Неточные совпадения
Он подошел к своему кучеру, задремавшему на козлах
в косой уже тени густой липы, полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошек, вившихся над плотными лошадьми и, разбудив кучера, вскочил
в коляску и велел
ехать к Брянскому.
— All right, — улыбаясь отвечал Вронский и, вскочив
в коляску, велел
ехать в Петергоф.
Дарья Александровна подошла к остановившемуся шарабану и холодно поздоровалась с княжной Варварой. Свияжский был тоже знакомый. Он спросил, как поживает его чудак-приятель с молодою женой, и, осмотрев беглым взглядом непаристых лошадей и с заплатанными крыльями
коляску, предложил дамам
ехать в шарабане.
Нет, вы напрасно
едете, — мысленно обратилась она к компании
в коляске четверней, которая, очевидно,
ехала веселиться за город.
«Да, не надо думать, надо делать что-нибудь,
ехать, главное уехать из этого дома», сказала она, с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему
в ее сердце, и поспешно вышла и села
в коляску.
На другое утро, несмотря на упрашиванья хозяев, Дарья Александровна собралась
ехать. Кучер Левина
в своем не новом кафтане и полуямской шляпе, на разномастных лошадях,
в коляске с заплатанными крыльями мрачно и решительно въехал
в крытый, усыпанный песком подъезд.
— Слава Богу! — сказал Максим Максимыч, подошедший к окну
в это время. — Экая чудная
коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник
едет на следствие
в Тифлис. Видно, не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть англинскую!
Совершенно успокоившись и укрепившись, он с небрежною ловкостью бросился на эластические подушки
коляски, приказал Селифану откинуть кузов назад (к юрисконсульту он
ехал с поднятым кузовом и даже застегнутой кожей) и расположился, точь-в-точь как отставной гусарский полковник или сам Вишнепокромов — ловко подвернувши одну ножку под другую, обратя с приятностью ко встречным лицо, сиявшее из-под шелковой новой шляпы, надвинутой несколько на ухо.
—
В коляске-с хорошо-с
ехать, — сказал Селифан, оборотившись.
На другой день до того объелись гости, что Платонов уже не мог
ехать верхом; жеребец был отправлен с конюхом Петуха. Они сели
в коляску. Мордатый пес лениво пошел за
коляской: он тоже объелся.
В ту ж минуту приказываю заложить
коляску: кучер Андрюшка спрашивает меня, куда
ехать, а я ничего не могу и говорить, гляжу просто ему
в глаза, как дура; я думаю, что он подумал, что я сумасшедшая.
— Говорю, Павел Иванович, что
в коляске-де вашей милости хорошо-с
ехать, получше-с, как
в бричке — не трясет.
Когда все собрались
в гостиной около круглого стола, чтобы
в последний раз провести несколько минут вместе, мне и
в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили
в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик
поедет в бричке и какой
в коляске? кто
поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать
в шарф и ваточную чуйку?
Иван.
Коляска пустая
в гору
едет, значит, господа пешком идут… Да вот они! (Убегает
в кофейную.)
Гаврило. Так на барже пушка есть. Когда Сергея Сергеича встречают или провожают, так всегда палят. (Взглянув
в сторону за кофейную.) Вон и
коляска за ними едет-с, извощицкая, Чиркова-с! Видно, дали знать Чиркову, что приедут. Сам хозяин Чирков на козлах. Это за ними-с.
Бричка была неудобная, на жестких рессорах, Самгина неприятно встряхивало, он не выспался и был недоволен тем, что пришлось
ехать одному, — его место
в коляске Марины занял Безбедов.
— Ну, я пойду, — сказал Тарантьев, надевая шляпу, — а к пяти часам буду: мне надо кое-куда зайти: обещали место
в питейной конторе, так велели понаведаться… Да вот что, Илья Ильич: не наймешь ли ты
коляску сегодня,
в Екатерингоф
ехать? И меня бы взял.
— Однако мне пора
в типографию! — сказал Пенкин. — Я, знаете, зачем пришел к вам? Я хотел предложить вам
ехать в Екатерингоф; у меня
коляска. Мне завтра надо статью писать о гулянье: вместе бы наблюдать стали, чего бы не заметил я, вы бы сообщили мне; веселее бы было. Поедемте…
Папашу оставляли
в покое, занимались музыкой, играли, пели — даже не брали гулять, потому что (я говорю тебе это по секрету, и весь Петербург не иначе, как на ухо, повторяет этот секрет), когда карета твоей кузины являлась на островах, являлся тогда и Милари, верхом или
в коляске, и
ехал подле кареты.
— Ну, что еще? — спрашивает барин. Но
в это время раздался стук на мосту. Барин поглядел
в окно. «Кто-то
едет?» — сказал он, и приказчик взглянул. «Иван Петрович, — говорит приказчик, —
в двух
колясках».
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое было на фрегате, и я не
поехал. Я сначала пожалел, что не попал на обед
в испанском вкусе, но мне сказали, что обед был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и было, что сам губернатор да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями,
в коляске, со взводом улан; херес пивал, и потому я перестал жалеть.
Когда я выезжал из города
в окрестности, откуда-то взялась и
поехала, то обгоняя нас, то отставая,
коляска;
в ней на первых местах сидел августинец с умным лицом, черными, очень выразительными глазами, с выбритой маковкой, без шляпы,
в белой полотняной или коленкоровой широкой одежде; это бы ничего: «On ne voit que зa», — говорит француженка; но рядом с монахом сидел китаец — и это не редкость
в Маниле.
Наконец мы собрались к миссионерам и
поехали в дом португальского епископа. Там, у молодого миссионера, застали и монсиньора Динакура, епископа
в китайском платье, и еще монаха с знакомым мне лицом. «Настоятель августинского монастыря, — по-французски не говорит, но все разумеет», — так рекомендовал нам его епископ. Я вспомнил, что это тот самый монах, которого я видел
в коляске на прогулке за городом.
Вдруг раздался с колокольни ближайшего монастыря благовест, и все — экипажи, пешеходы — мгновенно стало и оцепенело. Мужчины сняли шляпы, женщины стали креститься, многие тагалки преклонили колени. Только два англичанина или американца промчались
в коляске в кругу, не снимая шляп. Через минуту все двинулось опять. Это «Angelus». Мы объехали раз пять площадь. Стало темно; многие разъезжались. Мы
поехали на Эскольту есть сорбетто, то есть мороженое.
Мы въехали
в город с другой стороны; там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными огнями.
В полумраке двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались
коляски. Мы опять через мост
поехали к крепости, но на мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять
в линии
колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались
в ряды экипажей.
Обер-кондуктор с блестящими галунами и сапогами отворил дверь вагона и
в знак почтительности держал ее,
в то время как Филипп и артельщик
в белом фартуке осторожно выносили длиннолицую княгиню на ее складном кресле; сестры поздоровались, послышались французские фразы о том,
в карете или
коляске поедет княгиня, и шествие, замыкающееся горничной с кудряшками, зонтиками и футляром, двинулось к двери станции.
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она и легко вошла
в мягко капитонированную
коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы и дал знак кучеру
ехать.
Коляска двинулась, но
в ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые головы, остановились, перебирая тонкими ногами.
— Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, — говорил Иван Петрович, усаживая дочь
в коляску, — он идет, пока врет… Трогай! Прощайте пожалуйста!
Поехали.
Ба, да вон и Миусов
в коляске уехал, видишь,
едет.
Со всем тем,
ехали мы довольно долго; я сидел
в одной
коляске с Аркадием Павлычем и под конец путешествия почувствовал тоску смертельную, тем более, что
в течение нескольких часов мой знакомец совершенно выдохся и начинал уже либеральничать.
Несколько мужиков
в пустых телегах попались нам навстречу; они
ехали с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая ногами на воздухе; но при виде нашей
коляски и старосты внезапно умолкли, сняли свои зимние шапки (дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний.
—
В Пассаж! — сказала дама
в трауре, только теперь она была уже не
в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья,
в руке букет.
Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке
коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.
Отец мой вовсе не раньше вставал на другой день, казалось, даже позже обыкновенного, так же продолжительно пил кофей и, наконец, часов
в одиннадцать приказывал закладывать лошадей. За четвероместной каретой, заложенной шестью господскими лошадями,
ехали три, иногда четыре повозки:
коляска, бричка, фура или вместо нее две телеги; все это было наполнено дворовыми и пожитками; несмотря на обозы, прежде отправленные, все было битком набито, так что никому нельзя было порядочно сидеть.
Однажды,
в ясный день ласковой и поздней осени хозяева и гости отправились
в этот монастырь. Максим и женщины
ехали в широкой старинной
коляске, качавшейся, точно большая ладья, на своих высоких рессорах. Молодые люди и Петр
в том числе отправились верхами.
Платов
ехал очень спешно и с церемонией: сам он сидел
в коляске, а на козлах два свистовые казака с нагайками по обе стороны ямщика садились и так его и поливали без милосердия, чтобы скакал.
Только помещались уже не так: с матерью вместе сидела кормилица с нашим маленьким братцем, а мы с сестрицей и Парашей
ехали в какой-то
коляске на пазах, которая вся дребезжала и бренчала, что нас очень забавляло.
Катишь все время сохраняла свой печальный, но торжественный вид. Усевшись с Вихровым
в коляску, она с важностью кивнула всем прочим знакомым головою, и затем они
поехали за гробом.
— Когда вы
поедете домой, то возьмите меня с собой
в коляску. Мне надобно вам многое рассказать.
В одно утро, наконец, Вихров и Мари
поехали к ним вдвоем
в коляске. Герой мой и тут, глядя на Мари, утопал
в восторге — и она с какой-то неудержимой любовью глядела на него.
— Однако она сильно изменилась
в последнее время, — задумчиво говорила Аннинька, — лицо осунулось, под глазами синие круги… Я вчера прихожу и рассказываю ей, что мы с тобой видели Амальку, как она
ехала по улице
в коляске вместе с Тетюевой, так Раиса Павловна даже побелела вся. А ведь скверная штука выйдет, если Тетюев действительно смажет нашу Раису Павловну, Куда мы тогда с тобой денемся, Эмма?
Подхалюзин. Как же-с, непременно поедем-с; и
в парк поедем-с
в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, — так пущай их смотрят. Тишка! трубку!
— А подле Спасова-с,
в В—м монастыре,
в посаде у Марфы Сергевны, сестрицы Авдотьи Сергевны, может, изволите помнить, ногу сломали, из
коляски выскочили, на бал
ехали. Теперь около монастыря проживают, а я при них-с; а теперь вот, изволите видеть,
в губернию собрался, своих попроведать…
Сусанна Николаевна выглянула из окна и увидела еще вдали тянувшуюся процессию, впереди которой
ехал верхом на небойкой и худощавой лошади как бы герольд [Герольд — вестник, глашатай.] и держал
в руках знамя; за ним
ехали музыканты и тянулось несколько
колясок, наполненных студентами, а также и пожилыми людьми; на всех их были надеты ленты, перевязи и странной формы фуражки.
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и прежде всегда были, как малый ребенок! — успокаивал ее тот, и дня через два Егор Егорыч
в самом деле как бы воспрянул, если не телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна сидела около его постели и скучала, велел взять
коляску, чтобы
ехать в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.
Условившись таким образом, они на другой же день
поехали в нанятой для большего шика камер-юнкером
коляске к даме, дающей деньги под проценты, причем оказалось, что Максинька знал только, что эта дама живет на Гороховом поле
в доме, бывшем госпожи Зудченко; но для сметливого камер-юнкера этого было достаточно.
— Да что, батюшка, больше продолжать, когда вся уж почти моя сказка и рассказана.
Едем мы один раз с Марфой Андревной от Иверской Божией Матери, а генеральша Вихиорова и хлоп на самой Петровке нам навстречу
в коляске, и Метта Ивановна с ними. Тут Марфа Андревна все поняли и… поверите ли, государи мои, или нет, тихо, но горько
в карете заплакали.
И он
в самом деле пошел пешком.
Коляска поехала за ним шагом.
— Что ж мы,
едем иль нет? Али до ночи будем стоять да сказки рассказывать? — прервал господин Бахчеев, влезая
в коляску.
Вокруг его
коляски выла от боли, страха и озлобления стиснутая со всех сторон обезумевшая толпа… У Боброва что-то стукнуло
в висках. На мгновение ему показалось, что это
едет вовсе не Квашнин, а какое-то окровавленное, уродливое и грозное божество, вроде тех идолов восточных культов, под колесницы которых бросаются во время религиозных шествий опьяневшие от экстаза фанатики. И он задрожал от бессильного бешенства.
На другой день,
в воскресенье,
в 11 часов, он уже
ехал с женой по Пятницкой,
в легкой
коляске, на одной лошади.