченности невозможна абсолютная божественная
жизнь.
Оргия химических инстинктов, безобразной наживы и спекуляции в дни великой мировой войны и великих испытаний для России есть наш величайший позор, темное пятно на национальной
жизни, язва на
теле России.
Душа и
тело человека формировались, когда человеческая
жизнь была еще в соответствии с ритмом природы, когда для него еще существовал космический порядок.
Я помогал ему, как мог. Мало-помалу земля стала отваливаться, и через несколько минут корень можно было рассмотреть. Он был длиною 11 см, с двумя концами, значит — мужской. Та к вот каков этот женьшень, излечивающий все недуги и возвращающий старческому
телу молодую бодрость
жизни! Дерсу отрезал растение, уложил его вместе с корнем в мох и завернул в бересту. После этого он помолился, затем надел свою котомку, взял ружье и сошки и сказал...
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака
жизни в сем
теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Старик прослыл у духоборцев святым; со всех концов России ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик сидел в своей келье, одетый весь в белом, — его друзья обили полотном стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение схоронить его
тело с родными и торжественно пронесли его на руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при
жизни имел уже дар делать чудеса и что его
тело нетленно.
Когда
тело покойника явилось перед монастырскими воротами, они отворились, и вышел Мелхиседек со всеми монахами встретить тихим, грустным пением бедный гроб страдальца и проводить до могилы. Недалеко от могилы Вадима покоится другой прах, дорогой нам, прах Веневитинова с надписью: «Как знал он
жизнь, как мало жил!» Много знал и Вадим
жизнь!
Вместо того, чтоб ненавидеть смерть, она, лишившись своих малюток, возненавидела
жизнь. Это-то и надобно для христианства, для этой полной апотеозы смерти — пренебрежение земли, пренебрежение
тела не имеет другого смысла. Итак, гонение на все жизненное, реалистическое, на наслаждение, на здоровье, на веселость на привольное чувство существования. И Лариса Дмитриевна дошла до того, что не любила ни Гете, ни Пушкина.
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на берег мертвое
тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий, лежал с открытыми глазами, без выражения
жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил
тело на берегу, строго наказал мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
Наружные признаки и явления финансового мира служат для него так, как зубы животных служили для Кювье, лестницей, по которой он спускается в тайники общественной
жизни: он по ним изучает силы, влекущие больное
тело к разложению.
Эти люди сломились в безвыходной и неравной борьбе с голодом и нищетой; как они ни бились, они везде встречали свинцовый свод и суровый отпор, отбрасывавший их на мрачное дно общественной
жизни и осуждавший на вечную работу без цели, снедавшую ум вместе с
телом.
Торговки, эти уцелевшие оглодки
жизни, засаленные, грязные, сидели на своих горшках, согревая
телом горячее кушанье, чтобы оно не простыло, и неистово вопили...
На третьем или четвертом году после свадьбы отец уехал по службе в уезд и ночевал в угарной избе. Наутро его вынесли без памяти в одном белье и положили на снег. Он очнулся, но половина его
тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю
жизнь калекой…
Старик всю
жизнь прожил в черном
теле, а тут, на старости лет, прикачнулось какое-то безумное счастье.
— Это ты правильно, хозяюшка, — весело ответил гость. — Необычен я, да и стар. В черном
теле прожил всю
жизнь, не до питья было.
Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна; для этой веры не может быть никакой задачи
жизни и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от
тела, уйти из мира.
Свободная активность человеческой воли органически входит в
тело церкви, является одной из сторон церковной
жизни.
Причины смерти почти всякий раз регистрируются священниками по запискам врачей и фельдшеров, много тут фантазии, [Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неумеренное питье от груди, неразвитость к
жизни, душевная болезнь сердца, воспаление
тела, внутреннее истощение, курьезный пневмоний, Шпер и проч.] но в общем этот материал по существу тот же, что и в «Правдивых книгах», не лучше и не хуже.
Все водоплавающие птицы снабжены от заботливой природы густым и длинным пухом, не пропускающим ни капли воды до их
тела, но утки-рыбалки, начиная с нырка до гоголя включительно (особенно последний), предназначенные всю
жизнь проводить на воде, снабжены предпочтительно самым густым пухом.
Она посмотрела на него ласково. И правда, она сегодня утром в первый раз за всю свою небольшую, но исковерканную
жизнь отдала мужчине свое
тело — хотя и не с наслаждением, а больше из признательности и жалости, но добровольно, не за деньги, не по принуждению, не под угрозой расчета или скандала. И ее женское сердце, всегда неувядаемое, всегда тянущееся к любви, как подсолнечник к свету, было сейчас чисто и разнежено.
Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от
тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой
жизни, И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале.
— Она вскоре же померла после Еспера Иваныча, — отвечала она, —
тело его повезли похоронить в деревню, она уехала за ним, никуда не выходила, кроме как на его могилу, а потом и сама
жизнь кончила.
А посмотришь, так вся их
жизнь есть не что иное, как удовлетворение потребностям
тела и лицемерное исполнение разных обрядов и обычаев», — думал он, и ему вдруг нестерпимо захотелось пересоздать людские общества, сделать
жизнь людей искренней, приятней, разумней.
В тесной и неопрятной передней флигелька, куда я вступил с невольной дрожью во всем
теле, встретил меня старый седой слуга с темным, медного цвета, лицом, свиными угрюмыми глазками и такими глубокими морщинами на лбу и на висках, каких я в
жизни не видывал. Он нес на тарелке обглоданный хребет селедки и, притворяя ногою дверь, ведущую в другую комнату, отрывисто проговорил...
Возле меня, по запыленной крапиве, лениво перепархивали белые бабочки; бойкий воробей садился недалеко на полусломанном красном кирпиче и раздражительно чирикал, беспрестанно поворачиваясь всем
телом и распустив хвостик; все еще недоверчивые вороны изредка каркали, сидя высоко, высоко на обнаженной макушке березы; солнце и ветер тихо играли в ее жидких ветках; звон колоколов Донского монастыря прилетал по временам, спокойный и унылый — а я сидел, глядел, слушал — и наполнялся весь каким-то безымянным ощущением, в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие будущего, и желание, и страх
жизни.
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки
жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть
тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.
Ей, женщине и матери, которой
тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой
жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
Теперь
тела уходят из делового оборота
жизни, отказываются от нее, уносят с собой возможность владеть ими, использовать их силу, пожрать ее.
— Ага: равномерно, повсюду! Вот тут она самая и есть — энтропия, психологическая энтропия. Тебе, математику, — разве не ясно, что только разности — разности — температур, только тепловые контрасты — только в них
жизнь. А если всюду, по всей вселенной, одинаково теплые — или одинаково прохладные
тела… Их надо столкнуть — чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы — столкнем.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что человеческая
жизнь разделяется на какие-то «люстры» — в каждом люстре по семи лет — и что в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и
тела, его мысли, чувства и характер.
Не было грязи, тоски, однообразия
жизни, в
теле чувствовалась бодрость, душа была светла и чиста и играла бессознательной радостью.
Так пробыла она несколько минут, и Техоцкий возымел даже смелость взять ее сиятельство за талию: княжна вздрогнула; но если б тут был посторонний наблюдатель, то в нем не осталось бы ни малейшего сомнения, что эта дрожь происходит не от неприятного чувства, а вследствие какого-то странного, всеобщего ощущения довольства, как будто ей до того времени было холодно, и теперь вдруг по всему
телу разлилась
жизнь и теплота.
И с тех с самых пор дала она обет в чистоте телесной
жизнь провождать и дотоле странничать, доколе
тело ее грешное подвиг душевный переможет.