Неточные совпадения
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей
свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «
Свобода? Зачем
свобода? Счастие только в том, чтобы любить и
желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой
свободы, — вот это счастье!»
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень —
свободы себе
желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!
Она давала ему полную
свободу,
желала счастья в предполагаемой им женитьбе.
Если под революцией понимать совершаемые в известный исторический день насилия, убийства, кровопролития, если понимать под ней отмену всех
свобод, концентрационные лагеря и пр., то
желать революции нельзя и нельзя ждать от нее явления нового человека, можно только при известных условиях видеть в ней роковую необходимость и
желать ее смягчения.
Но это сделали мы, а того ль ты
желал, такой ли
свободы?»
Что нового в прокламациях, что в „Proscrit“? Где следы грозных уроков после 24 февраля? Это продолжение прежнего либерализма, а не начало новой
свободы, — это эпилог, а не пролог. Почему нет в Лондоне той организации, которую вы
желаете? Потому что нельзя устроиваться на основании неопределенных стремлений, а только на глубокой общей мысли, — но где же она?
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только
желал, чтобы меня выпустили на
свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
И мы
желаем этого, конечно, но если все, связанные с этой
свободой, права должны только протянуть для нас роль яркого ароматного цветка, — мы не хотим этих прав и этой
свободы!
Идея Творца полна достоинства и
свободы: Он
возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел человек за Творцом, прельщенный и плененный Им (слова Великого Инквизитора).
Великий Инквизитор у Достоевского, враг
свободы и враг Христа, говорит с укором Христу: «Ты
возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобой, прельщенный и плененный Тобою».
Но никто у них не оспоривал
свободы писать, что они
желали.
Кажется, что дух
свободы толико в рабах иссякает, что не токмо не
желают скончать своего страдания, но тягостно им зрети, что другие свободствуют.
— Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы
желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас людей не лишают
свободы.
Повторяю: я выражаю здесь свое убеждение, не
желая ни прать против рожна, ни тем менее дразнить кого бы то ни было. И сущность этого убеждения заключается в том, что человечество бессрочно будет томиться под игом мелочей, ежели заблаговременно не получится полной
свободы в обсуждении идеалов будущего. Только одно это средство и может дать ощутительные результаты.
— Князь здесь, — проговорил, наконец, прапорщик, подведя ее к двери со стеклами. —
Желаю вам воспользоваться приятным свиданием, а себя поручаю вашему высокому вниманию, — заключил он и, отворив дверь, пустил туда даму, а сам отправился в караульню, чтоб помечтать там на
свободе, как он будет принят в такой хороший дом.
— Орел, братцы, есть царь лесов… — начал было Скуратов, но его на этот раз не стали слушать. Раз после обеда, когда пробил барабан на работу, взяли орла, зажав ему клюв рукой, потому что он начал жестоко драться, и понесли из острога. Дошли до вала. Человек двенадцать, бывших в этой партии, с любопытством
желали видеть, куда пойдет орел. Странное дело: все были чем-то довольны, точно отчасти сами они получили
свободу.
Когда деспот от власти отрекался,
Желая Русь как жертву усыпить,
Чтобы потом верней ее сгубить,
Свободы голос вдруг раздался,
И Русь на громкий братский зов
Могла б воспрянуть из оков.
Тогда, как тать ночной, боящийся рассвета,
Позорно ты бежал от друга и поэта,
Взывавшего: грехи жидов,
Отступничество униатов,
Вес прегрешения сарматов
Принять я на душу готов,
Лишь только б русскому народу
Мог возвратить его
свободу!
Ура!
Там его мучают полтора года, но он все-таки не изменяет своего решения не брать в руки оружия и всем тем, с кем ему приходится быть в сношениях, объясняет, почему он этого не делает, и в конце второго года его отпускают на
свободу раньше срока, зачислив, противно закону, содержание в тюрьме за службу,
желая только поскорее отделаться от него.
Я уступаю вам, что, в смысле
свободы действия, выражение"как угодно"не оставляет
желать ничего лучшего, но сознайтесь, однако ж, что действительного"содействия"все-таки из него не выжмешь.
— Нет выше блага, как
свобода! — говорила она, заставляя себя сказать что-нибудь серьезное и значительное. — Ведь какая, подумаешь, нелепость! Мы не даем никакой цены своему собственному мнению, даже если оно умно, но дрожим перед мнением разных глупцов. Я боялась чужого мнения до последней минуты, но, как только послушалась самоё себя и решила жить по-своему, глаза у меня открылись, я победила свой глупый страх и теперь счастлива и всем
желаю такого счастья.
— Вы уже знаете о новой хитрости врагов, о новой пагубной затее, вы читали извещение министра Булыгина о том, что царь наш будто пожелал отказаться от власти, вручённой ему господом богом над Россией и народом русским. Всё это, дорогие товарищи и братья, дьявольская игра людей, передавших души свои иностранным капиталистам, новая попытка погубить Русь святую. Чего хотят достигнуть обещаемой ими Государственной думой, чего
желают достичь — этой самой — конституцией и
свободой?
— Пользуются одичалостью разных голодных оборванцев и
желают показать нам, что
свобода невозможна по причине множества подобных диких людей. Однако, — позвольте, — дикие люди не вчера явились, они были всегда, и на них находилась управа, их умели держать под страхом законов. Почему же сегодня им дозволяют всякое безобразие и зверство?
— Потому, что
желают показать нам: «Вы за
свободу, господа? Вот она, извольте!
Свобода для вас — убийства, грабежи и всякое безобразие толпы…»
Вершинин. На днях я читал дневник одного французского министра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен на
свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только
желаем его.
Я
желал возненавидеть человечество — и поневоле стал презирать его; душа ссыхалась; ей нужна была
свобода, степь, открытое небо… ужасно сидеть в белой клетке из кирпичей и судить о зиме и весне по узкой тропинке, ведущей из келий в церковь; не видать ясное солнце иначе, как сквозь длинное решетчатое окно, и не сметь говорить о том, чего нет в такой-то книге…
— Не в том дело. Я и сам знаю, что лучше этого толкования
желать нельзя! Но… «
свобода»! вот в чем вопрос! Какое основание имел я (не будучи развращен до мозга костей) прибегать к этому слову, коль скоро есть выражение, вполне его заменяющее, а именно: улучшение быта?
И вот — углубился я в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят, они просто знать меня не хотят. Одна книга — замучила: говорилось в ней о развитии мира и человеческой жизни, — против библии было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места в этой простоте, встаёт вокруг меня ряд разных сил, а я среди них — как мышь в западне. Читал я её раза два; читаю и молчу,
желая сам найти в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на
свободу. Но не нахожу.
Не видя её, он чувствовал необходимость освободить её мысль из уродливых пут, но Варенька являлась — и он забывал о своём решении. Иногда он замечал за собой, что слушает её так, точно
желает чему-то научиться у неё, и сознавал, что в ней было нечто, стесняющее
свободу его ума. Случалось, что он, имея уже готовым возражение, которое, ошеломив её своею силой, убедило бы в очевидности её заблуждений, — прятал это возражение в себе, как бы боясь сказать его. Поймав себя на этом, он думал...
Я никогда не
желал никому зла. Да; никому, и потому не
желал и смерти моей мучительнице и не ожидал, что это случится. Еще более я считал бы за отвратительную гадость мечтать о
свободе, пока эта женщина была жива...
Но, вслед за тем, они говорили, что ведь мужик еще не созрел до настоящей [
свободы,] что он о ней и не думает, и не
желает ее, и вовсе не тяготится своим положением, — разве уж только где барщина очень тяжела и приказчик крут…
Он не хотел быть слепым исполнителем чьих-либо случайных фантазий, а
желал иметь необходимую для пользы службы
свободу выбора людей и плана действий, равно как и средств к их исполнению.
Надо приучать себя жить так, чтобы не думать о людском мнении, чтобы не
желать даже любви людской, а жить только для исполнения закона своей жизни, воли бога. При такой одинокой, с одним богом жизни, правда, нет уж побуждений к добрым поступкам ради славы людской, но зато устанавливается в душе такая
свобода, такое спокойствие, такое постоянство и такое твердое сознание верности пути, которых никогда не узнает тот, кто живет для славы людской.
— Еще бы сгинуть, коли там люди умеют и вставать и страдать за свою
свободу! — заметил ему этот кто-то,
желая заявить некоторую либеральность.
Отсюда с необходимостью надо заключить, что и освобождение от них невозможно без участия той же
свободы, ибо настоящие граждане ада вовсе и не хотят от него освобождаться, напротив, они
желали бы его распространить на все мироздание.
И с ужасом, с отчаянием убедится человек, что
свобода, которой он так страстно
желает, не для него, что «не в силах слабая человеческая душа вместить столь страшного дара».
Подозеров старался успокоить жену, представляя ей ее неправоту пред ним и особенно пред Синтяниной. Он доказал ей, что действительно не
желал и не станет стеснять ее
свободы, но как близкий ей человек считает своею обязанностью сказать ей свой дружеский совет.
«Это упорство, — писал фельдмаршал, — показала она в последнее со мною свидание, когда ни Доманский, ни она не прибавили ни слова к данным прежде показаниям, несмотря на то, что обоим обещаны были, казалось бы, высшие из земных благ, каких они
желают: ему — обладание прекрасною женщиной, в которую он влюблен до безумия, ей —
свобода и возвращение в свое графство Оберштейн.
Елизавета не отличалась ни блестящими свойствами ума, ни политическими способностями; она любила удовольствия, любила роскошь, мир, тишину, была беспечна, ленива и, как известно, не искала престола,
желая лишь одного: полной
свободы действий в частной жизни.
Пленница, говоря, что намерена была на Тереке между русскими владениями и землями независимых горцев устроить под верховною властию Екатерины новое государство из немецких колонистов, кажется,
желала польстить императрице, подать ей выгодное о своих намерениях мнение и чрез то достигнуть
свободы или по крайней мере облегчения своей участи.
После молитвы, сначала прочитанной, а затем пропетой старшими, мы поднялись в классы, куда швейцар Петр принес целый поднос корзин, коробок и мешочков разных величин, оставленных внизу посетителями. Началось угощение, раздача сластей подругам, даже мена. Мы с Ниной удалились в угол за черную классную доску, чтобы поболтать на
свободе. Но девочки отыскали нас и завалили лакомствами. Общая любимица Нина, гордая и самолюбивая, долго отказывалась, но, не
желая обидеть подруг, приняла их лепту.
Для него приемлем только рай, прошедший через
свободу, которого
свобода возжелала.
Состав депутатов дышал злостью реакции обезумевших от страха"буржуев". Гамбетта был как бы в"безвестном отсутствии", не
желая рисковать возвращением. Слова"республиканская
свобода"отзывались горькой иронией, и для каждого ясно было то, что до тех пор, пока страна не придет в себя, ей нужен такой хитроумный старик, как автор"Истории Консульства и Империи".
Наша полицейская власть даже и его
желала бы заставить молчать и лишить
свободы. Единственный из всех, когда-либо живших у нас писателей, он был отлучен синодом от церкви. И в редакционных сферах не раз заходила речь о том, чтобы покарать его за разрушительные идеи и писания.
Лишь немногие в состоянии вынести бремя
свободы и пойти за Тем, который «
возжелал свободной любви человека».
Оставалось одно: предложить ей руку; сердце уже было давно ей отдано. Он знал, что она всеми силами души
желала этого, но до сих пор воздерживался, хотя был совершенно независим и самостоятелен; страшно расставаться со
свободой.
Желаю подданным богатства и особенно
свободы, это дороже всего на свете; не хочу рабов.
Бог-Творец премудрым актом своей абсолютной воли исключил из творения своего всякое насилие и принуждение,
возжелав лишь
свободы своего творения и подвига его.
— Я не
желаю компрометировать ни тебя, ни себя, — заметил он ей, — не все поймут то горячее чувство, которое я питаю к тебе, а догадавшись о нашей связи, могут истолковать ее в дурную сторону для тебя и особенно для меня. Люди злы, а нам с ними жить. Мне даже делать между ними карьеру. Если ты любишь меня, то наша связь останется по-прежнему тайной. Поверь мне, что это даже пикантнее. При настоящей полной моей и твоей
свободе тайна ни чуть ни стеснительна. Мы над нею господа. Так ли, моя дорогая?
— Вы видите, — заговорил Лука Иванович, высвободившись немного из своей растерянности. — Вы напускаете на себя такой тон… Вы страдаете… Это понятно; но неужели нет вам никакого исхода? Вы не
желаете никаких модных увлечений, вам противны всякие ярлычки: женский труд…
свобода женской личности… да вам ничего этого не надо… вы боитесь вмешаться в чужие дела… играть в благотворительность. Но есть для женщины другая отрада жизни.
Одно, чего он
желал теперь, — отдыха, спокойствия и
свободы.