Неточные совпадения
Хлестаков. Я
еду в Саратовскую губернию,
в собственную
деревню.
Деревней ехать совестно:
Мужик сидит — не двинется,
Не гордость благородную —
Желчь чувствуешь
в груди.
Это соображение было тем более удобно, что молодые
ехали тотчас после свадьбы
в деревню, где вещи большого приданого не будут нужны.
— Да, надо
ехать. Я ездила кататься, и так хорошо, что
в деревню захотелось. Ведь тебя ничто не задерживает?
— Он
в деревню поехал, — краснея сказала Кити.
Они решили
ехать в Россию,
в деревню.
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое
в деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и
поехал на Никитскую. Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией, и будет говорить с ним о своей книге.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето
в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал
в Россию, — надо было к жене да еще
в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается.
Поехал в Париж — опять справился.
И потому она знала, что их дом будет
в деревне, и желала
ехать не за границу, где она не будет жить, а туда, где будет их дом.
Это он почувствовал при одном виде Игната и лошадей; но когда он надел привезенный ему тулуп, сел закутавшись
в сани и
поехал, раздумывая о предстоящих распоряжениях
в деревне и поглядывая на пристяжную, бывшую верховою, Донскую, надорванную, но лихую лошадь, он совершенно иначе стал понимать то, что с ним случилось.
Вронский и Анна всё
в тех же условиях, всё так же не принимая никаких мер для развода, прожили всё лето и часть осени
в деревне. Было между ними решено, что они никуда не
поедут; но оба чувствовали, чем долее они жили одни,
в особенности осенью и без гостей, что они не выдержат этой жизни и что придется изменить ее.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу.
Ехал он уже при звездах. Ночь была на небе.
В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел
в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.
Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на
деревню, что остановился только тогда, когда бричка ударилася оглоблями
в забор и когда решительно уже некуда было
ехать.
Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною дня, отец вошел к нам на верх, во время классов, и объявил, что нынче
в ночь мы
едем с ним
в деревню. Что-то защемило у меня
в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.
— Волнения начались
в деревне Лисичьей и охватили пять уездов Харьковской и Полтавской губернии. Да-с. Там у вас брат, так? Дайте его адрес. Туда
едет Татьяна, надобно собрать материал для заграничников. Два адреса у нас есть, но, вероятно, среди наших аресты.
— Знакома я с ним шесть лет, живу второй год, но вижу редко, потому что он все прыгает во все стороны от меня. Влетит, как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра я
в Херсон
еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые мои, — ужасно нелепо и даже горестно
в нашей
деревне по-французски говорить, а — хочется! Вероятно, для углубления нелепости хочется, а может, для того, чтоб напомнить себе о другом, о другой жизни.
— A propos о
деревне, — прибавил он, —
в будущем месяце дело ваше кончится, и
в апреле вы можете
ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку… вы не помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
Она мечтала, как «прикажет ему прочесть книги», которые оставил Штольц, потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости, писать
в деревню письма, дописывать план устройства имения, приготовиться
ехать за границу, — словом, он не задремлет у нее; она укажет ему цель, заставит полюбить опять все, что он разлюбил, и Штольц не узнает его, воротясь.
Он решил, что до получения положительных известий из
деревни он будет видеться с Ольгой только
в воскресенье, при свидетелях. Поэтому, когда пришло завтра, он не подумал с утра начать готовиться
ехать к Ольге.
— Теперь
в Швейцарии. К осени она с теткой
поедет к себе
в деревню. Я за этим здесь теперь: нужно еще окончательно похлопотать
в палате. Барон не доделал дела; он вздумал посвататься за Ольгу…
Потом вдруг она скажет ему, что и у нее есть
деревня, сад, павильон, вид на реку и дом, совсем готовый для житья, как надо прежде
поехать туда, потом
в Обломовку.
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и
в деревню, на поля,
в рощи, хотелось уединиться
в своем кабинете и погрузиться
в труд, и самому
ехать на Рыбинскую пристань, и дорогу проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и
в оперу — сегодня…
— Помилуй, здесь та же Обломовка, только гаже, — говорил Штольц, оглядываясь. — Поедем-ка
в деревню, Илья.
— Ольга зовет тебя
в деревню к себе гостить; любовь твоя простыла, неопасно: ревновать не станешь.
Поедем.
«
В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его
в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и
ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать только ночью,
ехать, куда все
едут, по железным дорогам, на пароходах, потом…
— Перестань хвастаться, а выдумай, как бы и с квартиры не съезжать, и
в деревню не
ехать, и чтоб дело сделалось… — заметил Обломов.
Он сел и задумался. Много передумал он
в эти полтора часа, много изменилось
в его мыслях, много он принял новых решений. Наконец он остановился на том, что сам
поедет с поверенным
в деревню, но прежде выпросит согласие тетки на свадьбу, обручится с Ольгой, Ивану Герасимовичу поручит отыскать квартиру и даже займет денег… немного, чтоб свадьбу сыграть.
Мише обещали отпуск;
поедем к ним
в деревню на месяц, для разнообразия.
— Ну, полно, не бродяжничай и не пьянствуй, приходи ко мне, я тебе угол дам,
в деревню поедем — слышишь?
Их всех связывала одна общая симпатия, одна память о чистой, как хрусталь, душе покойника. Они упрашивали ее
ехать с ними
в деревню, жить вместе, подле Андрюши — она твердила одно: «Где родились, жили век, тут надо и умереть».
Теперь его поглотила любимая мысль: он думал о маленькой колонии друзей, которые поселятся
в деревеньках и фермах,
в пятнадцати или двадцати верстах вокруг его
деревни, как попеременно будут каждый день съезжаться друг к другу
в гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся всё ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с двойным подбородком и неувядающим аппетитом; будет вечное лето, вечное веселье, сладкая
еда да сладкая лень…
— Нет, потом
ехать в Обломовку… Ведь Андрей Иваныч писал, что надо делать
в деревне: я не знаю, какие там у вас дела, постройка, что ли? — спросила она, глядя ему
в лицо.
— Нет, не забыла и, кажется, никогда не забудет: это не такая женщина. Ты еще должен
ехать к ней
в деревню,
в гости.
Третий наш спутник
поехал; а мы вдвоем с отцом Аввакумом пошли пешком и скоро из города вышли
в деревню, составляющую продолжение его.
Последний, по словам старика,
поехал на лодке
в деревню за продуктами и должен был скоро возвратиться обратно.
Ардалион Михайлыч приказал десятскому скакать
в деревню за Селиверстычем, а сам крупной рысью
поехал вперед на ссечки… Я за ним.
Ну, не вытерпел, проведал,
в какую
деревню ее сослали, сел верхом и
поехал туда.
— Теперь я
еду в Москву, — говорил он мне, допивая четвертый стакан, —
в деревне мне уж теперь нечего делать.
Чертопханов повел усами, фыркнул — и
поехал шагом к себе
в деревню, сопровождаемый жидом, которого он освободил таким же образом от его притеснителей, как некогда освободил Тихона Недопюскина.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из Вены
в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из
деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь
едет в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
— Не знаю, — отвечал Бурмин, — не знаю, как зовут
деревню, где я венчался; не помню, с которой станции
поехал.
В то время я так мало полагал важности
в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер
в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
Узнав
в Тамбовской губернии,
в деревне у своей матери, что нас схватили, он сам
поехал в Москву, чтоб приезд жандармов не испугал мать, простудился на дороге и приехал домой
в горячке.
Года через два-три исправник или становой отправляются с попом по
деревням ревизовать, кто из вотяков говел, кто нет и почему нет. Их теснят, сажают
в тюрьму, секут, заставляют платить требы; а главное, поп и исправник ищут какое-нибудь доказательство, что вотяки не оставили своих прежних обрядов. Тут духовный сыщик и земский миссионер подымают бурю, берут огромный окуп, делают «черная дня», потом уезжают, оставляя все по-старому, чтоб иметь случай через год-другой снова
поехать с розгами и крестом.
Кажется, что
едем. Отец мой говорил Сенатору, что очень хотелось бы ему отдохнуть
в деревне и что хозяйство требует его присмотра, но опять проходили недели.
Землемер ли
едет с поручением через вотскую
деревню, он непременно
в ней останавливается, берет с телеги астролябию, вбивает шест, протягивает цепи.
— Сбирайте барышню; не всё укладывайте, а только что на неделю понадобится. Завтра утром
едем в Малиновец! Сашка, ты останешься здесь и остальное уложишь, а за барышней
в деревне Маришка походит.
—
Едешь по
деревне, видишь, окна
в домах заколочены, — это значит, что пожарники на промысел пошли целой семьей, а
в деревне и следов пожара нет!
Делалось это под видом сбора на «погорелые места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали
в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили
в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего
едут по сбору пожертвований
в пользу сгоревшей
деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
Скитники на брезгу уже
ехали дальше. Свои лесные сани они оставили у доброхота Василия, а у него взамен взяли обыкновенные пошевни, с отводами и подкованными полозьями. Теперь уж на раскатах экипаж не валился набок, и старики переглядывались. Надо полагать, он отстал. Побился-побился и бросил. Впрочем, теперь другие интересы и картины захватывали их. По дороге то и дело попадались пешеходы, истомленные, худые, оборванные, с отупевшим от истомы взглядом. Это брели из голодавших
деревень в Кукарский завод.
Я никогда и не рассчитывал покидать
деревню, и на ум мне не приходило, что я
поеду когда-нибудь сюда,
в Россию.