Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися
И рассказали барину,
Каков
мужик Яким.
Яким, старик убогонький,
Живал когда-то в Питере,
Да угодил в тюрьму:
С купцом тягаться вздумалось!
Как липочка ободранный,
Вернулся он на родину
И за соху взялся.
С тех пор лет тридцать жарится
На полосе под солнышком,
Под бороной спасается
От частого дождя,
Живет — с сохою возится,
А смерть придет Якимушке —
Как ком земли отвалится,
Что на сохе присох…
«И дело, други милые,
Довольно бар вы тешили,
Потешьте
мужиков!
Эй! малый! сладкой водочки!
Наливки! чаю! полпива!
Цимлянского —
живей...
Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подходил лет сорока человек,
живой, смуглой наружности. На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его, сняв шапки, шли двое нижнего сословия, — шли, разговаривая и о чем-то с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой
мужик; другой, в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
Дня через три картина бледнела, и в воображении теснится уже другая. Хотелось бы нарисовать хоровод, тут же пьяного старика и проезжую тройку. Опять дня два носится он с картиной: она как
живая у него. Он бы нарисовал
мужика и баб, да тройку не сумеет: лошадей «не проходили в классе».
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого
мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя
живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
— Подпишись, говорит, — продолжал лохматый
мужик свое суждение о речи барина. — Подпишись, он тебя
живого проглотит.
Восстание умирало. Говорили уже не о битвах, а о бойнях и об охоте на людей. Рассказывали, будто
мужики зарывали пойманных панов
живыми в землю и будто одну такую могилу с
живыми покойниками казаки еще вовремя откопали где-то недалеко от Житомира…
Да, у
мужика Иохима истинное,
живое чувство! А у нее? Неужели у нее нет ни капли этого чувства? Отчего же так жарко в груди и так тревожно бьется в ней сердце и слезы поневоле подступают к глазам?
И это было правда. Тайна этой поэзии состояла в удивительной связи между давно умершим прошлым и вечно живущей, и вечно говорящею человеческому сердцу природой, свидетельницей этого прошлого. А он, грубый
мужик в смазных сапогах и с мозолистыми руками, носил в себе эту гармонию, это
живое чувство природы.
— Застанем либо нет ее в
живых! — повторял он в ажитации. — Христианская душа, ваша высокоблагородие… Конечно, все мы,
мужики, в зверстве себя не помним, а только и закон есть.
— Ах, дурак
мужик!..
Живого бы его изжарить на огне… Дурак, дурак!
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на земле молотили
живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни
мужики.
— Мужики-то тут какие
живые!.. Настоящее дело!.. — шептал Замин Марьеновскому.
— Выходите и убивайте меня, если только сам я дамся вам
живой! — прибавил он и, выхватив у стоящего около него
мужика заткнутый у него за поясом топор, остановился молодцевато перед толпой; фуражка с него спала в эту минуту, и курчавые волосы его развевались по ветру.
И по мере того как мы рассказывали наши анекдоты, в нас самих происходил психологический мираж, вследствие которого
мужик становился перед нами словно
живой.
Делать нечего, разделся
мужик, а он ему и ну по живому-то месту ковырять. Ревет дурак благим матом, а он только смеется да бумагу показывает. Тогда только кончил, как тот три золотых ему дал.
Солдатики оловянные в берестяных коробочках, солдатики деревянные раздвижные, работы балбешников из Троице-Сергиевой лавры, их же медведи с
мужиками, и множество всяких
живых предсказателей будущего, которые вытаскивают билетики из пачки на счастье: чижи, клесты, овсянки, снегири, скворцы.
Развязки нехитрых романов девичьей обыкновенно бывали очень строгие и даже бесчеловечные (виновную выдавали замуж в дальнюю деревню, непременно за мужика-вдовца, с большим семейством; виновного — разжаловывали в скотники или отдавали в солдаты); но воспоминания об этих развязках как-то стерлись (память культурных людей относительно прошлого их поведения вообще снисходительна), а самый процесс сослеживания «амурной интриги» так и мелькал до сих пор перед глазами, словно
живой.
Я уже много прочитал рассказов о
мужиках и видел, как резко не похож книжный
мужик на
живого.
В книжках все
мужики несчастны; добрые и злые, все они беднее
живых словами и мыслями.
27-го марта. Запахло весной, и с гор среди дня стремятся потоки. Дьякон Ахилла уже справляет свои седла и собирается опять скакать степным киргизом. Благо ему, что его это тешит: я ему в том не помеха, ибо действительно скука неодоленная, а он
мужик сложения
живого, так пусть хоть в чем-нибудь имеет рассеяние.
Позвали ужинать. Толстая и седая старуха — по прозвищу
Живая Вода — подробно и со вкусом рассказывала о ранах Савки и стонах его;
мужики, внимательно слушая её льстивую речь, ухмылялись.
— Нет, батюшка, покамест еще миловал Бог! — отвечал один из
мужиков, вероятно большой говорун, рыжий, с огромной плешью на затылке и с длинной, жиденькой клинообразной бородкой, которая так и ходила вся, когда он говорил, точно она была
живая сама по себе. — Нет, сударь, покамест еще миловал Бог.
Шум вокруг него вызывал и в нем желание кричать, возиться вместе с
мужиками, рубить дерево, таскать тяжести, командовать — заставить всех обратить на себя внимание и показать всем свою силу, ловкость,
живую душу в себе.
— В
живого такого
мужика — не верю! — упрямо говорила полуслепая Ольга, сидя рядом со снохой на диване, где возился и кричал её двухлетний сын Платон. — Это нарочно выдумано, для примера…
Поглядел царь, почитал записи, смутился душой и велел дать
мужикам волю, а Япушкину поставить в Москве медный памятник, самого же его — не трогать, а сослать
живого в Суздаль и поить вином, сколько хочет, на казённый счёт.
— Вот, бабушка, — так начал
мужик, — было времечко,
живал ведь и я не хуже других: в амбаре-то, бывало, всего насторожено вволюшку; хлеб-то, бабушка, родился сам-шост да сам-сём, три коровы стояли в клети, две лошади, — продавал почитай что кажинную зиму мало что на шестьдесят рублев одной ржицы да гороху рублев на десять, а теперь до того дошел, что радешенек, радешенек, коли сухого хлебушка поснедаешь… тем только и пробавляешься, когда вот покойник какой на селе, так позовут псалтырь почитать над ним… все гривенку-другую дадут люди…
Это был
мужик плотный, коренастый, с проседью в голове и в усах, — борода комком и тоже с проседью, глаза
живые, быстрые и серьезные, но в устах что-то близкое к улыбке.
Мужик, брюхом навалившись на голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое болит, и смело режет в
живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, —
мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная.
— Как ты это читаешь! — шепотом заговорил он. — На разные голоса… Как
живые все они… Апроська! Пила… дураки какие! Смешно мне было слушать… А дальше что? Куда они поедут? Господи боже! Ведь это всё правда. Ведь это как есть настоящие люди… всамделишные
мужики… И совсем как
живые и голоса и рожи… Слушай, Максим! Посадим печь — читай дальше!
Дикий крик продавца-мужика,
И шарманка с пронзительным воем,
И кондуктор с трубой, и войска,
С барабанным идущие боем,
Понуканье измученных кляч,
Чуть
живых, окровавленных, грязных,
И детей раздирающий плач
На руках у старух безобразных —
Всё сливается, стонет, гудет,
Как-то глухо и грозно рокочет,
Словно цепи куют на несчастный народ,
Словно город обрушиться хочет.
Яков. Что же, Федор Иваныч, это обида
живая! Теперь меня расчесть хочет. Ты, говорит, все колотишь, Фифку забыл и против моего приказания
мужиков в кухню пустил. А вы сами знаете: я ничего знать не знаю! Только сказала мне Татьяна: проведи в кухню, а я не знаю, по чьему приказу.
Мысли у Ионы вновь встали на дыбы. Как же, в самом деле? Ведь вот он.
Живой! Приехал. А тут…
Мужики, мужики-то!.. Поля?
— Да что, матушка Марья Петровна, сюда приехал на мельницу
мужик из Орешкова, сказывал, старика-то, вишь, нашли у них нынче к рассвету, на меже, мертвого… Пошли, говорит, ихние ребята за кольями, а он, сударыня, и лежит подле самой-то межи, в канавке, словно, говорит,
живой… подле него мешок, шапка… сказал
мужик тот; к ним и становой, вишь, приехал… така-то, говорит, беда завязалась…
Иной раз только боками ответит, отпустят его
мужики еле
живого.
Но вот, наконец, встретился
мужик, который сказал, что до Малого осталась одна верста; еще немного — и телега выехала из леса, открылась большая поляна, и перед путниками, точно по волшебству, раскинулась
живая, полная света и звуков картина.
Всё время, пока телега ехала по селу, Кузьма неутомимо болтал и привязывался ко всем встречным. С одного он сорвал шапку, другому ткнул кулаком в живот, третьего потрогал за бороду. Баб называл он милыми, душечками, мамашами, а
мужиков, соображаясь с особыми приметами, рыжими, гнедыми, носастыми, кривыми и т. п. Всё это возбуждало самый
живой и искренний смех. Скоро у Кузьмы нашлись и знакомые. Послышались возгласы; «А, Кузьма Шкворень! Здравствуй, вешаный! Давно ли из острога вернулся?»
Становился Алеша Мокеев перед Аннушкой Мутовкиной. Была та Аннушка девица смиренная, разумная, из себя красавица писаная, одна беда — бедна была, в сиротстве жила. Не
живать сизу́ орлу во долинушке, не видать Алеше Мокееву хозяйкой бедную Аннушку. Не пошлет сватовьев спесивый Мокей к убогой вдове Аграфене Мутовкиной, не посватает он за сына ее дочери бесприданницы, в Аграфенином дворе ворота тесны, а
мужик богатый, что бык рогатый, в тес́ны ворота не влезет.
Живым напоминанием о жизни перед Иваном Ильичем стоит обыкновеннейший буфетный
мужик Герасим.
Генерал этого не понял, а Бодростин, полюбовавшись его недоумением, объяснил ему, что
мужики еще вчера затеяли добывать «
живой огонь» и присылали депутацию просить, чтобы сегодня с сумерек во всем господском доме были потушены все огни и залиты дрова в печках, так чтобы нигде не было ни искорки, потому что иначе добытый новый огонь не будет иметь своей чудесной силы и не попалит коровьей смерти.
Висленев решительно не мог отвязаться от этого дурака, который его тормошил, совал ему в руки свайку и наконец затеял открытую борьбу, которая невесть чем бы кончилась, если бы на помощь Жозефу не подоспели
мужики, шедшие делать последние приготовления для добывания
живого огня. Они отвели дурака и за то узнали от Жозефа, что вряд ли им удастся их дело и там, где они теперь расположились, потому что Михаил Андреевич послал ночью в город просить начальство, чтоб их прогнали из Аленнина Верха.
Сталося no-сказанному, как no-писанному: привезен был из далекого села высокий, как свая, белый, с бородой в прозелень столетний
мужик Сухой Мартын, и повели его старики по дорогам место выбирать, где
живой огонь тереть.
Место было облюбовано и занято, и было то место не барское, а на государевой земле, в божьем лесу, где, мнилось
мужикам, никто им не может положить зарока низвесть из древа и воздуха
живой огонь на землю.
И повелел потом
мужикам Сухой Мартын, чтобы в каждой избе было жарко вытоплена подовая печь и чтоб и стар и млад, и парень и девка, и старики, и малые ребята, все в тех печах перепарились, а женатый народ с того вечера чтобы про жен позабыл до самой до той поры, пока сойдет на землю и будет принесен во двор новый
живой огонь.
Меж тем Михаил Андреевич появился переодетый в чистое белье, но гневный и страшно недовольный. Ему доложили, что
мужики опять собираются и просят велеть погасить огни. Глафира рассеяла его гнев: она предложила прогулку в Аленин Верх, где
мужики добывают из дерева
живой огонь, а на это время в парадных комнатах, окна которых видны из деревни, погасят огни.
Везде, куда ее доносило, она была утешительницей упавших духом от страха коровьей смерти баб; она осеняла особенною серьезностию пасмурные лица унывших
мужиков и воодушевляла нетерпеливою радостью обоего пола подростков, которых молодая кровь скучала в дымных хатах и чуяла раздольный вечер огничанья в лесу, где должно собираться премного всякого народа, и где при всех изъявится чудо: из холодного дерева закурится и полохнет пламенем сокрытый
живой огонь.
До того дошел, что
мужикам живого огня не позволял добыть и… и… и издевался над их просьбами!
— Как для вас, господа, все эти вопросы с высоты теории легко решаются! — говорил между тем Киселев. — Для вас кустарь,
мужик, фабричный — все это отвлеченные понятия, а между тем они — люди,
живые люди, с кровью, нервами и мозгом. Они тоже страдают, радуются, им тоже хочется есть, не глядя на то, разрешает ли им это «исторический ход вещей»… Вот я в Нижнем получил от моих палашковских артельщиков письмо…
И процесс заказыванья в трактире нравился Палтусову. Он любил этих ярославцев, признавал за ними большой ум и такт, считал самою тонкою, приятною и оригинальною прислугой; а он
живал и в Париже и в Лондоне. Ему хотелось всегда потолковать с половым, видеть склад его ума, чувствовать связь с этим
мужиком, способным превратиться в рядчика, в фабриканта, в железнодорожного концессионера.