Неточные совпадения
Все они разговаривают, действуют, живут, но это какая-то особенная, безжизненная
жизнь: как будто не кровь горячая бежит в упругих сосудах, а мутная жидкость медленно струится и переливается в разлагающихся
телах.
Оголение и уплощение таинственной, глубокой «живой
жизни» потрясает здесь душу почти мистическим ужасом. Подошел к
жизни поганый «древний зверь», — и вот
жизнь стала так проста, так анатомически-осязаема. С девушки воздушно-светлой, как утренняя греза, на наших глазах как будто спадают одежды, она — уж просто
тело, просто женское мясо. Взгляд зверя говорит ей: «Да, ты женщина, которая может принадлежать каждому и мне тоже», — и тянет ее к себе, и радостную утреннюю грезу превращает — в бурую кобылку.
Ужасы и скорби
жизни теряют свою безнадежную черноту под светом таинственной радости, переполняющей творчески работающее
тело беременной женщины. В темную осеннюю ночь брошенная Катюша смотрит с платформы станции на Нехлюдова, сидящего в вагоне первого класса. Поезд уходит.
Так вот во что превратилась полная огня и
жизни Наташа! Вот к чему ведет хваленая «живая
жизнь»! Вместо живого человека — сильная, плодовитая самка, родящее и кормящее
тело с тупою головою, подруга мужу только по постели и по обеденному столу. Самое ценное — духовная
жизнь мужа ей чужда, она не понимает ее и только, как попугай, повторяет за мужем его слова…
Нужный для
жизни, благородный, возвышающий душу труд заменяется бессмысленной работой на доставление всяческих удобств и радостей ненужным, оторвавшимся от
жизни людям. «Собрались и пируют. Народу больше нечего делать, как пользуясь страстями этих людей, выманивать у них назад награбленное. Бабы дома, мужики трут полы и
тела в банях и ездят извозчиками».
Душа человека неотрывно связана с
телом и с этою
жизнью. У Гомера слово «психе» не обозначает души в нашем смысле. «Душа» — психе противополагается не
телу, а самому человеку. Ахиллес
Психе, как указывает Нэгельсбах, есть у Гомера принцип животной, а не духовной
жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух», дыхание человека. Покинув
тело, эта психе-душа улетает в подземное царство в виде смутного двойника умершего человека, в виде тени, подобной дыму. (Она лишена чувства, сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его душу в нашем смысле.)
Человек неотрывно связан с
жизнью, душа его неотрывно связана с
телом. И весь целиком человек должен быть прекрасен и светел.
Тело, как душа, тоже должно быть «добродетельно». И душевные, и телесные достоинства для древнего эллина одинаково были добродетелями. Красота, сила и ловкость телесная, это тоже были добродетели. Пенелопа в Одиссее говорит...
В мгновения экстаза душа высоко поднималась над земною
жизнью и жалким своим
телом.
И естественно было убеждение, что, когда душа вырвется из тесноты земной
жизни, когда сбросит с себя оковы
тела, то длительною станет для нее та
жизнь, которую она мгновениями испытывала в состоянии экстаза.
Об ней человек знает по тем мгновениям экстаза, когда душа его высоко поднималась над
телом и
жизнью.
Жизнь была для фракийца чем-то противоположным и враждебным божеству,
тело — душе.
Живая
жизнь есть страдание и унижение божества, есть его растерзание;
тело — темница, в которой томится душа, отторгнутая от своей родной, божественной стихии, тяжко страдающая в своем обособлении.
Жизнь божества — вне нашей низменной
жизни,
жизнь души — вне нашего темного
тела.
Глубокая пропасть ложится теперь между
телом человеческим и душою. Для Эмпедокла
тело — только «мясная одежда» души. Божественная душа слишком благородна для этого мира видимости; лишь выйдя из него, она будет вести
жизнь полную и истинную. Для Пифагора душа сброшена на землю с божественной высоты и в наказание заключена в темницу
тела. Возникает учение о переселении душ, для древнего эллина чуждое и дико-непонятное. Земная
жизнь воспринимается как «луг бедствий».
Долгим и скорбным путем, переселяясь из
тела в
тело, душа должна очиститься от земной скверны, пока, наконец, не удостоится полного освобождения от оков земной
жизни и не сольется с божеством.
Ничего, что кругом женщины не видят, не слышат и не чувствуют. Вьюга сечет их полуголые
тела, перед глазами — только снег и камни. Но они ударяют тирсами в скалы — бесплодные камни разверзаются и начинают источать вино, мед и молоко. Весь мир преобразился для них в свете и неслыханной радости,
жизнь задыхается от избытка сил, и не в силах вместить грудь мирового восторга, охватившего душу.
Наши мысли о
жизни, наши нахождения тайно и незаметно для нас определяются чем-то, лежащим вне нашего сознания. Сознательное «я» думает, ищет, обретает дорогу, победительно вступает на нее — и не подозревает, что его все время толкал именно в этом направлении его неучитываемый «Сам», великий разум его
тела. Человек смотрит на мир, думает, что можно верить своим глазам…
Тело, великий разум нашего
тела, творящий наше «я», оно — источник живой
жизни.
«Когда отклоняют серьезность самосохранения и увеличения силы
тела, т. е.
жизни, когда из бледной немочи конструируют идеал, то что же это, как не рецепт декаданса?» — спрашивает он.
«В самой вашей глупости и презрении вы, презиратели
тела, служите вашему «Сам». Я говорю вам: ваше «Сам» хочет умереть и отвращается от
жизни».
Или скорее: предпринимаются сотни тысяч экспериментов, чтобы изменить способы питания, обстановку, образ
жизни нашего
тела: сознание и оценки в нем, все виды удовольствия и неудовольствия — показатели этих изменений и экспериментов.
Нет, конечно! Если смысл всей борьбы человечества за улучшение
жизни — в том, чтобы превратить
жизнь в пирушку, сделать ее «сытою» и «благоустроенною», то не стоит она этой борьбы. Но смысл не в этом. Обновление внешнего строя — только первый, необходимый шаг к обновлению самого человека, к обновлению его крови, нервов, всего
тела, к возрождению отмирающего инстинкта
жизни.
Неточные совпадения
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное
тело, еще полное недавней
жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит
тело, лишенное им
жизни.
Волны моря бессознательной
жизни стали уже сходиться над его головой, как вдруг, — точно сильнейший заряд электричества был разряжен в него, — он вздрогнул так, что всем
телом подпрыгнул на пружинах дивана и, упершись руками, с испугом вскочил на колени.
Это
тело, лишенное им
жизни, была их любовь, первый период их любви.
Он сам удивлялся тому, что находил в себе силу для такой бурной
жизни, и понимал, что силу эту дает ему Лидия, ее всегда странно горячее и неутомимое
тело.